— Как видите, там, где все полностью уничтожено взрывами и пожарами, образовались обширные выжженные пространства. Но хотя не вся территория пострадала, возвращаться никому не разрешают. На других островах еще оставались люди, но потом их эвакуировали — якобы из-за загрязнения окружающей среды.
— Якобы? Ты полагаешь, есть другая причина? — спрашивает Кай.
— Должно быть что-то еще, раз существуют такие ограничения на доступ в те места. Я хочу сказать, что все имеющееся там на настоящий момент — это временная база ВВС, организованная для наблюдения за морем и международными силами, входящими в состав кордона. — Он регулирует изображение и показывает нам базу. — А еще разные чиновники, команды зачистки и так далее в местечке Саллом-Во, которые занимаются тем, чем занимаются. Но их не так много, как можно подумать, и о них почти ничего не говорят. Нигде — ни официально, ни неофициально.
— Возможно, на фоне всего, что сейчас происходит в Шотландии и Англии, это не кажется таким уж важным, — высказывает предположение Кай.
— Может, это и верно, но лишь отчасти. Весьма любопытно. Там определенно происходило или происходит что-то в высшей степени странное. Надеюсь, вы узнаете, что именно.
— Можно мне еще раз посмотреть на главный остров Шетлендов? — спрашиваю я.
— Конечно. — Локи показывает, как увеличивать и уменьшать картинку на огромном экране, и я беру управление в свои руки.
«Келли, ты видишь место, куда нам нужно?»
Она изучает изображение. «Где это нефтехранилище?»
— Где Саллом-Во? — спрашиваю я у Локи, и он показывает на точку.
«Увеличь ее и сдвинься влево. Да, это здесь, в этой части острова. — Келли придвигается ближе к экрану. — Где-то здесь я выбралась из исследовательского института. И потом пошла вот туда, вверх, где-то там дом Первого».
У Локи имеются и карты Шетлендских островов; я в деталях изучаю их, закрепляя в памяти.
Келли переводит взгляд со спутниковых снимков на карты и обратно.
«Дл, это определенно то место». Она указывает на пятнышко, выдающееся в море, вблизи верхней оконечности острова.
Я увеличиваю изображение. Хотя Саллом-Во совсем близко, этот участок пострадал меньше остальных. Он почти полностью окружен водой, только узкая полоска суши связывает его с островом. Это безжизненная обрывистая коса. И весь пейзаж какой-то зловещий, окрашенный в жуткие красноватые тона.
И вот туда мы направляемся.
18
КЕЛЛИ
Уже пора уходить. Локи настроил, по его словам неотслеживаемую линию связи, чтобы Кай мог позвонить маме: после долгих дебатов они решили, что информация от нее перевешивает риски. Но я могу сказать, что Каю, как и мне, просто хочется услышать ее голос.
Приближаюсь к Каю, чего в последнее время не делала; достаточно близко, чтобы слышать мамин голос.
— Привет, мама!
— Кай! Где ты? С тобой все нормально? И с Шэй?
— Не могу сказать, а так — да и да.
— Во что ты влез?
— Мы делаем только то, что правильно, клянусь тебе.
Небольшая пауза.
— Я тебе верю, но…
— Я не могу разговаривать долго, и у меня к тебе вопрос.
— Какой?
— Есть какой-нибудь прогресс по вопросу происхождения абердинского гриппа?
— Нет. Носитель болезни нам в руки пока не дается. Нам нужны выжившие, пришли ко мне Шэй.
Локи машет руками — безопасное время разговора заканчивается через несколько секунд.
— Мне нужно идти.
— Ich hab dich lieb.
— Я тебя тоже люблю, мама. Никогда об этом не забывай. — Связь прерывается.
«Я тоже ее люблю».
Кай стоит на месте, и в глазах такая боль, что моя злость к нему отступает. Ладонь Шэй проскальзывает ему в руку.
— Готовы отправляться? — спрашивает Локи.
Выходим за ним в заднюю дверь, идем по проулку, несколько секунд ждем. Подъезжает фургон. Локи передает Каю рюкзак, набитый едой и бутылками с водой, потом быстро обнимает его и Шэй. Стучит в дверь фургона, и она открывается.
Внутри множество глаз. Люди немного сдвигаются, дают место Каю и Шэй, хотя это непросто. В микрофургоне стандартного размера уже двое мужчин, три женщины, орущий младенец и столько ерзающих детей, что не сосчитать.
Делаю шаг назад и говорю Шэй: «Я поеду наверху».
19
ШЭЙ
Фургон трясется по ухабам и кренится на выбоинах. Не переставая плачет ребенок, одного из мальчишек рвет. От запаха меня тошнит, и я жалею, что не могу присоединиться к Келли.
Кай отгораживает меня собой от стены фургона. Хотя он так близко, от нехватки воздуха и пространства мне хочется кричать.
Когда мы наконец останавливаемся и дверь открывается, я с облегчением вдыхаю свежий морской воздух и слышу неподалеку шум волн. Фургон спрятался за деревьями в конце узкого переулка. Теперь я могу лучше рассмотреть остальных. Испуганные, слегка испачканные рвотой, в других обстоятельствах они казались бы совершенно обычными людьми, типичными семьями, например из Киллина.
До того, как пришел грипп, так и было.
Нам велят вести себя тихо и двигаться быстро.
К узкому каменистому берегу ведет, петляя, тропинка. Сегодня ветрено, и на море неспокойно. Недалеко от берега на якоре стоит рыбацкое судно приличного размера, и меня ободряет мысль, что не придется так тесниться, как в фургоне.
Нам говорят забираться в шлюпку по четверо, что мы и делаем, наполовину промокнув во время посадки. Вода ледяная. Качаясь на волнах, двигаемся от берега в сторону рыбацкого судна, а потом карабкаемся по одному вверх по лестнице, которая тошнотворно кренится при каждом ударе волны. В темноте собралось уже столько народу, что хотя мы на открытой палубе, дышать снова становится трудно.
— Вот это приключение, — шепчу я Каю.
— К счастью, мне нравится стоять так близко к тебе, хотя насчет остальных я не уверен, — шепчет он в ответ.
У Келли озабоченное лицо. «Здесь столько народа, ты уверена, что это безопасной»
«Уверена», — отвечаю я, но скорее потому, что хочу убедить в этом себя. Келли покидает палубу и устраивается на крыше рубки управления, и я снова испытываю желание присоединиться к ней.
«Тогда и я уверена, — говорит она. — Забирайся ко мне!»
«У меня такое чувство, что лучше этого не делать».
Мы, похоже, последние, кого взяли на борт, и это не может не радовать. Поднимают якорь, и вскоре мы выходим в море. Нам напоминают, что необходимо соблюдать тишину, поскольку звук над водой разносится далеко, а поблизости могут находиться патрули.
В июле так далеко к северу по-настоящему не темнеет, хотя уже очень поздно. Звезды прячутся за облаками, на судне не горят огни, но лица отражают призрачный свет белой ночи. По мере того как удаляется смутная тень, обозначающая берег Шотландии, качка становится сильнее. Какая-то женщина беззвучно рыдает в объятиях мужчины, тот убаюкивает ее. Пассажиры то и дело шикают на детей.
Мать укачивает на руках совсем маленькую плачущую девочку. Та кричит все сильнее, и мамаша стискивает и трясет ребенка, но плач не прекращается.
— Простите — шепчет мать окружающим. — Она нездорова, она не успокоится, и… — Поняв, что сказала лишнее, женщина замолкает на полуслове. — Нет, нет, это не то, что вы подумали!
Люди на палубе шарахаются от женщины с ребенком. Девочка снова кричит, и по толпе пробегает гневный ропот.
Чувствую, как все вокруг пропитывается ненавистью и страхом: девочка принесла на борт болезнь, мы все заразимся и умрем.
— Ш-ш-ш-ш! — шипит один из членов команды. Кто-то говорит ему о ребенке, и у матроса от испуга вытягивается лицо.
Женщина прижимает девочку к борту и заслоняет собой. Крик становится глуше, слабеет.
Со своего насеста слетает Келли и, приблизившись к матери с ребенком, подает мне знак.
«Шэй, она сжимает своего ребенка слишком сильно!»
«Что?»
«Девочка не может дышать, сделай что-нибудь!»
Протолкнувшись к матери, трогаю ее за плечо. От прикосновения она вздрагивает.
— Дайте мне, — говорю я. — У меня она перестанет плакать; я умею. — Ободряюще улыбаюсь ей, но женщина пугается, словно я собираюсь выбросить ребенка за борт. Похоже, мать уже думала, что кто-нибудь из пассажиров может пойти на такое, поэтому сжимает девочку еще сильнее.
Я прикасаюсь мысленно, стираю страхи и недоверие к себе. Женщина расслабляется, ребенок умолкает на секунду, но потом кричит с новой силой.
Мать передает девочку мне. Я ничего не знаю о детях — полный ноль. Но принимаюсь баюкать ребенка, вызывая в голове вереницу успокаивающих, мягких и радостных мыслей, и это помогает — малышка умолкает.
Поднимаю глаза и вижу на лицах пассажиров все тот же страх и злость. Отвлекаюсь, и девочка, словно почувствовав через меня исходящую от них угрозу, открывает рот, чтобы закричать снова, но вдох получается судорожным, легкие переполняются, и вместо того, чтобы заплакать, она кашляет.
— У нее не абердинский грипп, она просто простудилась. Отойдите! — говорю я окружающим. Девочка снова кашляет, а потом затихает.
Люди вокруг смущенно шаркают ногами; им стыдно. Я отдаю ребенка матери.
Но очень скоро все забывают про девочку, патрули и эпидемию, от которой бегут, и даже про то, куда мы направляемся. Качка становится все сильнее. Судно переваливается с борта на борт; оно взлетает на гребень волны и проваливается, и так раз за разом.
Теперь мы больше боимся моря, чем чего-то еще.
20
КЕЛЛИ
Иногда я радуюсь тому, какой стала. Очень многие страдают от морской болезни: кого-то рвет за борт, но большинство — на палубу. Даже вдалеке от них я очень довольна, что больше не чувствую запахов.
К рассвету море успокаивается, и это переполненное страданием судно крадется сквозь туман к Шетлендским островам. Обогнув береговой выступ, оно проскальзывает в пещеру.