– Верно, – соглашаюсь я.
Скорее, наоборот. Я расчетлив. И с большим скепсисом отношусь к людям, которые сначала делают, а потом думают.
– Слушайте, – резко произношу я, когда в разговоре повисает пауза. – Вы не обязаны притворяться, что вас все устраивает или что вы поддерживаете нас. Я разрешаю вам реагировать так же, как ваш муж. Полностью нас игнорировать.
– Он старается исправиться.
Она права: за минувшие три дня Гаррет столько раз писал и звонил Джиджи, оставил ей столько посланий на голосовой почте, что не счесть. Просил поговорить с ним. Но его дочь упряма. Она сама отказывается принимать оливковую ветвь.
– Он очень ее ранил, – тихо говорю я.
– Знаю. И он об этом сожалеет. Просто вы двое застали его врасплох, а Гаррет не любит сюрпризы. И не думай, что я на самом деле расстроена, а при тебе притворяюсь. Это не так.
– Правда?
Слегка перегнувшись через стол, она обхватывает мои ладони.
– Я знаю, что ты рано потерял мать, – начинает она.
Я слегка ерзаю на стуле и чувствую, как меня сковывает напряжение. Мне неловко, потому что я понятия не имею, много ли Джиджи рассказала своим родителям о моем прошлом. Я не просил ее держать в тайне то, что сделал мой отец, но меня все равно беспокоит, что ее родители знают правду.
– Расти без матери непросто, – продолжает Ханна.
Я пожимаю плечами.
– У меня были приемные.
Она пристально рассматривает меня.
– И они хорошо с тобой обращались?
Я резко качаю головой. В горле встает ком.
– Я так и подумала. – Она сжимает мои руки. – И поэтому я зашла сегодня. Хочу, чтобы ты знал, что я рядом. Я серьезно это говорю, Люк. Я ни капли не сомневаюсь, что ты теперь надолго в нашей жизни, и меня это совершенно не беспокоит.
Где-то на задворках сознания копошится мысль о моей собственной матери. Будь она жива, как бы она отреагировала, если бы я привел домой какую-то девчонку и сказал, что женился на ней? Хватило бы ей мудрости осознать, что Джиджи не просто «какая-то девчонка», а вся моя жизнь?
Этого я никогда не узнаю. И от этой мысли на душе скребут кошки. Я моргаю. Еще раз моргаю. Предательская влага на ресницах никак не исчезает. Поднимается упрямой волной, затуманивая все вокруг.
– Послушай, – ласково говорит Ханна. – Это нормально.
Я отворачиваюсь, чтобы не смотреть ей в глаза. С меня будто кожу содрали.
Так что Ханна встает и, подойдя ближе, склоняется ко мне:
– Прости. Не надо было мне заговаривать о твоей матери.
– Нет, все в порядке. – Голос у меня срывается. Я утираю слезы рукавом.
Ханна, не спрашивая разрешения, заключает меня в объятия, и я, как маленький ребенок, плачу в кольце ее рук.
Черт возьми, до чего унизительно.
Она заправляет выбившуюся прядь волос мне за ухо. Слезы она воспринимает совершенно невозмутимо.
– Я просто пыталась сказать, что ты теперь семья. Знаю, я тебе не мать, но, думаю, своих я воспитала неплохо.
– Так и есть, – сдавленно соглашаюсь я.
– Так что, если тебе когда-нибудь что-нибудь понадобится, только позвони. Или напиши. Я всегда помогу тебе.
Внезапно я слышу, как отворяется передняя дверь, слышу голоса Шейна и Беккетта. Я быстро вытираю глаза, а Ханна поспешно возвращается на свое место. Она отпивает глоточек воды, потом отставляет бутылку в сторону и вздыхает.
– Итак, как будем решать вечную проблему отцов и дочерей?
Легко сказать да трудно сделать, как говорится. Проходит неделя, а Джиджи по-прежнему отказывается разговаривать с отцом. Гаррет отчаялся настолько, что даже позвонил мне и попросил вмешаться, помочь ему. Я сказал, что постараюсь. Во-первых, он мой кумир, во-вторых, он мой тесть.
А Джиджи – моя жена.
Жена.
До чего невероятным кажется это слово. Ничто в жизни никогда не казалось мне правильным, кроме хоккея. Там, на льду, преследуя шайбу и забивая голы, я всегда чувствовал себя самим собой – и больше нигде. Я знал, что мое место там, на катке. Что это моя судьба.
За пределами катка я ощутил всю правильность момента и выбора всего однажды в жизни – когда, стоя в здании суда, сказал Джиджи «согласен».
Мы выбрали друг друга. И она права: легко не будет. Я и сам на это не рассчитываю. Жизнь – вообще непростая штука. Однако именно рядом с Джиджи я хотел бы встретить все превратности судьбы. Она – мой партнер во всех смыслах слова, и неважно, что будет дальше: мы всегда прикроем друг друга.
Так что прямо сейчас я должен прикрыть ее, хоть и понимаю, что ее отец жалеет о каждом слове, сказанном в тот день в раздевалке.
Господи, как же глубоко ее ранили те фразы. Всю свою жизнь она пыталась его порадовать, а он взял и заявил, что она его разочаровала! Более того, что он никогда не испытывал такого разочарования.
Она еще нескоро все это забудет. Гаррет это прекрасно понимает – именно поэтому отчаялся настолько, что обратился ко мне. Знаю, его это, должно быть, убивает. Очевидно же, что наш брак он не одобряет.
