— Немного, — ответила Таня. Хотя уже совсем не болело, — будто на самом деле пуля попала…
— Эффект присутствия, — глубокомысленно заметил Сергей. Таня улыбнулась: вообще-то он парень ничего, тоже мечтает стать путешественником во времени и разгадывать тайны веков. — Знаешь, как я испугался, — признался Сергей, — когда увидел кровь… Решил, что тебя на самом деле убили… Знаешь, я уже много раз пользовался хроноскопом, но никак не могу привыкнуть… А знаешь, когда тебя увезли в больницу, тот певец…
— Не надо, Сережа, — хмуро перебила друга Таня. Она сейчас лютой ненавистью ненавидела хроноскоп, замечательный прибор, дающий возможность мысленно переноситься в прошлое, погрузившись в состояние особого гипносна, который создает особый «эффект присутствия», в результате чего можно не только побывать в прошлом, но и даже изменить его по своему усмотрению. За несколько минут можно посетить множество виртуальных миров, вступить в схватку с врагами, погибнуть, но все равно остаться в живых, проснувшись в кабине хроноскопа, первые секунды после «возвращения» чувствуя себя еще там, в далеком от сегодняшнего дня навсегда ушедшем мире далекого прошлого…
— Не надо, Сережа, — повторила Таня, — ты же знаешь, что я очень люблю песни Слава Русина. И жалею, что его нельзя спасти. А мне так это хочется…
3
..Как странно: Слав никак не мог вспомнить лица той девушки. Ни когда отрешенно стоял, провожая остекленевшим взглядом ярко-красную «скорую»; ни когда устало, изо всех сил стараясь скрыть накопившиеся за день раздражение и усталость, отвечал на дебильные вопросы вездесущих журналюг, желающих получить материал для свежей сенсации; ни теперь, когда, сбежав от телохранителей и полиции, мчался в больницу.
Слав плохо помнил, что произошло. В воспаленной памяти задержалось только смутное воспоминание о нелепом чувстве злого раздражения, многократно помноженного на нечеловеческую усталость после вчерашнего скандала с менеджером группы — самодовольным, высокомерным и грубым парнем, которому было чуть больше двадцати, но за спиной которого стояли очень влиятельные крутые ребята из одной подмосковной группировки…
А тут еще эта девица, летящая на него подобно бомбе… «А ей-то чего надо?» — мелькает усталая запоздалая мысль. И обрывающий все мысли стремительный прыжок… и близкие-близкие антрацитово-черные глаза девушки… глаза чистые и грустные, это Слав успел заметить… Грустные и обреченные…
А потом он лежит на полу, крепко ударившись больным коленом. И следом тяжело лопнувший хлопок выстрела… Крик многотысячного зала… Алое пятно на груди у девушки. И ее беззвучный шепот: «Слав… Слав…» И какой-то парень в кожаной куртке испуганно кричит: «Таня, Таня, что с тобой?».
Слав почувствовал предательскую дрожь в руках и остановил машину. Рванул дверцу, вывалился на траву у обочины и жадно глотал упругую вечернюю свежесть. Колючая трава приятно щекотало лицо, и оттого не хотелось шевелиться. И не было никаких сил… как на том плато, в горах Сьерры, где их миротворческий батальон накрыла артиллерия легионеров-сепаратистов. И даже противогаз не мог спасти от выворачивающего наизнанку ядовитого газа… Нужно было уползать в джунгли, это был единственный шанс остаться в живых, но снаряды со слезоточивым газом рвались беспрерывно, словно мятежникам удалось захватить вооружение всей армии страны… Слав не помнил, как он выбрался из этого ада. Как спаслись еще пятеро… А ведь он навсегда мог остаться лежать там, среди скользких камней, покрытых бурым мхом… как его школьный друг Коля Беркутов, который пошел в войска ООН, чтобы служить вместе со Славом. А Слав даже не знает, где его могила, и есть ли она вообще… Легионеры Вольной Фронды не церемонились даже с мертвыми ооновцами…
Интересно, почему он сейчас вспомнил это плато? Тот бой отгремел почти пять лет назад, минула целая вечность… Раньше он непрошеным гостем врывался только в кошмарные сны. Да так, что хотелось на стену лезть от бессилия и злобы…
А что сейчас? Если бы не та девушка, его пристрелили бы как желторотого новобранца. И лежал бы он сейчас на столе в прозекторской, вокруг столпились бы облаченные в белые халаты паталагоанатомы, с любопытством рассматривая его сизые потроха.
Слава передернуло от этой мысли. К горлу подкатил скользкий комок. Слава вырвало в чистоту изумрудно-зеленой травы, которая так приятно, словно мамины руки в детстве, гладила его горячие щеки.
«Кто бы мог подумать, — пронзила мозг странная мысль, — что я еще вчера мечтал уснуть и не проснуться. Мечтал как о даре свыше… Хотел умереть, уйти… А сейчас — помимо воли губы Слава разошлись в глуповато-блаженной улыбке, — сейчас я чувствую себя счастливым… Почти счастливым…»
Слав будет самым счастливым человеком, если его спасительница выживет.
