ают только величайшие хиты.
Ее эксперименты показывают, что люди обычно оценивают нынешнюю индустрию развлечения, сравнивая ее с лучшими моментами юности. Если вы сравните современные песни на радио с Nirvana или Pearl Jam, то станете жаловаться на упадок после золотого века музыки 1990-х. Но в то время девяностые не казались такими уж золотыми. Люди слушали не только Nirvana, но и «Achy Breaky Heart», и «I’m too sexy», и сравнивали подобные песни с золотым веком The Beatles и The Rolling Stones. Мы сравниваем руководителей с Линкольном и Черчиллем или нынешние политические прения с великими достижениями в учебниках истории. Мы обязаны чувствовать, что лучшие дни нации в прошлом.
Заблуждение о Золотом веке обманывало людей тысячи лет.
Это плохая форма ностальгии, о которой мы предупреждали в предыдущей главе: взгляд на прошлое как на лучшее безвозвратное время. Заблуждение формально ввел в VIII веке до н. э. Гесиод, греческий поэт и фермер, которого называют первым экономистом в истории. Как и сегодняшние фаталисты, он жаловался на угрозы со стороны новых технологий. Объяснял, что люди «жили в мире и спокойствии на своих землях, имея много хорошего, огромные стада, и были любимы благословенными богами». Но после того, как Прометей украл у Зевса огонь, боги наслали на людей ящик Пандоры. Золотой век уступил место низшим – Серебряному и Бронзовому, и в конце концов современному Железному веку, в котором люди «не знают отдыха от труда и печали». Вскоре все станет только хуже: «Зевс уничтожит сию расу смертных».
Этот некролог Греции был немного преждевременен: он писал задолго до появления Парфенона и века Перикла. Но заслуживает уважения, поскольку реалистичнее смотрел на вещи, чем современные фаталисты. Греки его времен, и правда, столкнулись со множеством проблем в будущем: завоеванием, эпизодическими вспышками чумы и голода, вечной бедностью или рабством большей части населения. Такова была судьба людей по всему миру до развития промышленности. Человечеству постоянно угрожали Четыре всадника Апокалипсиса: Смерть, Голод, Война и Чума. Половина детей погибала, не достигнув пяти лет. Небольшая травма или инфекция могла стать фатальной. Неурожай приводил к голоду.
Почти все жили бедно. Единственным способ обрести богатство было забрать его у другого или заставить людей работать на вас. Серфы были обречены всю жизнь кормить своих лордов. Рабство стало традицией на всех населенных людьми континентах. Технологический прогресс был медленным и прерывистым и подчинялся капризам правителей, которые запрещали изобретения и подавляли ересь, угрожающую статусу кво. Императоры Древнего Рима, как и правители Персии, Индии и Китая покровительствовали образованной элите, но не делились богатствами и знаниями с простолюдинами. Технологический прогресс в Китае, например первые механические часы и улучшенный метод плавки железа, подавлялся мандаринами, которые боялись перемен.
Стандарт жизни масс в целом не менялся до революционных идей и институтов, возникших в Европе. Падение Римской империи оставило континент децентрализованным, возникли независимые феодальные владения, где ученые, изобретатели и торговцы могли делиться знаниями и вводить инновации без вмешательства империи.
Средние века, неверно названные «Темными» людьми, тосковавшими по праздной роскоши Рима, были «одной из самых инновационных эр человечества».
Так их описал французский историк Жан Гимпел. Он назвал их первой индустриальной революцией. Пока Римскую экономику поддерживал рабский труд, средневековые инженеры использовали естественные ресурсы, строя плотины и новые эффективные водяные колеса по всей Европе. Мельницы процветали, ими осушили прибрежные регионы исторических Нидерландов. Германские «варвары» придумали улучшенную форму стали. Викинги продвинулись в кораблестроении и навигации. Были созданы механические часы и линзы. Сельскохозяйственное производство расцвело благодаря продвижениям в чередовании культур, изобретению бороны и нового тяжелого плуга, так что среднестатистический человек питался лучше и здоровее, чем в Римские времена.
Средневековые монастыри, как и современные корпорации, продвигали исследования и предпринимательство, создавая и продавая продукты. Аббаты были своего рода генеральными директорами. Торговцы и банкиры в городах-государствах северной Италии начали коммерческую революцию и ввели международный обмен товарами и идеями, давшими начало Ренессансу. Когда итальянские города-государства попали под влияние иностранных монархов, торговцы и люди искусства перебрались на территорию Нидерландов, Бельгии и Люксембурга. Но им мешали правители Габсбурги, и поэтому столицей предпринимательства стала Британия, где власть монарха сдерживал закон. Именно там ученые, инженеры и капиталисты работали над началом Промышленной революции.