Странно, что вторым после моей тещи человеком, не выразившим неодобрения, оказался мой нынешний шурин. В день отъезда из Вегаса Уайатт написал мне из аэропорта.
Уайатт: Обидишь мою сестру, я тебя сам обижу. Понял, дятел?
Я: Дятел?
Уайатт: Зять. Пытался написать «зятек», но автозамене что-то не понравилось. Так что теперь ты дятел. Не обижай ее, и мы с тобой поладим.
Я: Не буду – и договорились.
Уайатт: Добро пожаловать в семью. Я подумал, нам надо постараться найти общий язык, раз уж мы теперь навечно застряли в компании друг друга.
Я: Дятел поддерживает. И спасибо.
Уайатт не прилетит завтра вечером в Бостон смотреть, как мы играем в «Замороженной четверке», а вот Ханна с Гарретом будут. Гаррет, вероятно, надеется, что Джиджи придется признать его существование, если они будут сидеть на соседних креслах.
Еще одна печальная новость заключается в том, что два дня назад Университет Аризоны одолел «Нотр-Дам», так что на чемпионате страны нам играть именно с «Аризоной». Мне эта перспектива не по душе. Меня беспокоит, что снова придется выйти на лед с Майклом Клейном. В этом сезоне с «Аризоной» мы еще не встречались, и кто знает, как он будет себя вести во время матча.
Вся команда, включая Дженсена и тренерский состав, сегодня вечером идет ужинать в ресторан. Всем парням, кроме младших курсов, даже позволено заказать пинту пива (только одну), о чем нам великодушно сообщает Дженсен, после чего добавляет, что каждый, кто закажет-таки спиртное, после должен будет выпить три стакана воды, чтобы нейтрализовать неосмотрительно выбранный напиток. Тем не менее достаточно многие берут пиво.
Новости о моем бракосочетании добрались до всего состава, и за ужином я неоднократно замечаю, как Колсон разглядывает мое обручальное кольцо. Когда же наши взгляды встречаются – а происходит это всего однажды, – он что-то бормочет себе под нос и отворачивается с выражением крайней неприязни. Сидящий рядом с ним Джордан Трагер бросает в мою сторону убийственные взгляды в знак солидарности. Мне остается только обреченно потягивать пиво.
Мы как раз возвращаемся в отель и проходим через лобби, когда мне пишет мой новоявленный тесть: говорит, что он в баре, и спрашивает, не найдется ли у меня минутка.
– Увидимся наверху, – говорю я Шейну. Он кивает и поднимается к нам в номер.
В лобби тусуется несколько игроков из команды соперников – все в хоккейных куртках. У них глаза вылезают на лоб, когда они видят в лобби Гаррета Грэхема. Все они принимаются восторженно бормотать.
– Привет, – кивает он, поравнявшись со мной. Должно быть, он чувствует, как на него пялятся, потому что неловко потирает шею и морщится. – Я собирался предложить выпить в баре, но, может, посидим в другом месте?
Я киваю.
– Хорошая мысль.
Мы выходим из отеля, быстро оглядываем улицу. В конце квартала книжный магазин, а при нем – кофейня, так что туда мы и направляемся.
– Я не имею никакого права просить тебя об услуге, – уныло начинает Гаррет. – Знаю, в свое время я не проявил к тебе никакой доброжелательности. В смысле, когда ты приехал с Джиджи на каникулах. Когда проявил интерес к моему лагерю. Пожалуй, стоило вести себя не так… не как засранец.
Я пожимаю плечами.
– Все нормально. Я не держу обид.
– Я обычно тоже, но должен сказать, – он хмурится, – я не в восторге, что ты женился на ней, даже не спросив моего благословения.
– А вы бы его дали?
– Нет.
Я невольно фыркаю.
– Тогда лучше просить прощения, чем разрешения, верно? Потому что я бы в любом случае на ней женился. Я… – замираю с открытым ртом. – О боги.
– Что…
Но я уже шагаю к перегородке между кафе и книжным магазином – к столику с книгами нон-фикшен, сложенными перед мольбертом, который, собственно, и привлек мое внимание. На нем закреплен большой плакат с изображением белой пустоши, разделенной стремительными водами реки. Крупная надпись гласит:
«ГОРИЗОНТЫ»: ТЕРРИТОРИЯ ЮКОН[61]
Боги.
Гаррет догоняет меня.
– Что ты делаешь?
Я оглядываю магазин и наконец вижу небольшую очередь возле очередного такого мольберта с тем же самым плакатом. За столом сидит пожилой мужчина в красной клетчатой рубашке. У него брюки с подтяжками, и подтяжки эти – желтые, как кукурузные початки. Завершают весь этот образ стариковская кепка и очки в черной оправе.
– Надо же, это же Дэн Греббс, – сообщаю я отцу Джиджи.
– Кто?
– Да один чувак, записывает звуки природы. Ваша дочь им просто одержима. Пойдемте, надо занять очередь.
Вид у Грэхема совершенно ошеломленный.
– Зачем?
– Потому что Джиджи его обожает, и я хочу достать для нее фотографию с автографом. И диск куплю, хотя она, наверное, уже скачала этот трек, – игнорируя позабавленного Гаррета, я встаю в очередь, к слову, довольно длинную, учитывая, что речь идет о восьмидесятилетнем старике, который записывает звуки природы с помощью собственного оборудования. Он даже инструментальное сопровождение не добавляет, но, полагаю, отчасти в этом и заключается очарование.