О чем вам предстоит прочесть? (вопрос)
На размышления им отводится две-три минуты. Необходимое условие выполнения задания – записывать возникающие мысли. Ниже представлены выводы, к которым пришли студенты четвертого курса бакалавриата, выполнив это задание. Вот несколько их ответов на вопрос, о чем предстоит прочесть:
• О том, как жажда наживы заставила пренебречь людьми.
• Опять банкиры ободрали простых граждан и за это поплатились.
• Делиться нужно, чтобы не «присесть».
Кто-то из них, бесспорно, прав, однако широта мышления впечатляет: от «интересов людей» до «делиться, чтобы не “присесть”». Каждое слово в структуре текста играет свою роль и оказывает влияние на мышление читающего. Скоро читатель этой книги сам испытает подобное.
Как прочитал подзаголовок студент, который подумал «делиться нужно»? Мне сложно сказать, но одно точно: мыслит он в этом случае несколько иначе, чем остальные.
Осмысленная работа с текстом открывает читателю возможность с первых слов практически безошибочно догадаться, о чем пойдет речь, или по крайней мере распознать направление, в котором разовьется идея. Наш мозг достраивает недостающие связи, прокидывает мостики между смысловыми единицами, а слова посылают сигналы, подсказывающие, что будет дальше.
Когда предложение начинается с «если», читатель ожидает следствия. Прочитал «однако» – ищет противоречие. Встретил в тексте «или» – начинает искать, что с чем сравнивают. Текст направляет мышление, а еще чаще – настраивает его.
Джон Барг в 1996 году опубликовал интересную статью, где описал забавный эффект, который позднее назвали флоридским. Трем группам студентов предложили составить предложения из, казалось бы, не связанных между собой слов, например they, her, send, see, usually[15]. Одной из групп достался список слов, ассоциирующихся с возрастом: забывчивость, лысый, седой, морщины и так далее. После того как они составили предложения, их попросили пройти по короткому коридору (в этом и заключался эксперимент). Студентов настроили текстом, и та группа, которая получила слова, ассоциирующиеся со старостью, шла по коридору дольше контрольной группы[16].
Очевидно, что слова и текст влияют не только на мышление, но и на поведение, действия. Справедливо отметить, что окружающая среда тоже принимает участие в настройке. Моя гипотеза заключается в том, что слова – неважно, в письменной или устной форме, – сильнейший инструмент настройки мышления, и они служат не только для описания действительности.
Юлия Жукова, современная российская писательница, автор юмористической фантастики, романов о космических приключениях и любовного фэнтези, рассказала об аналогичном подходе при написании романа[17]. Когда ей необходимо говорить голосом персонажа, который ей не близок, недостаточно изучить речевые стереотипы, присущие этой категории людей. По ее мнению, у некоторых писателей имеется тот или иной набор книг и авторов, которые настраивают мышление определенным образом. У одного это Набоков, у другого – Платон, а третий читает графические романы. Речь, использованная кем-то для рассказа о чем-то, оказывает влияние на ход мышления и формирует у читателя и слушателя определенный шаблон и речевой стереотип.
Речевой стереотип
О речевом стереотипе есть интересная история. Говорят, Станиславский запрещал актерам на первых репетициях использовать текст своей роли из пьесы. Он требовал сыграть, избегая тех слов, которые использовал драматург. Актеры должны были передать смысл иным способом, для этого им приходилось думать над тем, как это сделать, и менять собственные шаблоны игры и поведения на площадке.
Текст и мышление неразрывно идут друг за другом, тесно связаны и предсказуемы. Предсказуемость текста – его сильная сторона. Если чтец обладает достаточным опытом, то по первым двум предложениям абзаца он может догадаться о ходе размышлений автора или предугадать возможный порядок событий.
Порядок слов в предложении – уникальный способ донести мысль, спровоцировать читателя на действие или удивить. Этот же порядок может превратить что-то банальное во что-то неожиданное, иногда не очень уместное. Предлагаю читателю немного похулиганить вместе со мной, дать волю фантазии. Представьте, что вы журналист и пишете статью о бездомных животных. К вам в руки попала сводка событий за прошедший день, аккуратно собранная кем-то из редакции. Первая строка сводки начинается со слов «собака укусила…». Продолжение сводки на следующей странице, но, прежде чем перевернуть лист, подумайте: что могла укусить собака? Лапу, другую собаку, хвост, человека? А что изменится, если вместо «собака укусила…» будет «человек укусил…»? Какое может быть продолжение? Руку, пирог, яблоко? Признайтесь честно, подумали ли вы о таком финале фразы, как «человек укусил собаку»?
