На экране возникает графическое изображение острова. Появляется заголовок «The Atlas Registration», но под ним никаких пояснений, остров выглядит как сетка квадратов, каждый из которых составляет сто квадратных метров.
Я прошу его остановить фильм. Он останавливает.
— Что такое «регистрация в атласе»?
Солдат подходит к экрану. Указывает на сетку из квадратов.
— Сетка UTM[26]. Для более тщательного биологического обследования конкретной местности на нее наносится квадратная сетка, которая используется вместо широты и долготы. Затем подсчеты проводятся внутри каждого квадрата этой сетки. В Дании таким образом считали птиц в семьдесят первом году. Сейчас это проводится в третий раз, началось в прошлом году, закончится в 2019-м.
Он смотрит мне в глаза.
— То есть биологические исследования на острове Спрей — одни из самых серьезных, когда-либо проводившихся.
Вертолет пролетает над взлетно-посадочной полосой в обратном направлении. Мужчины в синей форме разгружают грузовик, у причала — небольшой контейнеровоз. На причале стоит министр иностранных дел. Смена кадра. Министр говорит прямо в камеру. Сначала ничего не слышно. Затем появляется его голос. Он рассказывает о важности сохранения уникальных биотопов Тихого океана.
Фильм внезапно заканчивается. Солдат включает свет в зале. На нас он не обращает никакого внимания и говорит только с Оскаром.
— В следующем году ЮНЕСКО будет рассматривать огромное количество природоохранных проектов. То, что мы видели, — это вклад Дании. Отдел по связям с общественностью Метеорологического института попросили подготовить материалы. Пока что всё существует лишь в черновых вариантах.
— Можно посмотреть еще раз? — спрашиваю я.
То, что на первый взгляд выглядело единым целым, при повторном просмотре оказывается составленным из отдельных фрагментов. Это различные съемки, сделанные в разное время. Сначала на склоне вулкана тень от вертолета, потом — от маленького двухмоторного самолета. Положение солнца все время разное. При первом пролете над взлетно-посадочной полосой видно строение, которое отсутствует при втором.
— А можно вот здесь остановить?
Я подхожу к экрану.
— А теперь медленно вперед.
Камера скользит над взлетно-посадочной полосой. Двигается к гавани. Вдоль бетонного пирса. В дальнем конце, у входного маяка, стоят шесть человек. Женщина в жилете, похожем на жилет рыбака-нахлыстовика, в котором одни сплошные карманы. Перед ней камера на штативе. Она, наверное, кинооператор. Рядом с ней мужчина готовит микрофон со стрелой. Перед ними, в свободной белой рубашке, стоит Фальк-Хансен.
Остальные, двое мужчин и женщина, уходят. По пути они отворачиваются от вертолета, чтобы не попасть в кадр.
Выступает министр иностранных дел. В многогранных личностях есть что-то завораживающее. Он не только опытный и очень уважаемый политик, но и владеет безупречным, слегка гнусавым английским. И всем своим видом излучает уверенность опытного оратора.
«От Дании до острова Спрей неблизко. Неблизко до этой уникальной и хрупкой среды обитания. Но датчане готовы помогать — их не остановит время и пространство».
— Можно медленнее — по одному кадру, — прошу я.
Мы видим остров. Море. Справа в самом низу кадра я вижу трех уходящих людей.
Женщину снимают в профиль. Ее кожа цвета мокко, гладкая, соблазнительная.
Этот кадр будет вырезан из окончательного варианта фильма, он тут оказался по недосмотру. Большинство зрителей приняли бы эту женщину за этнический элемент. Но кто-то может и узнать ее. И поэтому она, скорее всего, отсюда исчезнет.
— Это она, — говорит Тит. — Секретарша Хайна. С островов Кронхольм.
— А если мы прокрутим немного назад?
Он прокручивает назад.
— Можно попросить остановиться на этом кадре? И увеличить?
Изображение троих людей увеличено. Картинка начинает распадаться на пиксели. Теперь можно увидеть контуры мужчин рядом с женщиной.
Один из них одет в синий летний костюм, синий жилет и галстук. Это Хайн.
У другого хватило здравого смысла надеть светлую шляпу для защиты от тропического солнца. Только это не имеет ничего общего ни с рассудительностью, ни с тропическим солнцем. Мы видим, что именно он замечает камеру в вертолете, именно он уходит, увлекая за собой Хайна и женщину. Он что-то говорит им и показывает, что надо отвернуться. И они слушаются его, как будто в их конечности вплетены нити, а он — их кукловод. Даже Хайн следует его указаниям.
Мне не нужно больше фотографий, не нужен крупный план или тест ДНК. Человек в шляпе — мой отец.
7
Солдат провожает нас через двор, Оскар выглядывает из ворот и быстро прячется назад.
— Рядом с вашей машиной стоит какая-то другая. Вашу машину осматривают два человека.
Он кивает солдату, который ведет нас назад, мы следуем за ним.
Один раз я оборачиваюсь. Оскар выходит из ворот, идет к нашей машине, вид у него устрашающий, агрессивный.
