А ведь и в самом деле стоять невозможно. Только как туда взгромоздиться? У этой женщины так легко получилось взлететь. Но это понятно: она женщина-птица, летать для нее не проблема.
– Руку давай, помогу. Чем это тебя так накачали? Да она сейчас упадет! Танька, помоги мне, с той стороны поддержи ее.
– Делать мне нечего, – недовольно проворчала вторая. – Осмотр сейчас. Я пошла в палату. – И уплыла куда-то.
– Свинья же ты все-таки, Танька.
Хлопнула дверь душевой-туалетной. Женщина-птица спрыгнула с облака.
– Идем, помогу тебе до палаты дойти. В самом деле осмотр. Ты в какой?
– Кажется, в пятой.
– А, значит, соседи, я в шестой. Новенькая? Первый раз тебя здесь вижу.
– Да, наверное. Я точно не знаю. Может быть, я жила здесь всегда. Я не помню…
– Не расстраивайся, вспомнишь. На меня тоже такое находит.
– Только что помнила. Еще когда в коридор выходила, помнила, а сейчас…
– Бывает. Ну вот и твоя палата. Здравствуйте, Светлана Николаевна.
На пороге палаты медсестра-машинистка стоит. Просто Светлана. Белая шапочка, белый халат. Руки тянутся к ней, хотят обнять. Пусть обнимут. И уведут поскорее. Туда, где пятно на потолке превращается в танец с Наташечкой.
– Плохо вам совсем? – Руки обняли, лицо озаботилось. – Зря вы одна пошли.
Что же они так долго топчутся на пороге? Дверь, что ли, заклинило?
– Зачем я вас одну отпустила? Бог знает что могло случиться. Но вы так раздражились тогда, я испугалась, что опять разнервничаетесь. Как же вам плохо, господи! Что же делать теперь, не знаю.
– Есть простой выход – давайте просто вернемся в палату.
– Ах, ну да, конечно, конечно! Пойдемте скорее, я вас уложу.
Дверь наконец открылась. Яркий солнечный свет незарешеченного окна, может быть, единственного на все отделение, ослепил подзабыто.
– Сейчас придет врач, но это ничего, ложитесь.
Все в порядке, пятно на месте. Сейчас заиграет музыка, и танец вернется. Недорисованный портрет обретет законченную форму.
– Маэстро, пожалуйста, музыку!
– Что-о?! – Озабоченное лицо наклонилось, окончательно расстроилась.
– Сыграйте на своей машинке. Старинный французский танец. «Буррэ».
– Сейчас придет врач, потерпите немного. Уже начало одиннадцатого. Обход с десяти.
Врач? А врач-то при чем? Какая же она глупая, эта просто Светлана. Зачем ждать какого-то там врача, когда пятно уже опять перестало быть бурым, раскрасилось радужными цветами, превратилось в портрет.
– Видите ли, она не может ждать. Да и врач не поможет.
– Кто она? О чем вы?
– Я перед ней в большом долгу. Однажды я написала ее портрет, забыв, что писать портреты совсем не умею. Он вышел ужасно, этот портрет, просто несуразное бурое пятно, и я за это расплачиваюсь. Но без вас ничего не получится, нужен аккомпанемент. В прошлый раз вы играли Моцарта. Я думаю, подойдет любой композитор, лишь бы это был танец «Буррэ».
– Господи, господи! Что же это такое? Я сама схожу за врачом.
– Не надо врача. Сядьте за машинку и играйте.
Выстрел опять? Нет, это хлопнула дверь.
– Ну слава богу! Елена Петровна, с Соболевой совсем плохо. Бред какой-то несет. Просто ужас!
– Да? Посмотрим, посмотрим.
Наклоняются вместе. И эта толстая, усатая, отвратительная тетка – тот самый врач, которого с необъяснимым нетерпением ждала Светлана? Ну не дура ли она?
– Как мы себя чувствуем?
Улыбнулась улыбкой людоедки, сверкнула золотыми зубами. Кто же теперь носит золотые зубы? Как противно! Надо ей что-нибудь такое сказать, чтобы поскорее убралась отсюда. Только что, что сказать?
– Вы не внушаете мне доверия.
– Что, простите? – Опять улыбается. Сколько ее терпеть?
– Я хочу, чтобы вы поскорее ушли, вы мешаете танцу.
– А вам нравится танцевать?
– Дело не в том, танцевать нравится не мне. С моей стороны это искупление вины, не больше. – Ну зачем, зачем посвящать эту тетку в свои дела? Нужно просто прогнать ее, ничего не объясняя.
– Кто же в таком случае любит танцевать?
– Неважно. Она… Это совершенно вас не касается!
– Она? Кто она? Ну, не хотите, не рассказывайте. Голова не кружится?
– Кружится. Очень.
– Тошнит?
– Немного.
– Немного? Но все же тошнит, и голова кружится? Вот что я вам, Анна, скажу: танцы на время придется сократить.
Ну конечно! Этого и следовало ожидать: все испортила. Теперь Светлану не уговорить играть, а без музыки ничего не получится.
– Не хмурьтесь, не хмурьтесь, я же не запрещаю совсем, речь идет лишь об ограничении, нельзя так себя утомлять. Танцуйте, но не особенно напрягайтесь. Кстати, какие вы танцы предпочитаете? Современные? Или, может быть, бальные?
Что за бред она несет, эта усатая тетка? И почему эта дура Светлана смотрит на нее в таком восхищении? Ну когда же она уберется?
Сидит усатая, глаза выпучила, глядит на нее в упор.
