Возможно, самый важный свидетель в поддержку моих обвинений против всей структуры командования — капитан Йен Фишбек, достойный выпускник Уэст-Пойнта, офицер элитного подразделения ВВС, действовавшего в Ираке. Его недавнее письмо сенатору Джону Маккейну с жалобами на невероятные злоупотребления по отношению к заключенным начинается так:
«Я выпускник Уэст-Пойнта, и в настоящее время являюсь капитаном пехоты. Я участвовал в двух боевых кампаниях в составе 82-й воздушно-десантной дивизии, в Афганистане и в Ираке. Когда я участвовал в глобальной войне с терроризмом, действия и заявления моего командования заставили меня думать, что политика Соединенных Штатов в Афганистане и Ираке не требует соблюдения Женевских конвенций».
Во время нескольких интервью с представителями организации Human Rights Watch капитан Фишбек подробно описал тревожные последствия ситуации, в которой действия следователей выходили за рамки закона. Его слова подтверждают два сержанта его отделения, расположенного на передовой оперативной базе в лагере «Меркурий» около Фаллуджи[448]. (Мы уже говорили о нем в предыдущей главе, но здесь я приведу более полную версию показаний капитана Фишбека и опишу контекст, в котором они были даны.)
В письме сенатору Дж. Маккейну Фишбек приводит доказательства того, что перед допросами заключенных часто били по лицу и по другим частям тела, лили им на лица горящие химикаты, держали в «стрессовых» позах, вызывавших обмороки, и заставляли делать физические упражнения, приводившие к потере сознания. Заключенных даже выстраивали в пирамиды, прямо как в тюрьме Абу-Грейб. Такие злоупотребления происходили до, во время и после скандала, связанного со злоупотреблениями в Абу-Грейб.
«На базе „Меркурий“ заключенных выстраивали в пирамиды, они не были обнаженными, но их выстраивали в пирамиды. Заключенных принуждали выполнять чрезвычайно сложные физические упражнения не менее чем два часа без перерыва… Был случай, когда заключенного облили холодной водой, а потом оставили на улице на всю ночь. (Снова, как сообщил Лагуранис, мы видим тактику использования чрезвычайных природных факторов.) Был случай, когда солдат взял бейсбольную биту и сильно ударил задержанного по ноге. Все эти данные я получаю от своих [военнослужащих некомандного состава]».
Фишбек свидетельствует, что командиры поощряли эти злоупотребления и потворствовали им: «Мне говорили: „На прошлой неделе эти парни взорвали самодельное взрывное устройство. Нам надо их проучить. Задайте им как следует“. Но вы понимаете, это было нормально». (Вспомните нашу более раннюю дискуссию о нормах, возникающих в особых ситуациях, где новая практика быстро превращается в стандарт, которому должны следовать все.)
«[На базе „Меркурий“] говорили, что у них были снимки, похожие на те, что были сделаны в тюрьме Абу-Грейб. Именно из-за того, что они были очень похожи на то, что происходило в Абу-Грейб, солдаты их уничтожили. Они их сожгли. У них [солдат из Абу-Грейб] возникли неприятности из-за того, что им приказывали делать то же, что и нам, поэтому мы уничтожили снимки».
В конце концов капитан Фишбек начал кампанию длиной в 17 месяцев. Он неоднократно докладывал о злоупотреблениях начальству, но столкнулся с тем же отсутствием реакции, что и следователь Энтони Лагуранис и сержант Айвен Фредерик. Он обнародовал свое письмо сенатору Дж. Маккейну, которое усилило позиции последнего, протестовавшего против нарушения Женевских конвенций, допускаемого администрацией президента Буша.
Следующий свидетель демонстрирует новую грань развращенности, до которой дошли военные (вероятно, в союзе с ЦРУ) в тюрьме Гитмо. «Секс использовался как оружие, чтобы вызвать у задержанного конфликт с его исламской верой», — утверждает Эрик Саар, военный переводчик, работавший в этой тюрьме. Этот молодой человек отправился в залив Гуантанамо, полный патриотического пыла. Он хотел помочь своей стране в войне с терроризмом. Однако скоро он понял: то, что там происходит — «ошибка». В радиоинтервью с Эми Гудмен в программе Democracy Now 4 апреля 2005 г. Саар подробно описал сексуальные провокации следователей во время допросов, которые наблюдал своими глазами. Позже он написал об этом целую книгу «За проволокой: воспоминания военного разведчика о жизни в Гуантанамо»[449].
В течение шести месяцев, поведенных в Гитмо, Саар, который свободно говорит по-арабски, выполнял обязанности переводчика. Он переводил заключенным слова официального следователя, а потом переводил ответы заключенного на английский язык. Он играл роль «копирки», ему нужно было точно подбирать слова, передающие намерения следователя и заключенного. Привлекательная женщина-следователь стала использовать новый трюк. Саар сообщает: «Следователь-женщина старалась соблазнить заключенного во время допроса, чтобы заставить его почувствовать себя грязным… Она терлась грудью о его спину, говорила о разных частях своего тела… Заключенные обычно были шокированы и возмущены».