Прелесть текста в том, что с помощью букв и слов можно выразить не только что угодно, но и любое возможное событие. Комбинаций слов бесчисленное множество, а если для какого-то явления у нас нет названия, мы его запросто выдумываем, создавая идеальное средство кодирования и передачи смыслов на расстояния и сквозь время.
Мысленная реконструкция процессов
Чтение – это не только средство получения информации из внешней среды, но еще и процесс умственной реконструкции чьих-то идей, неких событий, произошедших где-то, когда-то, с кем-то. Автор транслирует в книге свои мысли, как это делаю сейчас я, а читатель интерпретирует и реконструирует. Все, что вы прочитали до этого и прочтете после, – не более чем набор каких-то идей и практических приемов, сформировавшихся в результате моей деятельности как учителя, которые требовательному читателю, повторюсь, придется еще интерпретировать, перенести в новую ситуационную модель и реконструировать.
Выготский считает, что реконструкция проходит три стадии[18]. Первая стадия – при первом контакте с информацией, в тот момент, когда мы произносим, пусть мысленно, текст, то есть при чтении. Вторая – внутренний процесс, при котором полученная информация усваивается и становится межличностной. На этом этапе мы приняли идеи автора, они вызрели в сознании на достаточном уровне и стали уже не только идеями автора, но и нашими. Часто при такой трансформации автор забывается. Мы можем искренне считать, что это уже наша мысль, пусть и кем-то подаренная. Последний, третий этап – деятельностный. На этом этапе присвоенная идея превращается в действия или новый шаблон поведения и уже не требует ничего дополнительного для определенных шагов, связанных с ней. Нам больше нет нужды читать оригинальный текст автора или свои заметки относительно этой идеи. Выполнение становится интуитивным и помогает координировать остальную деятельность.
Время – крайне абстрактная концепция, придуманная человеком для человека. Дети на каком-то этапе не очень хорошо понимают ее, и взрослым приходится им помогать, объяснять, рассказывать о времени. Ребенка, не обладающего этим знанием, регулируют извне, обычно родители или старшие сестры и братья. Однако как только концепция времени усвоена на необходимом для саморегулирования уровне, поведение ребенка изменяется – он сам отлаживает свою деятельность. Не всегда умело, не сразу хорошо, но обычно это уже становится заметным.
В таком же стиле можно рассуждать и о чем-то более сложном, например о спусковых крючках, о которых Максим Дорофеев написал в книге «Путь джедая»[19]. Крючки тоже являются абстрактной концепцией[20]. Название говорит само за себя: это то, что напоминает, не дает забыть действие, которое необходимо выполнить, или задачу, которую следует решить. Однако пока мы не присвоили идеи Дорофеева и не научились разгружать память спусковыми крючками, наше поведение не изменится. А это уже третий этап реконструкции идеи. Прочитали, осознали, выполнили. Текст, получается, – средство трансформации не только мышления, но еще и поведения и деятельности.
Текст – это молоток, который помогает строить образ реальности
Точнее и не скажешь: текст, письменный или устный, – это молото, который требовательный чтец использует, чтобы сколотить некий образ реальности. То есть текст становится инструментом, который мы используем, чтобы думать и делиться тем, что надумали. И как любой инструмент, например концепция времени, он создан человеком для человека, чтобы решать задачу – распространять идеи сквозь пространство и время. Но иногда этот процесс дает сбой.
Текст и язык, на котором он написан, не всегда справляются с этой функцией. Позволю себе немного порассуждать на эту тему на примере сложного и печального явления – войны. Великая война, которая началась 28 июля 1914 года с убийства Франца Фердинанда и закончилась подписанием мирного соглашения 11 ноября 1918 года, изменила свое название с Великой на Первую мировую в 1939 году, в момент начала следующего глобального конфликта. Историки выбрали другое название ретроспективно, так как никто не мог представить второй конфликт аналогичного масштаба. Но он тем не менее произошел.
Получается, в нашем воображении не было представления о том, что может случиться вторая Великая война, но как только она началась, пришло осознание, что не все так просто в этом мире. В этом месте у меня возникает логичный вопрос: какие решения принимали бы правительства стран, если бы у Великой войны сразу был порядковый номер? Иными словами, была бы возможна вторая мировая война, если бы мы знали, что Великая – лишь первая? Человечество представить этого не могло, вот и использовало язык и текст, который чрезмерно упрощал события и не предполагал, что история может повториться.