Мы идем за солдатом через здание. Кажется, все тут подготовились к переезду, кабинеты опустели, мебель выставлена в коридор. Он открывает дверь, которая выходит к Государственному музею искусств, на нашей стороне Сёльвгаде есть стоянка такси.
Там стоит только одна машина, на дверях нарисованы дроби и интегралы, над всем этим надпись «Математическое такси». Я останавливаюсь в недоумении.
— Это такое «научное такси». Придумали их в прошлом году. Потому что очень много безработных с высшим образованием. Тариф как в обычном такси. Но по пути тебе могут прочитать короткую научно-популярную лекцию.
Я смотрю на солдата. Смотрю на Лабана.
— А нет ли такси, где тебе могут спеть? Какой-нибудь безработный композитор?
Он не отвечает мне. Я открываю дверь машины. Мы садимся. Машина разворачивается, едет в сторону Сёльвторвет.
Водитель молчит. Он прячет свою академическую безработицу за большими солнцезащитными очками. К счастью, он не предлагает нам прослушать лекцию.
Мы поворачиваем на Ивихисвай. Перед домом Дортеи и Ингемана стоит катафалк и две темные машины. Мы едва успели, чтобы попрощаться с Ингеманом.
Я выхожу из машины и роюсь в карманах в поисках денег. Чувствуешь какую-то незащищенность, обезличенность, когда у тебя нет кредитных карт.
И тут я замечаю Дортею. Она стоит на балконе «каюты» Ингемана. Она нас видит, но при этом взгляд ее устремлен куда-то вдаль, она нас как будто не узнает. Потом дважды барабанит пальцами по перилам. Я залезаю обратно в такси.
— У нее кто-то есть.
Харальд кивает на дисплей такси. На нем высвечивается сообщение о розыске и описание всех нас четверых. Текст сухой, никакого драматизма. В конце — номер, по которому следует позвонить.
— Сто метров вперед, — говорю я, — медленно, мимо тех машин. Хорошо?
Такси медленно катится вперед. В двери катафалка торчат ключи.
Я выхожу. Открываю дверь катафалка.
И тут я совершаю большую ошибку.
Я совершаю ее, несмотря на интуитивное чувство, что дети должны быть рядом с нами. Совсем рядом. Но разум говорит, что сейчас перед нами стоит такая задача, когда слишком рискованно брать их с собой.
Я протягиваю Тит и Харальду последнюю тысячекроновую купюру.
— Уезжайте подальше, — говорю я, — пока мы не позвоним.
Мы с Лабаном садимся в катафалк. Такси скрывается из виду.
8
— Кирстен Клауссен — наша последняя возможность. Может, нам вместе удастся уговорить ее встретиться с журналистами.
Лабан кивает.
Мы паркуется позади церкви.
Кладбище окружает кованая ограда из стилизованных алебард. Мы идем вдоль ограды в поисках калитки. В десяти метрах впереди — доберман, наблюдает за нами, просунув морду между прутьями.
Мы подходим, его открытые глаза безжизненны.
— Вот же черт, — говорит Лабан.
Голова животного насажена на копье алебарды. Оно прошло через челюсть. Торчит на сантиметр между ушами, словно у собаки на голове маленькая корона.
Мы находим калитку, она закрыта. Лабан накидывает свою кожаную куртку на копья ограды, и мы перебираемся через него.
Кладбище заросло, оно отделено от самой церкви импровизированным забором. Позади забора начинается тот самый бассейн, о котором Кирстен Клауссен когда-то мечтала, глядя на буроугольные шахты своего детства.
Мы останавливаемся у края. Вода ржавого цвета. Я наклоняюсь над бассейном. На дне лежит второй доберман. Шея у него перерезана, голову с телом соединяет лишь несколько волокон.
— Может, уйдем? — предлагаю я.
Он качает головой.
Внутрь мы заходим через разные двери. Они не заперты. Вокруг — ни души. Мы встречаемся посреди церкви.
Здесь все так, как было сегодня утром: те же ящики, та же базука на стене. Вот только вода другого цвета. И слегка колышется.
Лабан поднимает руку и замирает. Я слышу лишь шум машин вдали, в районе Багсверд Торв.
— Ты слышишь? Где-то капает.
Мы идем вдоль края бассейна, теперь и я слышу капли. И тут мы их видим. На поверхности воды возникают тонкие, концентрические круги. Мы задираем головы.
Наверху, под вращающейся конструкцией висит Кирстен Клауссен. Стальная проволока мобиля несколько раз обмотана вокруг шеи и вокруг ног и рук. Рот и глаза открыты. Руки разведены в стороны. Она словно ангел смерти весом в сто килограммов, подлетающий к земле из космического пространства.
Мы сидим в катафалке. За рулем Лабан.
— Я все еще доверяю политикам, Сюзан. Думаю, все это какая-то ошибка. Короткое замыкание где-то в глубине бюрократического аппарата. Я хочу поговорить с Фальк-Хансеном. Он был министром культуры, когда я добился признания.
Он заводит машину. У меня возникает чувство приближающегося конца. Если мы с ним не сказали друг другу чего-то важного, то это надо сделать сейчас.
— Лабан, — говорю я. — Что было для тебя самым трудным в жизни со мной?