Сомневаюсь, что Рис мне верит. Даже когда он убедил меня вернуться на причал «Док-Хауса», чтобы попытаться разворошить мои похороненные воспоминания, я не заезжала к родителям.
— Хорошо, — соглашается Рис. — Хочешь я отвезу тебя, прежде чем уеду в аэропорт?
Мы подходим к арендованной машины, и я жду, когда он отопрет дверь.
— Все в порядке. Я поеду на Убере. А пока останусь в отеле. Поработаю над делом.
На его лице вновь появляется это неуверенное выражение. Это из-за упоминания об отеле, ведь автор записки знает, что я остановилась там. Но он все-таки кивает и садится в машину.
— Оставайся в моей комнате, — говорит он.
Я без споров соглашаюсь. Это лучше всего должно было подсказать ему, что я не собираюсь видеться с родителями, пока его не будет.
Три с половиной года — это целая жизнь. Теоретически время — относительно: все дело в восприятии. И поскольку я уже не тот человек, которым была раньше, я могу только представить, насколько сильно изменилась Кэм.
Наша встреча не похожа на приветствие старых друзей — объятия, улыбки и счастливые слезы. Мы двое незнакомцев.
Посты в соцсетях, которые я время от времени просматриваю, не отражают настоящую личность, поэтому я понятия не имею, каким человеком она стала. Я понятия не имею, зачем вообще выследила ее, кроме того, что поддалась порыву отследить эту историю до конца.
Все, что я знаю наверняка, это то, что я не могу перестать смотреть на ее живот, пока она сидит напротив. Она здорова и вынашивает здорового ребенка. И она сияет — тем самым сиянием беременности, о котором все говорят. Беременность очень ей идет.
— Сияние, — говорит Кэмерон, обмахиваясь рукой. — Ой, да ну тебя. Это у меня пот от жары выступил. Такой знойный блеск. — Она смеется, но я слышу нотку беспокойства в хриплом голосе.
Я не должна была приходить. Но так как парень жертвы все еще не вернулся в город и не брал трубку, я сказала себе, что у меня есть время — и что это должно произойти.
Но мне не следовало врываться в ее счастливую жизнь. Для нее я — болезненное воспоминание, которое она очень старается забыть. Но все же есть кое-что, что не оставляет меня в покое, и я не могу это игнорировать.
Я должна знать — фраза, написанная мной вчера, была художественным вымыслом? Или реальными воспоминаниями?
— Так ты получила степень? — спрашивает она, пытаясь оживить разговор.
Мы сидим в патио. Сверху на перголе вмонтированы большие вентиляторы. Балки задрапированы прозрачной белой тканью. Когда я позвонила договориться о встрече, то едва расслышала, как она выдавила «да», настолько громко стучало мое сердце.
Я достала ее номер больше года назад.
— Я не закончила университет, — признаюсь я с натянутой улыбкой. — Теперь я пишу.
— Оу, — она кивает. — Что пишешь?
В висках пульсирует тупая боль, словно я обезвожена. Я не умею вести светскую беседу. Встреча с ней уже причиняет слишком много горя.
— Кэм, я пришла сюда спросить тебя кое о чем.
Атмосфера вокруг нас меняется, накаляясь. Я могу распознать ее тревогу по тому, как она разворачивает ступни в сторону раздвижной стеклянной двери, уже готовая сбежать. Она кладет руки на живот, как бы защищая ребенка от моего присутствия, моего ужасного прошлого или, может быть, пытаясь успокоиться.
Я не знала точно.
Когда она не произносит ни слова, но и не уходит, я придвигаюсь ближе.
— Мне нужно знать все о той ночи, Кэм. Что произошло на самом деле?
Опустив взгляд, она поправляет кувшин с чаем на плетеном столе.
— Я уже все тебе рассказала. Мне больше нечего сказать, Синтия. Прости.
Это имя кажется мне таким чуждым; мои мать и отец — единственные, кто теперь используют его.
— Вчера я кое-что вспомнила, — говорю я, не сдаваясь. — Наш разговор в больничной палате. О той ночи… — я умолкаю. — Это первый раз, когда я смогла вспомнить что-то еще о ночи нападения.
Она замирает.
— Это хорошо?
Я хмурюсь.
— Это лучше, чем ничего не помнить, не так ли?
Она качает головой.
— Я не знаю, Синтия. Я не знаю. Честно. Учитывая, что ты пережила… — она кладет руки на стол.
— С тобой все в порядке? — я встаю.
— Все хорошо. Просто ложные схватки, — она выпрямляется и выдавливает улыбку. — Думаю, тебе лучше поговорить об этом со своим врачом. Но не со мной.
Я раскладываю салфетку и накрываю ею десерт, который она приготовила. Я не притронулась к лимонному пирогу. Взбитые сливки на его верхушке превратились в лужу.
— Кто был там в ту ночь?
Я не позволю ей уйти от ответа. Я злилась на нее. Это я помню. Возможно, моя память каким-то образом исказилась, но я точно помню, как она вела себя в больнице. Она знает больше, чем сказала полиции — больше, чем сказала мне.
Она глубоко вздыхает.
— Только мы… и несколько случайных незнакомцев. И Торренс, бармен. Я уже миллион раз говорила об этом тебе и Даттону, — она поворачивается, собираясь вернуться в дом. — А теперь, пожалуйста, уходи.
