Ладно, что-то разоткровенничалась я тут с тобой, все у меня нормально, – Алла нарочито улыбнулась. – Прорвусь, мне еще Мишку поднимать на ноги, нельзя мне сдаваться. Ты не смотри на бардак у меня дома, не спилась я, не надейся, просто с детства не приучена была убираться. Сначала мама все за меня делала, жалела. Потом домработница. Вот теперь снова мама, только сил на уборку у нее уже нет, так она меня гоняет, только сейчас они в деревне, и гонять некому. Так что не пропащая я, все у меня еще будет – и муж, и достаток. Мне всего тридцать три, я, можно сказать, только жить начинаю. Вон, люди рассказывали, что в сорок лет жизнь только начинается, так что у меня все впереди.
– Ну вот что ты с этими десятью миллионами сделаешь? – спросила Галка, и в ее голосе читалась жалось к подруге. – Чем они тебе помогут? Работу они тебе не найдут и семейное положение не поправят. Это рыба, а тебе удочку надо искать.
– А ты за меня не переживай, – весело подмигнула ей Алла, – и жалеть меня не надо. Найду применение. А может, я Толика Чую соблазню и жениться заставлю, а? Вновь стану в дамках. Раньше то они все как дураки в Катьку влюблены были, а сейчас там ни рожи, ни кожи, я-то краше. – Алла разворошила свои густые пшеничные волосы, которые действительно лежали красиво, словно салонная укладка. Расправила свое привлекательное декольте, хотя оно и так было на грани, и, наклонившись немного вперед, томным голосом спросила: – Ну как? Мерлин Монро отдыхает?
Галка не выдержала и вновь захохотала:
– Нервно курит в сторонке. У Чуи, я читала в интернете, жена есть. Но ты знаешь, Алка, ты все равно лучше нас всех.
– Это неоспоримый факт, но все же хотелось бы знать детали, с чего вдруг такое признание, – сказала та, отпив из стакана какой-то особенно вкусный морс. Ей нравилось все в этом странном доме: и сервиз, что что стоял на плетеном столе, и удобные садовые кресла, и терраса, и даже ухоженный до последней травинки сад. Она сама в былые годы не могла бы придумать лучше.
– Ты отказала Ирке, ты не пошла на встречу, – ответила серьезно Галка. – Ты отпустила прошлое, стаю, черноголовую сойку, тайну исчезновения Вали, Сонькин пуп, в конце концов, и заброшенную Вольно-Старательскую малину на Гилюй реке.
– Вот последние особенно, – скривилась Алка. – Я даже не представляю, как мы туда сейчас попремся. Это в восемнадцать сидеть у костра и кормить комаров казалось мне жутко романтичным, а сейчас я по вечерам десять кремов накладываю и это только на глаза. Даже представить не могу, как у нас все получится, хотя с сыном иногда хожу на Амур с ночевкой, но это в трех шагах от дома. Ты еще со своим лишним весом, вот ты куда лезешь? Помнишь, через какую тайгу мы пробирались в прошлый раз? А мост, подвесной мост? Я как его вспомню, так в дрожь бросает.
– Я справлюсь, – сказала Галка. – Сейчас ты за меня не переживай. Мне бы только узнать про Валю. Никак не могу понять, кто это с нами так жестоко играет. Неужели это один из нас?
Алла увидела, что крепко задела одноклассницу, и решила сменить тему:
– Одно греет мою израненную душу…
– Десять миллионов? – хмыкнула Галка.
– И они тоже, – улыбнулась Алла. – Но самое главное – крик главрежа, когда я ему позвонила и сказала, что увольняюсь. Этот визг мне запомнится надолго. Именно он будет греть мою душу, когда я буду мерзнуть в палатке рядом с муравейником.
– Не поторопилась?
– Не думаю, что Чуа обманет, и вообще, – Алла наклонилась к Галине, точно боясь, что кто-то может их подслушать, – что-то мне подсказывает, что он недоговаривает. Слишком быстро он согласился и начал уговаривать нас, разбрасываясь деньгами.
– А зачем так все усложнять? Зачем, в конце концов, ему мы? Ну собрал бы наши части карты и искал бы свою черноголовую сойку, да и она ему зачем? Да и вообще, если это все затеял он, зачем тогда так подставляться, предлагая деньги, и без них бы большинство согласилось. Нет, тут что-то другое.
– Против кого дружим, девочки? – крикнул Федор над их головами, и Алла с Галкой испуганно взвизгнули. – Как говорила великая Раневская, две женщины наедине обязательно моют кости третьей, – заявил он довольно.
– Как был дурак, так и остался, – сказала Галя, обидевшись. – И Раневская такого не говорила.
– Знаешь, Галина, когда человек умирает, ему приписывают столько же грехов, сколько и благодеяний. Ты заметила, что гениями становятся обычно после смерти?
– Галя, там у ворот кто-то кричит, – на веранду вошла заспанная Катя и прервала спор. – У меня в комнате окно было открыто, я проснулась от воплей. Сначала думала, что мне приснилось, но потом поняла, что нет.
– Отсюда, с веранды, действительно ни видно, ни слышно въездные ворота, но позвонить в звонок-то можно. И вообще, как охрана пропустила кого-то без моего разрешения? Что хоть кричат?
– Фабрики рабочим, землю крестьянам, – сказала Катя и смутилась, словно бы это она придумала.
