Судьба его сложилось лучше, чем у множества его бывших командиров и сослуживцев, попавших под ежовские репрессии. В 1938‐м был расстрелян командир Особой кавбригады Константин Степной-Спижарный. В том же году застрелился, предупрежденный об аресте, другой комбриг Особой бригады, Елисей Горячев, к тому времени уже заместитель командующего войсками Киевского военного округа. Расстрелом закончилась военная карьера помощника командира 1‐го кавполка Особой кавбригады, а потом и комбрига Николая Ракитина. Репрессированы были и многие другие военные, которых лично знал Ефим Славский и которые знали его. При выявлении «военных заговоров» и «шпионских связок» едва ли не каждый действующий красный генерал (а Славский к тому времени до такого звания наверняка дослужился бы) мог пойти по «групповой» статье. Особенно если они были давними и близкими знакомыми. Судьба свернула Славского на другую дорогу очень вовремя..
Некоторые сетевые источники сообщают два довольно странных «факта» из биографии Ефима Павловича этого времени. Пишут, что он в 1928–1929 годах якобы работал заведующим базисными складами «Гослаборснабжения» (Государственный трест по производству и сбыту лабораторного оборудования), а в 1930–1933 годах был еще вдобавок и депутатом Мосссовета. Однако в списках депутатов этих лет фамилия Славского не значится, штатных расписаний работников складов не сохранилось.
Да и противоречат такие сведения элементарной логике. Ведь в эти годы он, по собственным воспоминаниям, учился на подготовительных курсах, а затем поступал в Московскую горную академию. Быть первокурсником и заведовать складами, да еще «депутатствовать», мягко говоря, затруднительно.
А как было на самом деле? «На теперешнем Ленинском проспекте, а тогда на Калужской улице, располагалась Горная академия с шестью факультетами, созданная еще Лениным в 1918 году. Был там даже факультет торфяной. Поскольку торф как основное топливо, как уголь использовался, готовили специалистов с высшим образованием и по торфяному производству, его добыче. Среди других был и металлургический факультет, ставший, после преобразования академических факультетов в шесть самостоятельны институтов, Институтом цветных металлов и золота. И вот там – в академии и в институте учился я студентом великовозрастным пять лет. Одновременно практиковался на заводах», – рассказывал Ефим Павлович [86. С. 16].
Славский не пояснял в воспоминаниях, почему выбрал именно металлургический факультет, но, зная его юность в Донбассе, это неудивительно. Можно сказать, кавалерист вернулся в металлурги, но на новом уровне. Пришлось грызть гранит, а в данном случае – металл науки. Штудировать учебники по физике, химии, материаловедению, теплотехнике, заучивать мудреные сперва названия металлов на латыни: Aluminium, Cuprum, Plumbum, Zincum…
С последними – свинцом и цинком – судьба свяжет его совсем скоро. С первым – алюминием – чуть погодя. Но вряд ли мог тогда вообразить студент Славский, что большая часть его последующей жизни пройдет под знаком загадочного радиоактивного металла Uranium. И связь эта будет самой что ни на есть жесткой, местами – жестокой.
В те годы применение этого самого тяжелого природного металла с атомным номером 92 было весьма скромно: в качестве присадки в инструментальные стали вместо редкого вольфрама, для красивой флуоресцирующей керамики и стекла, для усиления негативов и окрашивания позитивов в фотоделе. Так что за ураном тогда не «гонялись». То ли дело железо, свинец, золото, алюминий, которые кровно нужны Советской республике, входящей в индустриализацию!
Правда, вот любопытный и малоизвестный факт – еще в 1918 году кайзеровское правительство Германии настойчиво домогалось от большевиков «в счёт платежей по Брестскому договору радиоактивные остатки и месторождения радиевых руд» царской России [14]. Дотошные немецкие «виссеншафтлеры» уже тогда смотрели вперед – в будущую атомную эру, которую предвидел Вернадский.
У студента же Горной академии Славского были другие заботы. Вторая после Гражданской войны и гораздо более резкая смена образа жизни давалась непросто. Вместо казармы, плаца, конюшен – гулкие аудитории с амфитеатром наклонных парт. Вместо привычных сослуживцев и командиров – важные профессора, разбитные студенты. И зачеты, сессии, ночная зубрежка…
Когда первый раз увидел помпезное здание академии с мощными колоннами, зашел по скрипучему паркету коридоров в учебную часть с высокими окнами – явно оробел, хоть и мог уже считаться столичным жителем и нрава был неробкого. Стоял, переминаясь с ноги на ногу, пока интеллигентного вида женщина в круглых очках и черной блузе, взглянув мельком на его документы, не сказала, ему улыбаясь:
– Ну, что же вы стоите, Ефим Павлович! Присаживайтесь! Меня зовут Зинаида Прокофьевна.
Славский сел на край венского стула. Ему было неловко от своего уже не юного для студента возраста, от зычного голоса и размашистых движений – хотелось как-то уменьшиться.
– Хотите, значит, на инженера учиться, цветными металлами интересуетесь? – продолжала улыбаться зав. учебной частью. – Да вы не стесняйтесь – пришли куда надо и вовремя. Будённовец, герой – мы таких любим! – сказала она уже серьезно. – А то к нам такие архаровцы поступают… Да и партийный, вот вижу – это хорошо – подтянете дисциплинку у молодежи.