Это, и правда, был первый золотой век: Великое обогащение, как называл сей невероятный всплеск процветания в XIX–XX веках экономист Дейдра Макклоски. Средний доход человека после тысячелетнего застоя увеличился в десять раз всего за два столетия. Промышленная революция сделала возможной прибыль без завоевания и порабощения.
Философы и теологи давно признавали моральное зло рабства, но ничего не могли с ним сделать. К его запрету привели машины, которые смогли выполнять работу за людей. Новые технологии стали доступными многим, облегчили общую ношу и превратили простолюдинов в буржуазный класс, который мог требовать универсальные права и свободы. Два столетия спустя большая часть людей жила в демократических, процветающих странах. Никогда еще Четыре всадника Апокалипсиса не были такой незначительной угрозой. Даже смерть отдалилась, когда Промышленная революция привела к удвоению продолжительности жизни.
Война все еще пожирает некоторые страны, но, согласно записям Стивена Пинкера, мы живем, возможно, в самую спокойную эру истории. Никогда раньше среднестатистический человек не сталкивался со столь малой угрозой смерти в войне или от любого вида насилия. Стимулы к будущим масштабным конфликтам снизились, потому что нет необходимости захватывать богатства или фермерские угодья у соседних стран. Несмотря на рост населения, пашни в Северной Америке и Европе превращаются в леса и луга, потому что фермеры теперь могут вырастить больше урожая на меньшей территории. Эта тенденция относится и к остальному миру.
Голод и чума терзают не так много людей, как раньше. В прошлом веке определили, что только половина населения мира питается нормально: сейчас это 90 %. (Теперь самая большая проблема питания – ожирение.) Мир добился такого прогресса в борьбе с болезнями, что продолжительность жизни в бедных странах увеличилась примерно на тридцать лет – самый быстрый рост в истории. Уровень грамотности и образования становится все выше повсюду, и люди наслаждаются свободным временем, которого раньше не знали. В середине девятнадцатого столетия обычный человек в Британии работал более шестидесяти часов в неделю без отпуска. Он трудился с десяти лет и до смерти после пятидесяти. Сегодня у работников в три раза больше свободного времени: за жизнь набирается примерно две сотни тысяч дополнительных часов. Позитивный уклон захватил почти все сферы жизни человека, кроме одной – надежды.
Чем здоровее и богаче мы становимся, тем мрачнее смотрим на мир.
В международных опросах именно самые богатые люди проявляют больше всего пессимизма и меньше всех это понимают. Большинство опрошенных жителей развивающихся стран, таких как Нигерия или Индонезия, знают, что условия жизни по всему миру стали лучше, и ожидают прогресса в следующие десятилетия. Но жители богатых стран как правило не разделяют этот оптимизм: они не понимают масштабы прогресса.
За последние два десятилетия уровень детской смертности в развивающихся странах упал наполовину, а мировой уровень бедности снизился на две трети, но большинство североамериканцев и европейцев считают, что эти показатели не менялись или росли. Когда их спрашивают, становится мир лучше, хуже или не меняется, меньше 10 % отвечают позитивно. Но основная масса людей считает, что все стало хуже.
Мы спаслись от Четырех всадников, но не победили негативный уклон.
Мы реагируем, как в старой поговорке: нет еды – одна проблема. Много еды – много проблем. Мы замечаем беды Первого мира и переживаем из-за далеких угроз. Мы видим проблемы, даже когда их нет. Эту склонность хорошо продемонстрировали в 2018 году социопсихолог Дэниел Гилберт и его коллеги.
Исследователи показали группе людей серию цветных точек и попросили решить, все из них синие или нет. Чем больше картинок показывали, тем меньше становилось синих точек, но люди вопреки этому видели то же самое количество и ошибочно принимали фиолетовые точки за синие. То же самое происходило, когда участникам эксперимента показывали ряд лиц и просили выделить угрожающие. Количество таких лиц все снижалось, но люди компенсировали это, ошибочно считая нейтральные лица враждебными. В финальном тесте участников попросили оценить серию предложений для научных исследований. Некоторые были определенно этичными, другие спорными, а третьи точно неэтичными. И снова, хотя количество неэтичных предложений падало, люди компенсировали это, отметая спорные варианты.
Это происходило, даже когда людей заранее предупреждали, что количество целевых объектов будет снижаться, и даже если нарочно советовали быть «последовательными» и предлагали бонусы наличными за точность. Начав искать аномалии, люди продолжали видеть их, хотя те исчезали.
Наш мозг настроен скорее замечать плохое, а не хорошее, и мы продолжаем видеть проблемы, несмотря на позитивный уклон жизни.
Гилберт отмечает: «Когда мир становится лучше, мы критикуем его сильнее, и это может привести к ошибочному выводу, что лучше вообще не стало. Кажется, прогресс, маскируется».