На третьем часу дебрифинга лаборатория наполнилась нервным смехом: мы пригласили в нее бывших заключенных. Они встретились со своими мучителями, неузнаваемые в обычной одежде. Без тюремных роб, номеров и других примет заключенных они ничем не отличались от бывших охранников, и даже я сам с трудом их узнавал, потому что привык видеть их в тюремной одежде. (Если вы помните, в 1971 г. в моде были длинные волосы и бакенбарды. Поэтому почти все студенты в обеих группах выглядели похоже, а у некоторых были еще и усы.)
Общая встреча, по словам одного бывшего заключенного, была «натянуто вежливой», по сравнению с более мягкой и дружелюбной атмосферой встречи заключенных. Когда все собрались в одну кучу, бывший заключенный Джерри-5486 спросил, не выбирали ли мы на роли охранников тех, кто был выше ростом. Он сказал: «В какой-то момент мне показалось, что охранники выше ростом, чем заключенные, и я стал думать, что средний рост охранников выше среднего роста заключенных. Я не знаю, так это или нет, или такое впечатление у меня сложилось из-за униформы». Чтобы развеять его подозрения, я попросил всех студентов выстроиться по росту. Мы увидели, что средний рост охранников и средний рост заключенных почти не отличался. Очевидно, заключенным казалось, что охранники выше ростом, чем это было на самом деле, — как будто выше их делала сама власть.
Вопреки моим ожиданиям, на встрече не возникло прямой конфронтации между жертвами-заключенными и обидчиками-охранниками. Отчасти из-за того, что в группе из двадцати человек личные выпады были бы неуместными. Но, возможно, некоторые бывшие заключенные сознательно подавляли сильные эмоции. Кроме того, некоторые охранники открыто извинились за то, что слишком глубоко вошли в свою роль и отнеслись к ней слишком серьезно. Их извинения сняли напряженность и смягчили отношение даже к самым жестоким охранникам, которые не сочли нужным извиняться, например к Хеллману.
На этой общей встрече бывший «крутой» охранник Арнетт, аспирант-социолог, назвал два события, которые произвели на него самое большое впечатление:
«Первым было замечание Зимбардо, что „заключенные“ погружаются в свои роли… Например, когда они остались в тюрьме, хотя и заявили, что готовы отказаться от денег, если будут освобождены [получат условно-досрочное освобождение]. Вторым — то, что во время общей встречи бывшие „заключенные“ не могли или не хотели поверить, что Джон Уэйн, я, а возможно, и другие охранники (я чувствовал, что нас двоих не любят больше всего) действовали, исходя только из наших ролей. Некоторые или даже многие „заключенные“, казалось, считали нас настоящими садистами или очень властными людьми и думали, что наши роли были просто прикрытием, скрывающим истинную сущность нашего поведения — то ли от них, то ли от нас самих, то ли и от них, и от самих себя. Но я совершенно уверен, что по крайней мере относительно меня это было не так»[146].
Одно из сделанных мной психологических наблюдений — в нашей тюрьме не было юмора, никто не пытался разрядить обстановку шутками или внести таким образом некую реальность в нереальную ситуацию. Например, охранники, которым не нравилось жестокое поведение товарищей по смене, могли бы пошутить у себя в комнате, говоря, что те могут требовать двойной оплаты, потому что переигрывают. А заключенным шутки могли бы помочь не забывать, что это не настоящая тюрьма — например, они могли бы спросить охранников, что здесь было до тюрьмы: может быть, свинарник? Или «явка» студенческого братства? Юмор помогает преодолеть ограничения роли и места. Но за всю неделю мы не слышали в этом печальном месте ни одной хорошей шутки.
Перед тем как разойтись, я попросил всех написать заключительные отзывы о своем опыте, приобретенном в ходе эксперимента, и заполнить некоторые бланки, которые принес Керт Бэнкс. Кроме того, я попросил всех в течение следующего месяца написать короткие ретроспективные дневники событий, которые им ярче всего запомнились. За это они могли получить дополнительную плату. Наконец, я пообещал, что их пригласят на встречу через несколько недель, чтобы обсудить некоторые собранные данные. На этой встрече я собирался устроить слайд-шоу и просмотр фрагментов видеозаписи.
Нужно добавить, что я много лет поддерживал контакт со многими участниками эксперимента и писал им всем всякий раз, когда выходила очередная публикация или очередной сюжет в СМИ, касающиеся эксперимента. Некоторые из них в течение многих десятилетий после эксперимента принимали участие в телевизионных программах, посвященных ему. Позже мы обсудим, как это на них повлияло.
В следующей главе мы перейдем к исследованию некоторых объективных данных, собранных за шесть дней эксперимента, и поразмышляем над серьезными этическими проблемами, которые поднял эксперимент. Но перед этим, я думаю, было бы полезно поговорить о том, какие открытия сделали наши участники.