— Я видел Торренса, Кэм. Он фигурирует в расследовании дела, связанного с убийством женщины, совершенным год назад. Обстоятельства преступления очень похожи на мой случай. — Я делаю паузу, позволяя ей усвоить эту информацию. — И его брат тоже. Ты знала, что у него есть брат?
Она выглядит уставшей, практически побежденной.
— С чего бы мне, черт возьми? Я просто разок с ним переспала. И то, все было размыто из-за того, что я перепила. Ах да, а еще из-за того, что мою лучшую подругу чуть не убили. Из-за этого все остальное ушло на второй план. Чего тебе нужно, Синтия? Зачем ты приехала? После стольких лет?
Хороший вопрос.
«Я заставлю его заплатить…»
— Ты видела Дрю той ночью?
Ошеломленная, она снова садится. Заправляет длинные светлые волосы за уши.
— Я заставила его уйти, — наконец признается она.
Почти четыре года и столько лжи спустя…
Но я поняла, что единственное, из-за чего она могла так разозлиться на Дрю, это если бы он заявился той ночью. Если бы между ними случилось что-то еще.
— Почему ты ничего не сказала?
Она рассеянно качает головой.
— Я не знаю. Полиция уже подозревала его и…
— И ты знала, что это не мог быть он, — заканчиваю я.
Она встречается со мной взглядом. В ее глазах видны годы подавленной вины.
— Я сказала Дрю, что встречусь с ним позже, — продолжает она. — В ту ночь я не спала с барменом. Я ушла с ним, но не пошла к нему домой.
Я медленно киваю, кусочки головоломки наконец-то собираются вместе, заполняя пробелы. Кэм знала, что Дрю не нападал на меня, потому что была с ним.
— Вот почему ты не пыталась убедить меня поехать с тобой. Ты сказала, что предлагала, но просто оставила меня там. Чтобы поговорить с Дрю. — Тогда в больнице я заподозрила, что она врет, но просто не знала почему. — Неужели он переспал со всеми вокруг, пока мы встречались?
Она вздрагивает от моего гневного обвинения.
— Все было не так, Синт.
— Не называй меня так. Это не мое имя. — Уже нет.
Она тяжело сглатывает.
— В смысле, как ты могла не знать? Он был горячим профессором. Такое клише. Сначала я не осознавала, насколько серьезные у тебя чувства… а после этого у нас было всего пару раз. Я любила тебя, Син… — она оборвала себя. — В ту ночь между нами ничего не было. Не в этом смысле. Мне действительно было очень обидно за тебя, и я злилась на него из-за истории с Челси, и не хотела, чтобы Дрю заявился в бар и причинил тебе еще большую боль. Поэтому я приехала к нему и сказала, какой он ублюдок из-за того, что сделал.
Тем не менее, ущерб был нанесен. Она меня жалела. Замкнутую, наивную одинокую девочку, влюбившуюся в своего профессора. Интересно, сколько процентов нашей дружбы были вызваны жалостью.
— В каком часу это было? — спрашиваю я, превращаясь в профессионала, натягивая этот образ как броню.
— Я не уверена… Может, около одиннадцати тридцати?
Я делаю мысленную заметку.
— А когда ты видела Дрю в «Док Хаусе»?
— Синт…
— Дело не только во мне, — обрываю ее я, укрепляясь в своей решимости. — Была убита еще одна женщина. Возможно, их было больше. Мне нужно, чтобы ты сказала правду, чтобы я могла помочь ей.
Она кивает.
— Около девяти. Примерно за час до того, как я уехала с Торренсом. Я увидела, что Дрю оттирается у пристани, и перехватила его, прежде чем он успел подойти к тебе, а затем отослала прочь.
— Ты сказала детективу Даттону, что вы с Торренсом покинули «Док-Хаус» примерно в десять часов вечера. — Мне было очень комфортно в этом безопасном образе. Я закуталась в него еще больше. — Прошел примерно час, и ты не можешь сказать, где в это время был Дрю.
Она нахмурилась.
— Не может быть. Должно быть я что-то напутала. Это было так давно. Клянусь, Синтия. Я отшила Торренса и сразу поехала к Дрю. Я видела его. Говорила с ним. Он никак не мог…
— Может и не мог. Но у не было окно, и теперь мне нужно больше информации и еще больше ответов. — Я встаю, снимаю с сумку со спинки стула и закидываю на плечо. — На тот вечер у Дрю было алиби — Челси. Почему? — я пытливо смотрю ей в глаза. — Почему вы оба просто не сказали правду? Зачем пытаться скрыть после всего, что произошло?
— Тебе было так больно. Так много боли. Физической и эмоциональной. Я просто не могла… — У нее на глаза навернулись слезы. — Если бы я все рассказала, это бы тебя добило, и я бы не смогла с этим жить.
Я ей верю. Не уверена, что смогу простить ее, по крайней мере, сейчас, но я верю ее словам. Потому что это, в конце концов, довольно эгоистично. Эгоистичные причины обычно самые честные.
Я еле избежала утопления, затем смерти, и последние несколько лет предполагала, что отмылась от всей грязи и мерзости, присутствовавшей в моей жизни — Дрю, Челси, все. Я была лотосом, вырванным из мутной воды.
Новая жизнь. Новое начало.
Легко начать жизнь заново, когда у тебя амнезия.