– Раскулачивать тебя, Галка, пришли, – серьезно заключила Алла, и все засмеялись, но вот хозяйке дома почему-то было не до смеха.
Софья Бек
Июль 1908 год
Вольно-Старательная артель
Гелюй – река
– Госпожа Бек, вы и так у нас на привилегированном положении, – недовольно пробурчал старши́на их поселения. – Скромнее надо быть, скромнее, не надо греметь на всю Россию. Гордыня – грех, и он быстро наказуем. Давайте вспомним судьбу Желтугинской республики, так называемой Амурской Калифорнии. Захотелось им стать независимыми, законы свои писать начали, правила устанавливать. Прости господи, президента выбрали, опять же, как вы мне сейчас предлагаете, банки свои учинили, вот и поплатились. Думали, раз золото в их руках, так и сила, ан нет. Пришли солдаты, китайцев казнили публично на площади, отрубив им головы, а русских выслали обратно на родину.
– Ну, вспомнили вы, Прохор Васильевич, – улыбнулась Ольга очаровательно, стараясь снискать покровительство старого старши́ны, никак не поддающегося ее чарам. – Когда это было-то, да и сейчас мы на русской территории, как-никак.
– Не очень давно и было, с десяток лет прошло всего, но нам как наказ на будущее осталось. А то, что на русской, так какая тебе разница, какой национальности солдаты тебе голову рубить начнут? Придут наши и разгонят тут всех. Так что никаких банков мы делать здесь не станем. Мы – вольно-старательная артель и на большее не будем замахиваться. Каждый сверчок, знай свой шесток.
– Но…
– Никаких «но», – перебил ее старши́на и хлопнул ладонью по столу. – Я пустил вас сюда работать, дорогая эрцгерцогиня, только по просьбе близких мне людей, но я могу и передумать. Знайте свое место.
Ольге очень захотелось вскрикнуть: «Как вы смеете!», но она передумала. Она умела ждать и была уверена, что обязательно поставит на место этого мужика, возомнившего себя здесь властью.
– Как скажете, Прохор Васильевич, – улыбнулась Ольга. – Забудем этот разговор, как и не было его. Заходите сегодня к нам, вечером будет кабаре, девочки очень старались и репетировали. Повар наш особенное меню приготовил, а на днях доставили хорошее вино.
– Я больше водочку уважаю, – ответил старши́на, показывая, что готов на перемирие.
– Ну а водочка у нас и так первый сорт, ждем вас с маменькой у себя, – сказала Ольга.
Рассыпавшись в лживых поклонах и улыбках, Ольга фон Штейн, которую тут все знали под псевдонимом Софья Бек, вышла из дома главного человека так называемой артели.
Хотя Прохор Васильевич лукавил, называя это место просто вольно-старательной артелью. По сути, это был настоящий город, образовавшийся рядом с золотыми приисками. Здесь были и дома, которые сдавались приезжим старателям, были и кабаки, и рестораны, была и своя власть.
А как же без власти, без власти нельзя, там, где есть деньги, а тем более, золото, власть должна быть обязательно, пусть даже бандитская.
По сути же это была вольно-старательная малина, все это знали и так ее и называли, как бы бывший атаман и вор Прохор Васильевич ни старался выставлять ее артелью и мнить себя старши́ной, но малина есть малина, как ее ни назови.
В апреле Ольга остановилась в Хабаровске и влюбилась, да так, как и не знала, что можно любить. Красивый офицер с шикарными усами и лихим чубом покорил ее сердце. Позже она, конечно, узнала, что никакой он не офицер, но от этого стало только проще. Они были одной крови и понимали друг друга с полуслова. Дела так и вовсе у них пошли вдвойне успешнее.
– Рисковая ты, – восхищенно говорил ей Николя. – Смотри, фарт, он не постоянный, и улыбка твоя может скоро пропасть.
– Я улыбаюсь не потому, что фартовая, – отвечала ему Ольга, – я фартовая, потому что улыбаюсь.
Но это была, конечно, лирика, Ольга точно знала, почему ей везет. Маленькая голубая птичка с черной головой – это и есть ее главный талисман, хранящий от бед и помогающий в делах.
Даже сейчас, при воспоминании о глазах Николя Ольгу бросило в дрожь. Она теперь не знала, как ей к нему относится. Бросил он ее или пропал, но только Николай исчез, прихватив все их накопления. Оставив небольшую записку: «Исчезаю, за мной гонятся, встретимся в Вольно-старательной малине на реке Гилюй. Скажешь старши́не, что от меня, он поможет устроиться. Если не появлюсь к сентябрю, уезжай оттуда, зимой там делать нечего».
Любая другая бы решила, что любимый бросил ее, но не Ольга. Любовь к этому человеку была настолько безгранична, что она верила ему безоговорочно, каждой строчке, каждому слову, каждой букве.
Ольга не была глупой, и потому у нее всегда имелась заначка, о которой не знал даже любимый. Нет, не из-за недоверия, просто это была привычка, выработанная с годами. Убедившись, что деньги на месте, и прикинув, что их вполне хватит на билет на теплоход до ближайшего к вольно-старательной малине города – Зея-Пристани, центра Зейского горного округа, Ольга стала быстро собирать вещи, ведь те, кто гнались за Николя, могли прийти и за ней. Они были вместе уже третий месяц и, надо сказать, снискали себе в определенных кругах славу отчаянных и фартовых.