— Что, Кэм?
Из уголка ее глаза скатилась слезы.
— Это моя вина. Боже, мне не следовало бросать тебя. Это я во всем виновата.
— Это не твоя вина. — Пыталась утешить ее я.
Она покачала головой.
— Нет, моя. Я не могу. Мне нужно идти.
Кэмерон с силой вытерла слезы, катящиеся по щекам, а потом отвернулась и направилась к двери.
— Он должен заплатить…
Ее слова долетели до меня, приглушенный шепот заглушался рыданиями.
Глава 13Призраки
Лэйкин: Сейчас
Мои пальцы касаются клавиатуры ноутбука. Руки дрожат.
Откуда это взялось?
Я не помню, чтобы Кэмерон произносила эти слова.
«Он должен заплатить».
— Это не реально, — говорю я вслух, чтобы самой в это поверить.
Воспоминания спутались. Я заполняю пробелы. У писателей есть такое свойство — заменять факты более интересной выдумкой.
Я удаляю страницу, выдергиваю USB-флешку из ноутбука и прикрепляю ее к брелоку для ключей. Я не хочу снова читать этот отрывок.
Затем я делаю то, чего стыжусь, но я уже не раз совершала это раньше. Я открываю Facebook и забиваю в поиске имя Кэмерон.
Глубоко похороненный во мне психолог ненавидит социальные сети. Вот почему у меня нет личного аккаунта. Я завела страничку под своим писательским псевдонимом, чтобы сообщать поклонникам последние новости, когда того требует издатель.
Тысячи лет люди жили, не документируя свою повседневную жизнь. Интересно, как молодое поколение будет жить дальше с постоянным напоминанием о каждом дне своего существования. С постоянно всплывающими картинками, показывающими счастливые воспоминания, ведь большинство людей публикуют только красивые фото. А не реальность.
Вот вы стоите с лучшей подругой перед винным баром и улыбаетесь. А еще в тот день вы обнаружили, что ваш парень спит с другой женщиной. Или в тот день умер один из родителей. Или вы поругались с коллегой и наговорили кучу гадостей. Или сделали что-нибудь отвратительное, о чем предпочли бы забыть…
Но ваша страница вам не позволит.
Люди созданы, чтобы забывать. Наш мозг не предназначен для того, чтобы сохранять в памяти каждый Божий день. Это единственный способ примириться с прошлым, принять ту жизнь, которую мы прожили.
Если сравнивать с компьютером, то наша память намного проигрывает. Но благодаря этому мы можем двигаться дальше.
Я пролистываю профили, пока не нахожу ее. Я знала, что недавно Кэм переехала в Западный Мельбурн, но…
Воздух застревает в горле, я чувствую, что задыхаюсь. Усилием я заставляю себя сделать вдох.
В последнем посте Кэмерон с любовью обнимает ее муж Элтон, положив руки на ее округлившийся живот. В подписи к фото с гордостью говорится: мы беременны!
Я смотрю на ее безупречную, яркую улыбку, и задаюсь вопросом, какие проблемы скрываются за счастливым образом, если это фасад. О чем вспомнит Кэм, когда увидит это фото через год?
Я закрываю приложение и кладу ноутбук и телефон на диван. Рис все еще внизу, в кофейне отеля, так что я наслаждаюсь последними минутами в одиночестве. Я иду в ванную и встаю перед зеркалом в полный рост. Кладу руки на живот, подушечки пальцев инстинктивно ложатся на косые шрамы под рубашкой.
Десять ножевых ранений. Одна рваная рана. Детектив Даттон использовал термин «излишняя жестокость». Для убийства нужен только один идеально нацеленный удар ножом в сердце… но целью напавшего на меня было не убийство.
А боль.
Большинство ран было нанесено в область живота. Во время множества операций по поддержанию моей вновь обретенной жизни мне удалили матку и яичники, а также часть кишечника. «Повреждения, не подлежащие восстановлению», — сказал хирург, когда я пришла в сознание.
Я позволяю боли на мгновение затопить меня, а затем опускаю руки.
В колледже я заявляла, что не хочу детей. Как и многие молодые девушки, я понятия не имела, чего хочу. Но решение было принято за меня… лишиться шанса… выбора…
Это рана, которая никогда не заживет.
Дверь в номер открывается, и я подхожу к раковине, чтобы открыть кран. По разгоряченным ладоням течет холодная вода. Я плескаю ее в лицо, пробуждаясь от прошлого, прогоняя горькую тошноту.
— Ты закончила писать? — спрашивает Рис из комнаты.
— Да. Спасибо. — Мне трудно писать в чьем-то присутствии. Рис знает, что я легко отвлекаюсь и лучше всего работаю в одиночестве, и, хотя его было нелегко уговорить, он согласился дать мне полчаса в качестве компромисса за то, что я согласилась делить с ним номер.
Мне следовало использовать это время, чтобы поработать над историей Джоанны. Вместо этого что-то внутри меня жаждало открыть мою книгу. Возможно, именно тот факт, что у Джоанны было не так много друзей, заставил меня снова зайти на страничку Кэмерон и вспомнить ту нашу встречу в больничной палате.
«Он должен заплатить».
Холодок касается задней части шеи, и я растираю ее. Я должна перестать ассоциировать себя с жертвой. Кэм была расстроена. Если эти воспоминания реальны, то, конечно, в тот момент она злилась на Дрю. Я сама была зла и обижена. Именно поэтому мы и пошли в «Док-Хаус».
