– Не бывать такому никогда, – вздохнула Ольга. – Выдумка все это.
Она хотела добавить, для таких, как ты, недалеких, но промолчала.
– В Хабаровске я на днях был, – не обращая внимания на ее слова, продолжал рассказывать молодой эвенк. – Обоз с пушниной сторожить нанимался, так там шепчутся, что в столицу-то власть советская уже пришла, и нам пора тоже помогать большевикам. У нас пока только красные партизаны, да слабы они еще, вот помочь им и надо.
– Видела я ту власть, ничего в ней хорошего, – тихо, чтоб ее проводник не услышал, пробормотала Ольга, а громче добавила: – Да чем ты им поможешь? Вон ты какой маленький да щуплый.
– Это не важно, – сказал молодой человек уверенно. – Я охотник хороший, значит, и солдатом буду тоже хорошим.
– Так, а деньги тебе зачем? – повторила свой вопрос Ольга.
– Сначала надо обувь купить, – ответил эвенк вполне серьезно, – иначе как воевать? – сказал он так словно бы его пассажирка сказала какую-то глупость.
Ольгу ответ устроил. У человека есть мечта, есть идеалы, есть цель, а значит, человек не пустой.
Со временем она стала ценить в людях способность мечтать. В молодости это казалось ерундой, но сейчас пришло понимание, что достойный человек должен, нет, просто обязан иметь мечту. И вот по ней, по этой самой пресловутой мечте можно судить о том, хороший человек или плохой.
Отсидев свой срок, Ольга вновь окунулась в воровской мир. Теперь уже все было по-взрослому, никаких мук совести и безопасных планов. Что-то сломалось в ней, сломалось там, на каторге, и уже не было прежней девушки. Она по-прежнему искала своего Николеньку Гусара, но тот словно сквозь землю провалился.
Чем ближе становился знакомый берег, тем сильнее ныло сердце, разрываясь от боли.
Полгода назад ее нашел адвокат, тот самый, что защищал ее после возвращения из Америки, и добился тогда для нее минимального срока. С их последней встречи прошло десять лет. Он возмужал и стал еще самоуверенней и красивее, чего нельзя было сказать про Ольгу.
У этого мужчины был талант не только в адвокатской деятельности, но, видимо, и в том, чтобы находить людей, потому как Ольга к тому времени совсем опустилась и, устав от тюрем, торговала на рынке квашеной капустой. Ну конечно же, кроме капусты она торговала и краденым, но это было исключительно для души. Десять лет бурной жизни вселенской усталостью отпечатались на лице сорокадевятилетней женщины, и узнать ее теперь было очень трудно, но он смог.
– Приветствую вас, – сказал Герман Иванович, приподняв шляпу. – Вы по-прежнему Софья Бек или вновь Ольга фон Штейн? Мне все равно, просто это необходимо для оформления документов, – по-деловому начал он.
Поняв, что на сегодня торговля закончилась, Ольга махнула мальчишкам, что были у нее на подхвате. Они утром приносили, а вечером возвращали на место непроданный товар, причем как капусту, так и основной, и, молча кивнув ожидающему адвокату, направилась в маленькую комнату, что снимала неподалеку.
– Говори, зачем пришел? – сказала она грубо, не ожидая от гостя из прошлого ничего хорошего.
– Так как я могу к вам обращаться? – повторил свой вопрос Герман Иванович, взглянув на стул, что поставила перед ним Ольга, но не стал садиться, боясь испачкать свое дорогое светлое пальто.
– Как и раньше, – дернула плечом Ольга, – Софья Бек.
– Замечательно! – почему-то обрадовался адвокат. – Дорогая Софья Бек, я пришел к вам с печальным известием. В Америке, в городе Нью-Йорк, недавно умерла ваша знакомая. Ее имя вам ни о чем не скажет, но я все же обязан его произнести – ее звали Мэри Браун.
– Я знаю, о ком вы говорите, – перебила его Ольга, – но не пойму, почему ее смерть должна меня волновать и зачем вы мне об этом сообщаете.
– Вот, – он протянул ей листок, – это завещание. Мадам Браун все свое имущество завещала вам. Это дом в Ист-Сайде, автомобиль, а также небольшой счет в банке Америки на десять тысяч долларов.
– Надо же, – усмехнулась Ольга, – не ожидала от старухи такой щедрости. Мелочь, конечно, а приятно, – она постаралась не показать, какие большие это теперь для нее деньги.
– И вот еще, – на этот раз Герман Иванович положил перед Ольгой конверт. Она переводила взгляд с запечатанного послания на адвоката, не решаясь его открыть.
– Давайте вы, – попросила она.
Сейчас Ольга не знала, почему так боялась тогда прочесть это послание, возможно, она всю свою жизнь догадывалась о том, что перед смертью решила рассказать Сонька, чтоб облегчить свою душу, а может быть, просто бабское предчувствие сыграло, но конверт как приговор лежал на столе, и не было сил взять его в руки.
– «Здравствуй, девка, теперь уж не знаю, как ты зовешься, но я по старой памяти буду звать тебя Софьей. Пишу письмо тебе уже очень сильно болея и, скорее всего, скоро отправлюсь я держать ответ перед Господом, а держать есть за что, и тебе как никому это дополнено известно», – прочитал Герман Иванович и взглянул на Ольгу, словно спрашивая, читать ли далее.