– Зрачки сужены, кожный покров бледный и влажный…
Диктует, а Светлана записывает, быстро-быстро водит ручкой. Что же оставила свою машинку? Впрочем, машинка для другого.
– И еще, Светлана Николаевна, на ночь можно дать…
Посыпались латинские ini и ami, внутримышечно, внутривенно, в таблетках.
– А сейчас oli, – и немедленно. Ну отдыхайте, Аня. И старайтесь поменьше думать. Сейчас вам сделают укольчик, и вы немного поспите.
Встала, пошла к двери. Слава богу, уходит. Нет, вернулась к столу, новый ami продиктовала Светлане, заменив что-то там уже продиктованное.
Убралась окончательно. Хлопнула дверь.
Ну, маэстро, можем начинать. Больше нам никто не помешает.
Снова хлопнула дверь. Неужели вернулась?
Нет, это Светлана ушла. А вот это уже как некстати! Интересно, надолго? Без нее начинать невозможно. Куда она делась, черт возьми!
Пришла. Возится на столе, а играть не думает. Запахло спиртом. Что это? К чему?
Шприц несет и резиновый жгут. Так уже было однажды. Так было тогда, совсем недавно, когда черная старуха…
– Я не хочу!
– Успокойтесь, Анюта! Ну что вы в самом деле опять начинаете? Просто укол, чтоб голова не кружилась.
Железно впилась в руку, жгутом передавила дыхание вены.
– Ну вот и все, ничего страшного.
Да, действительно все. В ушах зашумело, тело сделалось ватным, пятно поплыло, поплыло. И растворилось в черном.
Она говорила и говорила, пытаясь связать слова в фразы. Голос звучал назойливо и требовал всплыть на поверхность. Но фразы не получались, слова прилипали друг к другу, понять, о чем она говорит, было совершенно невозможно.
– Квампришлиможетепогулятьпопаркудоприема лекарств.
Может, если открыть глаза, смысл этой абракадабры прояснится? Но для этого нужно сделать усилие, мозг болит, а веки ужасно тяжелые, без посторонней помощи их не поднять. Лучше просто лежать и никак не реагировать, поговорит, поговорит, тогда и отстанет.
– Квампришлипожалуйстапроснитесь.
Не отстает, думает, наверное, что в абракадабре ее заключена невероятно важная информация, такая важная, что ради нее следует сделать любое усилие.
– Анютапроснитеськвампришли.
Пришли. Кто пришел, куда и зачем? Сколько их, тех, кто пришел? Что делать ей с ними? Принимать в гости? Включить чайник, заваривать чай? Нет, лучше кофе. Чтобы потом не возникало претензий. И завлекать их беседой.
Но сначала надо открыть глаза и встать. И что-то там еще сделать. Что?
Если открыть глаза и встать, то, наверное, станет ясно что.
Глаза открылись почти без труда и ужасно порадовали Светлану. Так порадовали, что заговорила она совсем внятно:
– Проснулись, Анюта? Вот хорошо! К вам пришли. Одевайтесь, умывайтесь, и можете погулять. До приема лекарств. Дождь наконец перестал.
– Дождь?
– Вы не слышали, так крепко спали? Всю ночь жуткий ливень, с семи вечера.
– А сейчас который час?
– Скоро девять.
– Утра?
– Ну конечно. Завтрак через десять минут, но раз к вам пришли, то…
– Кто пришел?
– Ваша подруга, Ирина. Ну давайте, скорей одевайтесь. Я принесла вам обувь из гардероба. И халат сверху теплый накиньте, все-таки в парке еще прохладно.
Встать оказалось тоже совсем несложно. Голова кружилась и очень болела, но ноги и тело слушались лучше, чем вчера.
– В тумбочке полотенце, расческа и умывальные принадлежности.
Снова идти в душевую, где сизое облако дыма? Где женщина-птица и другая, брюзгливая, жадная? Очень не хочется туда идти. Да еще в коридоре поджидает любительница кофе…
– Как зовут эту женщину?
– Какую женщину?
– Ну ту, что кофе требует.
– А, Маня Трубина. Она у нас часто и подолгу лежит.
– А другие?
– Кто как. Больше, конечно, хронических.
– А та женщина, которая вчера мне помогла до палаты добрести из душа?
– Лена? Она третий раз лежит. Французская эпилепсия, последствия травмы головы.
– А меня сколько здесь продержат?
– Ну… не знаю, все будет зависеть от… от того, как пойдут у вас дела.
– Дела у меня пошли бы куда быстрей и лучше, если бы меня не пичкали непонятно чем и вообще бы отсюда выпустили.
– В душе сейчас не должно быть очереди, – поскорее перевела разговор Светлана. – Вот здесь полотенце, возьмите, и мыло.
Полотенце, зубная щетка и мыло были домашними, как и халат. А ведь увозили ее в больницу экстренно. Как же сообразили все это взять? Какая предусмотрительность! Какая расторопность!
Подозрительны эти и предусмотрительность, и расторопность для человека, которого застали врасплох. Но врасплох ли? Очевидно, все было продумано заранее, тщательно продумано. Кто собирал ее в больницу? Ирина, конечно, больше некому. Значит, Ирина и продумала заранее, заранее знала, что она сюда попадет. Значит…
Но зачем ей все это было нужно?
Вот сейчас и надо у нее об этом спросить, в лоб задать вопрос. Плохо, что совсем не работает голова, трудно соображать, анализировать трудно, не говоря уж о том, чтобы вести хитрую беседу – допрос.