Вот и все, что значили слова Кэм.
Мы все двинулись дальше.
Я закрываю глаза и слышу, как Рис приближается к ванной.
— Я подумывал снова связаться с мисс Делани, чтобы узнать, поддерживала ли жертва связь с кем-нибудь из прошлой жизни.
Когда я открываю глаза, то вижу в зеркале его отражение. Он закатал рукава рубашки, и теперь протягивает мне бумажный стаканчик, прислонившись к дверному косяку.
— Вообще-то я думала о том же. — Я поворачиваюсь и беру стаканчик с чаем. — Спасибо.
Он кивает в ответ.
— Она пыталась изменить образ жизни, — говорю я, грея руки о теплый стакан. — А значит, порвала с друзьями. С людьми, которые все еще употребляют наркотики. Но, возможно, был хоть один человек, с которым она поддерживала связь, кого она просто не могла отпустить.
Перед глазами мелькает счастливое улыбающееся лицо Кэмерон.
— На это я и надеюсь, — говорит он и делает глоток кофе. — Нам нужен, по крайней мере, один человек, которому она доверяла. Кто-то, с кем она делилась секретами и заботами.
Я прохожу мимо него в комнату.
— Кому ты доверяешь свои секреты?
— Своей уборщице, — шутит он.
Я улыбаюсь и ставлю чашку на тумбочку у ближайшей к окну кровати.
— Ты ведь не шутишь?
— Ни капли. — Он расстегивает рубашку. — Она отличный слушатель.
Я смотрю, как Рис снимает рубашку, открывая под ней белую футболку. Он прекрасно сложен — крепкие жилистые мышцы формируют безупречное тело. Он складывает рубашку и кладет ее вместе с аккуратно сложенными брюками в изголовье кровати. Он — олицетворение федерального агента. Организованный, воспитанный, преданный. И все же россыпь шрамов, покрывающих его руки, намекает на то, что за этим фасадом скрывается что-то большее.
Он агент, отстраненный от полевой работы. Бракованный товар. Он переживает боли и страдания, которые идут в комплекте с его работой, вот только у него больше нет той работы, для которой он был рожден.
Хотела бы я встретиться с ним до того, как он получил травму, до того, как попал в отдел «глухарей». Каким был тогда Рис Нолан? Более яркая версия блеклого и отстраненного человека, которого я знаю сейчас?
Думаю, в этом мы схожи. У нас мало общего, но у обоих есть это мучительное, зудящее напоминание о том, кем мы когда-то были. Жестокий сувенир, который ты видишь каждый раз, когда смотришься в зеркало. От которого во рту остается горькое послевкусие.
Рис и я, мы знаем вкус этой горечи.
Он откидывает одеяло, прислоняет подушки к изголовью кровати.
— Можно взять у всех образцы почерка, когда мы будем их опрашивать, — говорит он.
Я чувствую себя так, словно лежу не на матрасе, а на досках.
— Ты заставил меня переехать в твою комнату, а теперь хочешь сравнить образцы почерка с запиской. — Я поднимаю голову, изучая его спину. Он напряжен. — Могу я спросить тебя кое о чем, и ты честно мне ответишь?
Наконец, застелив постель по своему вкусу, Рис забирается под одеяло и смотрит на меня.
— Да.
Я киваю, делая быстрый вдох.
— Тебя действительно беспокоит, кто написал эту записку, или ты просто прощупываешь почву, чтобы потом использовать это, как повод для охоты на подозреваемого, повод вернуться «в поле»?
Он отвечает не сразу. Вместо этого он откидывает одеяло, спускает ноги на пол и, не сводя с меня взгляда, встает и пересекает небольшое пространство между нами. Мне приходится запрокинуть голову, чтобы смотреть ему в глаза, пока он возвышается надо мной.
— Честно, — произносит он хриплым низким голосом, подразумевая вопрос.
Я сглатываю.
— Да.
— Я всегда буду защищать, — говорит он. — Это мой приоритет. Это важнее дела, важнее улик… так уж я устроен. И не важно, насколько сильно ранено мое эго, моя гордость мной не управляет. Никогда.
— Хорошо, — говорю я, все еще не отводя глаз от его стального взгляда.
Он тянется и выключает лампу.
— Спокойной ночи, Хейл.
Комната погружается в темноту, и я этому рада. Не хочу, чтобы он видел, как от стыда полыхает мое лицо.
— Спокойной ночи, Рис.
Я зарываюсь в прохладные простыни, прислушиваясь к гудению кондиционера, остро ощущая близость записки.
Где сейчас ее автор? Как близко они ко мне подобрались?
Я беру с тумбочки телефон и подсоединяю наушники. Я трижды воспроизвожу запись разговора с Торренсом, прислушиваясь к тому моменту, когда он понял, что я участвую в расследовании. Я снова слушаю его, пытаясь сопоставить прошлое с настоящим, чтобы понять, знают ли Торренс и его брат больше, чем говорят.
Рису нужны образцы почерка — и он ищет подозреваемого в деле Джоанны. Он по-прежнему отказывается видеть повторяющийся рисунок, лепестки лотоса, плывущие по озеру…
Если я отмечу сегодняшний день, как точку пересечения моего пути и пути жертвы, возможно, тогда я узнаю, с чего начать.