– Продолжайте, – сказала она, чувствуя, что все еще впереди.
– «Хочу покаяться перед тобой, – продолжил вслух читать адвокат, и Ольга громко и тяжело вздохнула – Когда мы убегали из Сонькиного пупа и я отправила тебя готовить повозку, именно в тот момент пришел твой Николенька Гусар. Талисман твой все-таки работает, верь ему, выполнил он желание, вернулся твой ненаглядный. Узнав от меня, что наступил день икс, Николенька помог напоить девок и даже переложил двух в наши кровати.
«Ну, теперь надо их поджечь» – сказала я, наблюдая за его реакцией, на предложение заживо сжечь двадцать молодых душ, и знаешь, ни один мускул не дрогнул на его красивом лице.
«Керосин где?» – только и спросил он меня тогда.
Именно в тот момент я и поняла, что спасать тебя надо, девка, именно так, без сожаления и сомнения он и тебя когда-нибудь изведет. Когда он в подвал за керосином пошел, я ударила его сзади по голове, сначала думала оставить его гореть вместе с девками нашими, за которых мне еще придется жарится в аду на сковороде, но после подумала, что будет подозрительно. Поэтому положила я его в свой личный тайник. Камни, валуны что стояли возле нашего кабака помнишь? Я однажды попросила на одном нашего кузнеца Василия сделать гравировку «Сонькин пуп», вот он этот тайник и нашел. Ведь дом, который нам по прибытии выделил старшина, раньше принадлежал очень успешному золотодобытчику. Тот скоропостижно простудился и помер, поэтому в пустующий дом нас и заселили. Вот он, видимо, и сотворил это чудо техники, боясь бандитов и пожаров. Камни там стоят кругом, а один из пяти, если встать по центру, тот, что ближе к дому, движется, у него там механизм какой-то, так мне Вася объяснил. Так вот, если на низ камня с усилием нажать, то он отодвигается, и внутри большой железный короб. Когда мы с Василием отрыли его, пустой он был. Уж не знаю, кузнец все забрал до меня или нет, но факт остается фактом. Вот в него я твоего Николеньку и положила, Господи прости, еще живого. Птичку твою пожалела, уж очень ты в нее верила, да и знаешь, мне уже самой стало казаться, что она исполняет желания, так все складно у нас с тобой получалось, вот и вытащила у него из кармана и себе взяла.
Как понимаешь, отдать я ее тебе сразу не могла, ты бы все поняла, но намекала я тебе, что Николеньки твоего нет, раз несколько. Конечно, жалею, что не сказал все напрямую, ты бы тогда не написала свое письмо и не попалась бы, но что сделано, то сделано.
Талисман же твой при первой возможности постаралась тебе вернуть. Как через своих я узнала, что никто за тебя браться не хочет, так нашла и оплатила лучшего адвоката, через него заколку и передала…»
– Это правда? – прервала чтение Германа Ивановича Ольга.
Тот лишь кивнул и, не поднимая глаз, будто бы ему стыдно за это, продолжил читать:
– «Не знаю, девка, теперь уже, что правильно, а что нет, но все десять лет я вымаливала у Бога прощения и за тебя, и за себя, и за дочек своих непутевых. Более богобоязненной прихожанки настоятель нашей местной церкви говорит и не видел, так пыталась я успеть, понимая, что времени у меня немного. И то Боженька выделил мне целых десять лет на скорбь мою и раскаяние. Думаешь, почему я тебе все оставляю? Так это потому, что и ты меня не забыла. Знала бы ты, как плакала я, видимо, став к старости очень сентиментальной, когда узнала, что ты выполнила мое желание и сделала мне могилу и поставила памятник в Москве на Ваганьковском. Не нужен он мне сейчас, чушь это и глупость, да и мракобесие к тому же, но ведь не в нем дело. Дело именно в том, что даже когда старуха исчезла из твоей жизни и стала тебе не нужна, ты в отличие от дочек моих не забыла меня и желание мое выполнила. Все, что оставила тебе, не продавай, живи здесь и радуйся, начни в церковь ходить и поймешь, как жизнь-то бывает наполнена. Особенно дорожи старым сундуком. Пусть он потертый, и дверцы одной уж нет, но зато память обо мне какая будет. В конверте несколько сотен долларов, знаю, захочешь на место гибели Николеньки съездить, так я не против. Если девок нашли, то его-то даже не искали и потому он лежит там неприкаянный. Ты похорони его и крест обязательно поставь, может, и мне зачтется на том свете. Молись о душе моей грешной, девка. – Адвокат остановился, посмотрел сначала на Ольгу, потом вновь заглянул в письмо и прочел подпись: – Сонька золотая ручка».
Теперь пришла его пора удивляться:
– Эта благопристойная мадам – Сонька Золотая ручка? – спросил он почти восторженно, но так не дождался от Ольги ответа. Она молча сидела и смотрела в одну точку.
* * *
– Все, приехали, – сказал ее сопровождающий. Он правда был силен, хоть и выглядел щуплым, так долго греб на веслах и по нему не было видно, что он устал.