Здание Московской горной академии. 1930 г.
[Из открытых источников]
И уже по-деловому суховато спросила:
– Без семьи? Жить есть где?
– Я один, но жить негде, – признался Славский.
– Это не очень хорошо, – еще более посерьезнела Зинаида Прокофьевна. – Общежитие у нас небольшое и уже переполнено: много из других городов к нам товарищей направили. Можете на какое-то время комнату снять?
– Постараюсь – коротко отвечал Ефим.
– Ну вот и добре, – вновь повеселев, почему-то на украинский манер сказала завуч. – Стипендию будете получать сразу как «парттысячник». А попозже и с общежитием что-нибудь придумаем. Только не женитесь сразу, я вас умоляю! А то вон вы какой видный, – заключила она, уже смеясь.
– Да я не собирался пока…
Надо признать: большевики с самого начала своей власти, фактически еще висевшей на волоске, думали о будущем страны. И это довольно сильный аргумент против распространенного штампа, согласно которому Россия рассматривалась ими поначалу лишь как большое «бревно» в топку мировой революции. Разумеется, были и такие. Но победили в итоге те, которых можно условно назвать «державниками» – в противовес «интернационалистам». И не потому, что их было численно больше и что их смог умело и жестко собрать в партийный кулак Сталин. А потому, что сама власть над такой страной, как Россия, видимо, диктует некие незыблемые в своей основе принципы и методы.
Скорее всего, именно поэтому столько царских офицеров пошло служить в Красную Армию, осознав, что именно большевики вновь собирают державу. Поэтому и большинство старых «буржуазных спецов», как их тогда называли, помогли не рухнуть «в ноль» промышленности, технике, другим сферам государственной жизни. Вплоть до того, что иные бывшие владельцы фабрик и мануфактур становились их советскими директорами или главными советниками, ютясь в тесных каморках вместо прежних дворцов. Массово работали на предприятиях и дореволюционные инженеры. Советская власть иногда справедливо, а чаще нет – не доверяла «бывшим», устраивала на них массовые облавы, как в Шахтинском и Рамзинском («дело Промпартии») процессах, о которых упоминает Славский.
Как бы то ни было, старых спецов для растущего народного хозяйства катастрофически не хватало. И тогда усилиями новой власти, подхваченными снизу, заработала настоящая «вузовская фабрика». Если в Российской империи на территории РСФСР в 1914 году в государственных и частных учебных заведениях обучалось около 90 тысяч студентов, то в 1919/20 учебном году их было уже 170 тысяч, а к началу 1930-х – 358 тысяч. Новые вузы и втузы появлялись каждый год.
Будущая альма-матер нашего героя – Московская горная академия – открылась в сентябре 1918‐го, когда он «провожал» с Донбасса немцев и петлюровцев. Один из первых советских вузов был учрежден декретом Совета народных комиссаров, ему выделили здание бывшего Мещанского училища.
Факультеты МГА должны были дать стране новых специалистов в разных областях, связанных с добычей и обработкой подземных богатств России. В 1920 году в Академии на профессорские кафедры заступили такие научные светила, как будущий академик и организатор советской нефтегеологии Иван Губкин, также геолог, палеонтолог, географ, писатель-фантаст Владимир Обручев. Первый вскоре стал ректором Горной академии, второй – ее проректором по учебной работе.
Студенту Славскому повезло слушать лекции великого металловеда Андрея Бочвара. Мог ли он тогда вообразить, что однажды их в Лаборатории № 2 возьмется было заново знакомить «Борода» – Игорь Курчатов:
– Это наш лучший ученый по свойствам металлов, он будет исследовать воздействие жесткой радиации на стенки реактора. А это…
– А мы друг друга знаем, – перебил его, лукаво улыбаясь, Бочвар. – Он у меня студентом был в «Горняшке», диплом уже писал. Въедливый был, но и прогуливал порой…
– Я не прогуливал, Андрей Анатольевич, – на предприятиях стажировался, – начал совсем по-студенчески оправдываться орденоносец Славский, бывший на четыре года старше Бочвара…
Стоит отметить, что Московская горная академия в 1920–1930‐х годах оказалась кузницей не только научных, но и государственных кадров страны. Два года Ефим Славский изучал цветные металлы вместе с Петром Ломако – ставшим менее чем через десять лет наркомом цветной металлургии СССР и его непосредственным начальником, а позже – коллегой по Совету министров страны. «Краем» застал он в академии и своего будущего «атомного куратора» – Авраамия Завенягина. Тот уже тогда стал своего рода легендой. Студент по специальности металлург-доменщик и одновременно с первого курса – проректор академии по административным и хозяйственным вопросам! Случай уникальный. За спиной этого студента – вступление в партию в 16 лет, должность главреда рязанских «Известий», комиссарство в стрелковой дивизии в Донбассе. Назначенный в 20 лет ответственным секретарем окружкома ВКП(б) в Юзовке, вознамерился исключить из партии за пьяный дебош старого большевика и друга Ленина – «начальника» всего Донбасса Ивана Чугурина. Принципиального молодого коммуниста от греха подальше отправили учиться в Москву. Позже он с нуля построит город Норильск, станет заместителем Берии в НКВД и одним из непосредственных организаторов Атомного проекта.