Правда, врач «Скорой» сказал, что положение почти безнадежное, пуля, кажется, прошла насквозь через сердце, внутреннее кровотечение остановить невозможно… И Слав, рассвирепев, бросился на врача. Схватил его за отвороты халата, прорычал: «Она должна жить, ты понял?» Потом, осознав, что погорячился, и что на него в этот момент смотрели внимательные глаза журналистов, стушевался, отпустил врача: «Извините, нервы, не сдержался…». И быстро сел в машину… А папарацци, конечно же, успели занять всю сцену, и завтра в печати начнет гулять мерзкая байка о внебрачной связи эстрадной звезды Слава Русина с некой юной особой, которая чистым девичьим телом закрыла своего состоятельного любовника от пули наемного убийцы. Да еще добавят, что, возможно, сам Русин подстроил покушение на свою персону, чтобы привлечь к себе внимание публики.
Какая мерзость, однако, эти желтые журналюги! Судиться с ними — самого себя пачкать в вонючем дерьме…
Впрочем, пусть… Пусть пишут, что хотят. У нас в стране свобода слова.
Свобода, выстраданная в многолетней борьбе, и никто не вправе покуситься на завоевания демократии… Только бы та девушка осталась жива…
Интересно, сколько ей лет? Пятнадцать? Шестнадцать? Да, наверное, так…
Только бы она осталась жива… Только бы…
Слав почувствовал, что успокоил нервы. Поднялся с травы, сел в машину и осторожно вырулил на автостраду. До больницы, куда увезли девушку, было совсем недалеко — километров пятнадцать. Несколько минут езды, если ничего не случится… Слав суеверно перекрестился — вдруг да поможет? Ведь в горах Сьерры, на том проклятом карибском острове, он выжил только потому, что ни на секунду не забывал о Создателе. Хотя Бог, если он есть, мог бы быть и более милосердным…
Воздух начал синеть, и Слав включил фары. Мощный луч яркого света острым клинком разрубил вязкие предзакатные сумерки. Серое полотно дороги тревожно шуршало под мягкими скатами автомобиля. Дорога тихо шептала:
«Только бы успеть, только бы успеть…»
И вдруг сквозь тревожный шепот шин донеслось тревожное: «Слав, Слав…»
Черт возьми! Слав едва не выпустил руль из рук. Заскрежетали тормоза.
«Нервы никуда не годятся! — со злостью на себя подумал Слав. — Только аварии мне не хватало для полного комплекта впечатлений…»
Но где же он уже слышал этот тихий голос. Эти нежные интонации… «Слав, Слав…»
Неужели?
.. Дурацкий телефонный звонок, в пять часов поднявший его с постели.
Взволнованный девчоночий голосок в телефонной трубке. «Умоляю вас, Слав, не выходите сегодня на сцену, а то погибнете…» И не понять, что больше в этом голосе — наигранности или искренности. «Не ходите на концерт!». Она, эта странная девушка, так непохожая на большинство его поклонниц, вся какая-то лучезарная, с очаровательными глазами цвета очищенного от примесей агата — серовато-черными, блестящими, излучающими неземной свет… Сейчас почти не осталось людей с такими чистыми, незамутненными глазами, что кажется, что они прячутся от постороннего взора под приспущенными ресницами, так что не сразу заметишь черные точечки зрачков, в которых затаилась скрытая грусть. Грусть труднообъяснимая, неясная, заставляющая сильнее биться сердце, особенно когда видишь, что этим глазам суждено жить всего несколько мгновений, потому что их погасила жестокая пуля… Только бы она осталась жива… С такими глазами… Такие глаза были только у людей, живших в девятнадцатом веке. Или даже раньше, в веке восемнадцатом, когда даже войны были менее кровавыми и велись по рыцарским правилам… когда неписаные законы чести требовали вызвать оскорбившего тебя недруга на честный поединок, который назывался коротким словом «дуэль», и оба неприятеля, стоя у барьера и глядя друг другу в глаза, хорошо знали, что Бог и его величество случай дают им равные шансы на жизнь и на смерть… А почему в него, Слава Русина, должны подло стрелять из-за угла, даже не объяснив, в чем состоит его вина, если за нее он должен расплачиваться своей жизнью? Да и существует ли эта вина? Возможно, дело заключается в происках менее удачливых конкурентов, которым не удается собирать полные залы. Они уверены, что смерть конкурента — это решение всех проблем. И они по-своему правы, потому что вся Планета объята пламенем больших и малых войн, и жизнь человека стоит меньше копейки, которая и сама ничего не стоит…
В мире царит страх, люди забыли о Боге и о бессмертной душе, которой хочется чего-то доброго, светлого, чистого… Как те песни, которые поет он, Слав Русин. Поет не ради кучи зеленых бумажек — не деньги, черт побери, главное в этой жизни! Человеку нужна вера в лучшую жизнь, которая непременно наступит.
Только вот имеет ли он, Слав Русин, право звать людей к лучшей жизни, имеет ли он право проповедовать добро, имеет ли он право становиться мессией, чудом избежавшего сегодня уготованного судьбой распятия? Ты и сам грешен, на твоей совести кровь. Кровь десятков, если не сотен людей. Ни в чем не повинных женщин и детей… Что из того, что тогда ты был двадцатилетним безусым юношей-романтиком, начитавшимся книг Крапивина и уверенного, что имеешь право изменять мир по своему усмотрению? Ты был безусым мальчишкой, мечтал о чистой и вечной любви, наподобие той, что ц