Родители, когда увидели Анины рисунки, испугались, думали показать ее какому-то специалисту, то ли психиатру, то ли художнику. Говорили и про того, и про другого. Но они опоздали со своим испугом, раньше надо было пугаться, а тогда страх наконец ее отпустил – призрак отправился на кладбище, лег в могилу и затих, оставил ее навсегда. Вот и сейчас все, что нужно, это нарисовать их портреты. Черной старухи и Наташечки. Сначала старухи, потом Наташечки.
Нет, сначала Наташечки, она еще опасней, чем старуха, потому что живет здесь, потому что…
Потому что в ней-то все дело, старуха просто приложение к Наташечке. Не было бы Наташечки, не возникла бы и старуха.
Написать портрет маслом. Маслом у нее всегда плохо получалось, но акварель для этой цели совершенно не подходит. Акварель не справится.
Работать долго и тщательно, выписывая каждую деталь, превратить страшный призрак в простую натурщицу. Жаль, что пропала фотография – было бы проще. Но можно и так, лицо девушки стоит перед глазами, а если начнет забываться, всегда есть возможность найти его в зеркале.
Хорошо бы начать прямо сейчас. Но нет подходящих красок, и… и ничего не осталось от тех прекрасных художественных времен. Придется идти в магазин. Да, кстати, заодно и проверить, что там, с квартирой на четвертом.
Аня быстро собралась, вышла из квартиры, захлопнула дверь. И тут ей опять стало не по себе. Ну конечно, старуха стоит на площадке четвертого этажа и поджидает ее. Все эти рассказы про строителей и ремонт – не более чем лживые уговоры ребенка взрослыми: не бойся, Анечка, в этой темной комнате никого нет, бояться нечего, спи спокойно, как будто они и сами верят в то, что, как только дверь за ними закроется и полоска света из коридора исчезнет, все эти страшные-ужасные не выползут. Конечно, выползут, они всегда выползают.
Старуха стоит на площадке. И будет стоять до тех пор, пока не превратится в портрет. А для портрета нужны краски и кисти и еще множество мелких вещей, которые продаются в художественном салоне, а попасть туда можно только пройдя через четвертый этаж.
Ну и что, поздоровается и спокойно пройдет. Не станет же старуха хватать ее за руку?
Но вчера-то стала и, пока не сказала все, что хотела сказать, не отпустила.
Как жаль, что дом еще так мало заселен, кругом одни пустующие квартиры. Только на третьем живут и на втором, Кирилл говорил. Как неприятно жить в таком доме.
В любом случае нужно спуститься. Как бы там ни было, что бы ни случилось…
Аня сбежала вниз по ступенькам. На площадке четвертого этажа никого не было. Дверь квартиры, из которой она вчера вышла, была открыта настежь. Из комнат слышались басовитые мужские голоса и еще какие-то звуки, похожие на те, когда дворники скребут лопатами снег на асфальте.
Аня осмелилась и заглянула в квартиру. Двое мужчин в рабочих костюмах и газетных треуголках счищали старую известку со стены. Они синхронно, словно попугаи-неразлучники, обернулись и хмуро посмотрели на нее.
– Что вам нужно? – не очень-то вежливо поинтересовался один из них.
– Я… Здесь живет… – начала Аня.
– Никто здесь не живет, – перебил мужчина. – Видите, ремонт?
– А вчера здесь была женщина, старая такая, в черной одежде. Она выходила из этой квартиры.
Рабочие переглянулись, пожали плечами и в недоумении уставились на Аню.
– Здесь ремонт, – повторил первый мужчина упрямо.
Они отвернулись и снова приняли скоблить стены.
Обычные рабочие, самые что ни на есть материальные работяги. Никакой мистикой от них и не пахнет. Значит…
Аня вышла из подъезда – во дворе все так же было пусто – и направилась к стоянке такси, которая находилась сразу за углом, в двух шагах от их дома.
Давно надо было научиться водить машину. Но Кирилл ни за что не хотел, чтобы она садилась за руль, представляя, что Аня тут же угодит в аварию и разобьется насмерть. Раиса Михайловна его в этом полностью поддерживала – но она-то, ясное дело, за машину боялась.
Аня села в такси и через несколько минут уже стояла на крыльце художественного салона «Рафаэль», в котором раньше покупала принадлежности для рисования.
Да, рисовать она явно разучилась. И всего-то год не брала в руки кисти, а рука как деревянная и совершенно не слушается. Холст натянут неровно.
Впрочем, маслом у нее всегда получалось плохо. Не нужно было начинать с масла. Но акварель… Акварель не справится.
Во всем виноват Кирилл. Это из-за него она перестала рисовать и теперь совсем разучилась. Он скупил тогда все ее акварели, он купил ее всю. А потом купил эту страшную квартиру с призраком и уехал.
Господи, какая мазня получается! Рука зажата, краски плывут и…
И спасения не будет.
Аня в злости швырнула кисть – та ударилась о стену и оставила жирное серое пятно на девственно чистой, светло-розовой поверхности обоев. Ну и пусть, ну и пусть, дурацкие обои, Кирилл мог бы с ней и посоветоваться, какие выбрать, все-таки художественного вкуса у нее поболе. Тюбики с красками полетели на пол – работа была закончена. Во всяком случае, на сегодня.
Аня выскочила из комнаты.