Саар ушел со своей должности, потому что быстро убедился: подобные методы допросов «совершенно неэффективны и не соответствуют ценностям нашей демократии»[450]. Обозреватель газеты New York Times Морин Дауд назвала сексуальные провокации со стороны женщин-следователей в Гитмо «эротическими пытками». Считалось, что такие методы могут помочь получить нужную информацию[451]. Давайте же посмотрим, на что были похожи такие допросы.
Саар описывает один особенно яркий эпизод, который можно назвать термином наподобие военного: «вторжение женщины на территорию». Жертвой был уроженец Саудовской Аравии, 21 года, «ценный» задержанный, который почти все время молился в своей камере. Перед началом допроса следователь-женщина по имени Брук и Саар «стерилизовались», закрыв свои имена на униформе, чтобы остаться анонимными. Потом Брук сказала: «Задержанный, с которым мы будем говорить, — кусок дерьма, и нам придется немного его расшевелить», поэтому, как она прямо сказала: «я собираюсь выбить из него все дерьмо, потому что он не говорит. Сегодня вечером нам нужно попробовать что-нибудь новенькое». Этот саудовский задержанный якобы посещал летную школу вместе с террористами, совершившими теракт 11 сентября. Поэтому он был очень «ценным». Саар говорит: «Когда военные следователи допрашивали задержанного, который не хотел сотрудничать, они очень быстро „поднимали температуру“: начинали кричать, давить, изображать „плохого полицейского“, но при этом забывали установить с ним контакт».
Следователь Брук продолжала: «Мне нужно, чтобы он понял, что ему нужно со мной сотрудничать, и у него нет других вариантов. Я думаю, мы должны заставить его почувствовать себя грязным, чтобы он не смог вернуться к себе в камеру и опять провести всю ночь в молитве. Мы должны создать барьер между ним и его Богом»[452]. И когда заключенный отказался отвечать на ее опросы, следователь решила «поднять температуру».
«К моему удивлению, — продолжает Саар, — она начала медленно расстегивать блузку и дразнить его, будто стриптизерша, показывая облегающую коричневую майку, обтягивавшую ее грудь… Она медленно обошла его и стала тереться грудью о его спину». Она насмешливо спросила: «Тебе нравятся эти большие американские сиськи, Фарик? Я вижу, ты становишься твердым. Как ты думаешь, как отнесется к этому Аллах?» Потом она села перед ним, положила руки себе на грудь и продолжала дразнить заключенного: «Разве тебе не нравятся эти большие сиськи?» Когда заключенный отвел взгляд и посмотрел на Саара, она насмешливо спросила: «Ты что, гей? Почему ты на него смотришь?.. Вот он, например, думает, что у меня классные сиськи. Правда?» (Саар утвердительно кивнул.)
«Заключенный пришел в ярость и плюнул в нее. Следователя это не смутило, и она продолжила стриптиз. Расстегивая брюки, она спросила заключенного:
„Фарик, ты знаешь, что у меня месячные? …Как ты себя теперь чувствуешь? Ведь я к тебе прикасалась“ [Она засунула руку к себе в трусы и сделала вид, что на руке — кровь. Потом она опять спросила его, кто приказал ему поступить в летную школу, кто его туда отправил]. „Подонок, — шипела она, вытирая то, что он считал кровью месячных, о его лицо, — Что подумают твои братья, когда увидят у тебя на лице менструальную кровь американской женщины?“ Брук сказала, поднимаясь: „Между прочим, мы отключили воду в твоей камере, и завтра эта кровь все еще будет у тебя на лице“. Потом мы вышли из комнаты… Она думала, что это был хороший способ получить информацию, которую требовало от нее начальство… Черт возьми, что я только что делал? Что, черт возьми, мы все здесь делаем?»
Да, это очень хороший вопрос. Однако ни Саар, ни кто-либо другой не получил на него ясного ответа.
Эрик Саар описывает множество других методов допросов — совершенно ложных, неэтичных и незаконных. Ему, как и другим членам команд следователей, приказали ни при каких обстоятельствах не вступать в контакт с наблюдателями Международного Красного Креста.
Перед визитами руководства и наблюдателей, которые должны были наблюдать за «типичными» допросами, устраивали показуху. Создавали искусственные камеры, казавшиеся вполне нормальными. Это напоминает образцовый еврейский лагерь в концентрационном лагере Терезин в Чехословакии, с помощью которого нацисты водили за нос наблюдателей Международного Красного Креста и представителей других организаций. Тем казалось, что заключенные вполне довольны своим переселением. Эрик Саар пишет, что в «мнимой» тюрьме создавалась видимость полного порядка: