Контрасты героизма: выдающееся и банальное
Не в этой жизни истинная слава Стяжается по праву[526]
К традиционному представлению о том, что герои — какие-то исключительные люди, мы можем теперь добавить противоположную точку зрения: некоторые герои — обычные люди, совершившие необычный поступок. Первый образ более романтичен, к нему благоволят древние мифы и современные СМИ. Он предполагает, что герой сделал что-то, чего обычный человек на его месте не сделал бы или не смог бы сделать. Эти суперзвезды, должно быть, родились героями. Они — исключение из правил.
Вторая точка зрения состоит в том, что «исключения подтверждают правило». Она побуждает нас исследовать взаимодействие между ситуацией и человеком, мотивы, побудившие его действовать героически, в определенное время и в определенном месте. Ситуация может стать либо катализатором, побуждая к действию, либо устранить препятствия действию, например, сформировать коллективную социальную сеть поддержки. Примечательно, что в большинстве случаев люди, неоднократно совершавшие героические поступки, как и Кристина Маслач, не считают себя героями.
Такие вершители героических дел, как правило, говорят, что просто сделали то, что в тот момент казалось им необходимым. Они убеждены, что на их месте любой поступил бы так же, или не могут понять, почему другие этого не сделали. Нельсон Мандела говорил: «Я был не мессией, а обычным человеком, я стал лидером в результате необычных обстоятельств»[527]. Так часто говорят самые разные люди, совершившие героический поступок: «В этом не было ничего особенного», «Я сделал то, что нужно было сделать». Все это — слова «обычного» воина, нашего «банального героя». Давайте противопоставим эту позитивную банальность тому, что Ханна Арендт называет «банальностью зла».
Арендт предложила концепцию банальности зла на основании своих наблюдений во время судебного процесса над Адольфом Эйхманом, обвиненном в преступлениях против человечности, за участие в организации геноцида европейских евреев. В книге «Банальность зла: Эйхман в Иерусалиме» Арендт утверждает, что людей, подобных Эйхману, не следует считать исключениями, монстрами или садистами-извращенцами. Она уверена: диспозиционный подход, который обычно применяется к тем, кто вершит злодеяния, создает впечатление, что эти люди отличаются от остальных представителей рода человеческого. Нет, говорит Арендт, Эйхмана и иже с ним нужно воспринимать в их самой обычной заурядности. В таком случае мы понимаем, что такие люди — скрытая и вполне реальная опасность для любого общества. Защита Эйхмана была основана на том, что он просто выполнял приказы. По поводу мотивов и совести этого серийного убийцы Арендт отмечает:
«Что касается низменных мотивов, был полностью уверен в том, что не является innerer schwainenhund, грязным ублюдком по натуре; что же касается совести, то он прекрасно знал, что поступал бы вопреки своей совести как раз в тех случаях, если бы не выполнял того, что ему было приказано выполнять — с максимальным усердием отправлять миллионы мужчин, женщин и детей на смерть».
Больше всего поражает в отчете Арендт то, что Эйхман казался абсолютно нормальным и совершенно обычным человеком:
«Полдюжины психиатров признали его „нормальным“. „Во всяком случае, куда более нормальным, чем был я после того, как с ним побеседовал!“ — воскликнул один из них, а другой нашел, что его психологический склад в целом, его отношение к жене и детям, матери и отцу, братьям, сестрам, друзьям „не просто нормально: хорошо бы все так к ним относились“»[528].
Вот классический вывод Арендт:
«Проблема с Эйхманом заключалась именно в том, что таких, как он, было много, и многие не были ни извращенцами, ни садистами — они были и есть ужасно и ужасающе нормальные. С точки зрения наших юридических институтов и наших норм юридической морали эта нормальность была более страшной, чем все зверства, вместе взятые, поскольку она подразумевала… что этот новый тип преступника, являющегося в действительности „врагом человечества“, совершает свои преступления при таких обстоятельствах, что он практически не может знать или чувствовать, что поступает неправильно…»[529].
Далее следует кульминационная сцена, описывающая полный достоинства подъем Эйхмана на эшафот:
«Словно в последние минуты он [Эйхман] подводил итог урокам, которые были преподаны нам в ходе долгого курса человеческой злобы, — урокам страшной, бросающей вызов словам и мыслям банальности зла»[530].
Как мы уже говорили, идею, что злодеяния могут совершать «обычные люди», выдвинул в своей книге историк Кристофер Браунинг. Он описал хронику систематического уничтожения евреев в польских деревнях, которые совершали солдаты 101-го резервного полицейского батальона, отправленного в Польшу из Гамбурга. Эти немолодые отцы семейств, представители рабочего класса, весьма среднего достатка, расстреляли тысячи безоружных евреев — мужчин, женщин, детей и стариков — и организовали депортацию в концлагеря тысяч других. В своей книге Браунинг утверждает, что солдаты были совершенно «обычными людьми». Он полагает, что политика массовых убийств нацистского режима «вовсе не была необычным или исключительным событием, до неузнаваемости изменившим пейзаж повседневности. Как показывает история 101-го резервного батальона, массовые убийства могут превратиться в обычную работу, когда сама нормальность становится совершенно ненормальной»[531].
Подобных взглядов придерживается и психолог Эрвин Стауб. Вывод из его обширных исследований состоит в том, что «зло, которое проистекает из обычного мышления и совершается обычными людьми, является нормой, а не исключением»[532]. Зигмунт Бауман, еще один исследователь ужасов Холокоста, признает основными причинами жестокости социальные, а не «характерологические детерминанты» или «дефекты личности». Бауман полагает, что исключение из этой нормы — те редкие люди, которые способны следовать своим моральным принципам, сохранять независимость, несмотря на давление разрушительной власти. Такие люди редко осознают, что обладают этой скрытой силой, пока она не пройдет проверку практикой[533].
Еще одно свойство банальности зла ведет нас в логово мучителей. Мы хотим понять, являются ли такие люди, которые занимаются тем, что любыми средствами стараются сломить волю, сопротивление и достоинство своих жертв, просто патологическими злодеями. Те, кто изучал пытки, пришли к выводу, что эти люди в целом ничем не выделялись среди своих собратьев, до тех пор, пока им не поручили ужасную миссию. Джон Конрой, изучавший людей, участвовавших в пытках в трех разных тюрьмах в Ирландии, Израиле и Чикаго, пришел к выводу, что во всех случаях «отвратительные действия» совершали «обычные люди». Он утверждает, что мучители выполняют волю определенных авторитетов, от имени которых уничтожают противников[534].
Моя коллега, греческий психолог Мика Харитос-Фатурос провела всестороннее исследование солдат, участвовавших в пытках во время правления военной хунты в Греции (1967–1974). Она пришла к выводу, что мучителями не рождаются, но становятся в процессе обучения. Кто может стать мучителем и безжалостно пытать других людей? «Это может сделать сын каждого из нас», — пишет она. В течение нескольких месяцев обычных молодых людей из сел и деревень учили методам пыток — их учили проявлять зверскую жестокость, оскорблять самым ужасным образом, причинять невыносимую боль и страдания любому, кого объявляли «врагом», хотя это были граждане их собственной страны[535]. Такие выводы не ограничиваются какой-то одной страной, они касаются многих тоталитарных режимов. Мы изучали «чернорабочих насилия» в Бразилии — полицейских, которые пытали и убивали других граждан Бразилии по приказу правящей военной хунты. Как свидетельствуют все доказательства, которые нам удалось собрать, это тоже были «обычные люди»[536].
Итак, мы должны согласиться, что большинство из тех, кто совершает злодеяния, мало чем отличаются от тех, кто совершает героические поступки, — все это простые, обычные люди. Банальность зла имеет много общего с банальностью героизма. Ни то ни другое не является прямым следствием каких-то особых диспозиционных тенденций; в человеческой душе или в человеческом геноме не существует никаких особых признаков, указывающих на предрасположенность к патологии или к героизму. И то и другое возникает в определенных ситуациях в определенное время, под влиянием мощных ситуационных сил, побуждающих некоторых из нас пересекать границу между бездействием и действием. Наступает решающий момент, когда человек оказывается во власти сил, возникших в поведенческом контексте. В сочетании эти силы увеличивают вероятность действия во зло или на благо другим. При этом решение может быть сознательным или неосознанным. Чаще всего мощные ситуационные силы побуждают человека действовать импульсивно. Среди ситуационных векторов, побуждающих к действию, можно назвать групповое давление и групповую идентичность, превращение личной ответственности в коллективную, ориентацию на «здесь и сейчас», отсутствие мыслей о будущих последствиях, наличие примера