Ну ни на что, абсолютно ни на что она не способна.
Выкурив две сигареты, одну за другой, Аня вдруг совершенно успокоилась. Ей даже стало смешно. И вспышка гнева, и ее амбиции показались глупыми и необоснованными.
Что ж с того, что сегодня не вышло. Не получилось сегодня, получится завтра. И вообще, начинать нужно не с этого. Все дело в том, что маслом у нее никогда не выходило. Завтра попробует углем.
Удивительно, но вечер она провела относительно спокойно, даже почти не боялась и даже решилась на ночь выключить бра. И уснула довольно быстро. И кошмары не мучили, наоборот, снилось ей что-то приятное, что-то такое, связанное с возвращением Кирилла. Да, он приехал с большой картонной коробкой – купил-таки эту немыслимую шляпку – и улыбался, улыбался. Но тут в дверь постучали, сильно и резко, и Кирилл, отчего-то испугавшись, заметался по комнате (кажется, это была их спальня), отыскивая место, куда бы спрятаться. Аня хотела открыть, а он схватил ее за руку и не пустил. А в дверь все стучали и стучали.
Аня проснулась и приподнялась на кровати. В дверь действительно стучали. Как-то странно стучали. И… Нет, это не в дверь, это… Звук шел откуда-то снизу. Он то приближался, то отдалялся, будто кто-то разгуливал по потолку в деревянных башмаках на нижнем этаже.
На нижнем этаже. В квартире старухи.
Страх, отчаянный, безрассудный страх снова вернулся. Ударом руки Аня зажгла светильник и посмотрела на часы.
Ну так и есть, половина третьего! Время старухи. Это она беснуется там, внизу, бродит по потолку – акробатический трюк привидения. Наверное, ее черные юбки задрались к голове, оголилась желтая сморщенная кожа тощих, корявых ног. А может, она не бродит, а танцует под вчерашнюю неопределенную музыку, лишенную ритма. Вот сейчас дотанцует и придет.
Нет, это просто рабочие. В квартире ремонт, там никто не живет. Потолок решили проверить, все-таки дом старый, заселятся хозяева, а он возьмет и в один прекрасный день упадет им на голову. Ну конечно, это рабочие.
В половине третьего? Никакие рабочие не станут стучать в половине третьего. Не рабочие это, нечего и надеяться.
Звук отдалился и постепенно стих – дотанцевала. Сейчас раздастся звонок. Что на этот раз она принесет? Детский локон убитой, в тетрадный лист завернутый, или цветок с ее могилы? Материальные доказательства нематериального мира, с первым лучом солнца они все равно исчезнут. А может, утром никакого солнца и не будет, май в этом году дождливый. Как бы там ни было, следов не останется.
В глубине квартиры – конечно, в гостиной! – послышался шум. Совсем как во вчерашнем сне, только сегодня куда страшнее, потому что… потому что это точно не сон.
Аня подтянула под себя ноги и замерла, изо всех сил вслушиваясь в эти кошмарные звуки и не отрываясь глядя на дверь спальни. Вот сейчас что-то должно произойти, что-то такое, после чего вчерашнее появление старухи покажется легонькой, безобидной шуткой. И тогда – тогда, наверное, конец.
Дверь с шумом распахнулась, пронзительный порыв ветра обдал Аню. Шторы на окне качнулись и затрепетали как живые.
Аня зажала рот ладонью, почему-то боялась закричать. Темная фигура показалась в проеме распахнутой двери.
Ну вот и все, это, конечно, конец.
Темная фигура, постояв мгновение на пороге, будто раздумывая, входить – не входить, двинулась к Ане.
Без всякого сомнения, это была старуха.
Аня попыталась отползти на другой конец кровати, но от ужаса даже пошевелиться не смогла.
Старуха приближалась. Вот она вытащила что-то из складок своей черной одежды и, почему-то беззвучно шевеля губами, протянула ей.
– Возьми. – Голос наконец прорвался, старуха улыбнулась зловещей улыбкой. – Ты забыла. Наташечка.
И положила на одеяло вчерашнюю фотографию.
– Я тебя прождала весь день, а ты не пришла. Как же так, Анечка? Я больной, старый человек и очень, очень одинока. Твое общество могло бы меня хоть немного развлечь…
Она еще что-то говорила, но Аня ее уже не слышала. Лицо старухи заволоклось темным туманом, звуки отступили – глубокий обморок спрятал Аню от кошмара.
Границы между обмороком и сознанием не оказалось. Когда Аня открыла глаза, та же обморочная кромешная темнота и глубокая тишина встретили ее наяву.
Где она и что с ней случилось?
Ну да, приходила старуха. Вернула утраченную фотографию.
Но почему так темно? Ведь горел свет, это она точно помнит, а теперь…
Или она умерла? Старуха ее убила?
Или весь этот кошмар ей приснился?
Аня пошевелилась – во всяком случае, двигаться она может, – провела рукой возле себя – поверхность оказалась мягкой и ворсистой. Значит, лежит она на кровати, поверх одеяла.
Ну конечно, это был только сон. Как вчера.
Аня включила бра. Когда глаза привыкли к свету, она увидела на одеяле светлый прямоугольник. Аня осторожно дотронулась до него пальцами и тут же отдернула руку – вчерашняя старая фотография лежала перед ней. Все происходило на самом деле, никаких сомнений быть не может.