Клей-416: «Хороший заключенный — тот, кто знает, как стратегически объединиться с другими заключенными, не лишаясь при этом возможности действовать. Мой сокамерник Джерри [5486] — хороший заключенный. Всегда есть ограничения, когда одни заключенные твердо намерены выйти на свободу, а другие еще не дошли до этой точки. Тем, кто не пытается выйти на свободу, нужно научиться защищать свои интересы, не создавая препятствий тем, кто борется. Плохой заключенный — тот, кто не может этого сделать, кто думает только о себе»[147].
Джерри-5486: «Для меня бесспорно, что идентичность и чувство благополучия у большинства участников этого исследования зависели от того, что их окружало, а не от их внутренних ресурсов, и именно поэтому они сломались — просто не смогли выдержать напряжения, внутри у них не оказалось ничего, что могло бы этому противостоять»[148].
Пол-5704: «Я был очень подавлен тем, как мы деградировали, и тем, что к концу эксперимента мы все стали такими послушными. Я перестал бунтовать, потому что мое отношение и поведение ничего не меняли. После того как ушли Стью и Рич [819 и 1037], я стал думать, что в одиночку не смогу изменить всего, что нужно изменить… это — еще одна причина, по которой я смирился после их ухода. Чтобы добиться своих целей, мне нужна была помощь других. Я пытался обсуждать с другими заключенными забастовку или нечто подобное, но они не хотели участвовать, потому что их сильно наказали после первого бунта»[149].
Охранник Арнетт: «Меня очень удивили и впечатлили реакции большинства заключенных в ситуации эксперимента… особенно нервные срывы, случившиеся у некоторых, и то, что другие тоже были на грани срыва — они бы точно сорвались, если бы эксперимент не закончился раньше времени»[150].
Дуг-8612: «Окружающая обстановка — охранники, камеры и все такое — не имели для меня большого значения. Например, меня не слишком беспокоило, когда меня раздевали догола и надевали цепи на ноги. Хуже всего было то, что связано с мыслями, с психологией. Осознание того, что я не могу выйти, когда захочу… Мне не нравилось, что я не могу пойти в туалет, когда хочу… Отсутствие выбора, вот что сводит с ума»[151].
Резервный заключенный Дэйв-8612, наш шпион, который знал, что пробудет в тюрьме всего один день и его задача — выведать о планах побега, говорит о том, как быстро можно войти в роль заключенного: «Роли заразили всех, от самого последнего заключенного до начальника тюрьмы». Он очень быстро объединился с заключенными, всего один день в мнимой тюрьме оказал на Дэйва огромное влияние:
«Иногда я чувствовал себя виноватым, потому что мне нужно было лгать этим прекрасным парням — я испытал некоторое облегчение от того, что мне было нечего сказать о планах побега… И когда возникла возможность их предать — я узнал, где спрятан ключ от наручников, — я не сказал об этом… Я заснул той ночью, чувствуя себя грязным, виноватым, испуганным. Когда нас повели в котельную (в ожидании налета), я снял цепь с ноги и серьезно задумался о побеге (в одиночку я мог бы сбежать), но я не стал этого делать, я боялся, что меня поймают… Всего один день в роли заключенного вызвал во мне сильное беспокойство, и оно заставило меня всю следующую неделю держаться подальше от тюрьмы. Даже когда я пришел на общий „дебрифинг“, я все еще испытывал очень сильную тревогу — я почти не ел, меня все время подташнивало, и я нервничал, как никогда раньше. Вся эта ситуация так выбила меня из колеи, что я не мог ни с кем обсуждать эти события, даже с женой»[152].
Я должен добавить, что позже мы обнаружили, что один заключенный украл у охранника ключи от наручников. После истории с переводом всех заключенных в чулан на пятом этаже в среду вечером они вернулись во двор в половине первого ночи. Двое заключенных были пристегнуты друг к другу. Но без ключей их было невозможно отстегнуть, и мне пришлось вызвать полицию Стэнфорда, чтобы снять с них наручники. Получилась довольно неловкая ситуация. Как оказалось, один из заключенных бросил ключ в вентиляционное отверстие. Дэвид знал об этом, но так и не сказал об этом никому из нас.
Охранник Джефф Лендри: «Это было так, как будто ты создаешь тюрьму сам — ты сюда попадаешь, и она начинает определять твою личность, как будто ты сам становишься ее стенами. Хочется вырваться, хочется сказать всем: „На самом деле я не такой, на самом деле я хочу выйти отсюда, я хочу показать, что я свободен, у меня есть собственная воля, я не садист, который получает удовольствие от подобных вещей“»