Славский все же иногда встречался с Аликом Гуриевым, вновь преподававшим, делал, что мог, для развития института. Пару раз по старой памяти выезжали и на рыбалку, понемногу выпивали, старались шутить. Но на всем этом уже лежал неизгладимый оттенок грусти – прошлая искромётность общения канула в прошлое.
Сам Ефим интуитивно чувствовал, что он в своем нынешнем директорском кресле, в этом беспокойном городе, так и не ставшем родным, ненадолго. Поэтому хоть и оказался для него неожиданным звонок из Москвы, от старого однокашника по МГА Петра Ломако, назначенного в 1940‐м наркомом цветной металлургии, но внутренне он был готов к нему.
Взволнованная секретарша предупредила, что звонит сам народный комиссар.
Ефим Павлович Славский (стоит 1‐й слева) с работниками завода «Электроцинк», г. Орджоникидзе. 1939 г.
[Портал «История Росатома]
– Ефим, ты как там работаешь? Цинк стране даешь? – спрашивал, чуть искаженный помехами голос в трубке. – Не надоело еще?
– Здравствуй, Петр Фадеевич, рад слышать, как может надоесть, когда работа кипит…
– Брось ты «фадеича» в личных разговорах – мы ведь «однокорытники» с тобой, да ты и постарше будешь, – явно улыбался нарком на том конце провода. – Знаешь, мы тут с товарищами покумекали и решили назначить тебя директором в Запорожье на алюминиевый завод. Да погоди возражать, дело очень ответственное – крылатый металл стране нужен позарез – и много нужно, смекаешь?
– Петр, но я ведь никогда не занимался алюминием, ты же знаешь – диплом по свинцу и цинку у меня…
– Мало ли чем ты не занимался. Электролиз уже освоил ведь? Ну и там электролиз тоже. Это партийное задание из Кремля, понял? А с ним не спорят. В общем, все соображения свои мне лично изложишь. А сейчас собирайся, сдавай дела новому директору – Хугаеву, – знаешь ведь его? Ну вот. Пакуй чемоданы и с супругой и дочкой в Москву двигай. Введу тебя в курс, а потом на ридну Украйну – ты ведь хохол у нас. До встречи!
В трубке раздался «отбой», а на душе у Ефима Павловича нежданно для него самого посветлело. Правильно! Новое интересное дело, новый город, новые люди – он ведь никогда не боялся этого. Не боги горшки обжигают – разберусь и с этим крылатым металлом. А здесь все налажено, будет крутится и без него: Илья Хугаев толковый мужик – справится!
На радостях попросил секретаршу принести чая с лимоном и вызвать своего «сменщика».
Второго июня 1940 года Северо-Осетинский обком ВКП(б) освободил Е.П. Славского от обязанностей директора завода «в связи с переходом его на другую работу в системе Наркомата цветной металлургии СССР».
Уже сидя с женой и дочкой в купе, Ефим Павлович задумчиво смотрел на удалявшуюся платформу Орджоникидзе – города, где он за семь лет прошел путь от рядового инженера до директора огромного комбината, где он едва не лишился свободы, а может, и жизни.
Он уезжал с легким сердцем. Все то веселое и горькое, что случилось с ним здесь, кажется, слепилось в один пестрый комок и катилось по рельсам, все более отставая от поезда, рассыпаясь в огнях семафоров, тая в бодром перестуке колес. Впереди была целая жизнь, и она его манила.
Глава 3Битва за алюминий
Москва вновь поразила Ефима Павловича. На этот раз тем, как изменилась за те семь лет, что он в ней не был. Широкие, вымытые «поливалками» тротуары, лотки с мороженым и газировкой на каждом углу, бьющие в небо фонтаны, реклама кинофильмов, нарядно одетые мужчины и женщины, дворники в униформе… Двуглавые орлы на четырех кремлевских башнях уступили место рубиновым звездам.
Ломако заказал семье Славского номер в новенькой роскошной гостинице «Москва» на Моховой – прямо напротив брутального Дома Совета народных комиссаров СССР. Хорошо: не надо тратить времени на поездки по городу. Когда Ефим покидал столицу, оба здания только начинали строиться, а теперь вот возвышались, являя собой новый облик сильного, уверенного в себе государства рабочих и крестьян.
Перед встречей с наркомом, назначенной на утро, Славские выбрались вечером прогуляться немного по центру. Проехали несколько остановок на метрополитене имени Кагановича. Радовали глаз бело-коричневые вагоны с мягкими диванами, поручнями, яркими лампионами. Выходили на каждой станции и изумлялись дворцовой роскошью мраморных залов и мозаик. Обменивались восхищенными взглядами с женой. В глубине души Ефима шевелилось гордое чувство причастности: не зря шашкой в степных ковылях махал, не зря науку постигал – вот оно счастливое будущее, на глазах из камня прорастает…
Гостиница «Москва» и Дом Советов. 1930‐е гг.
[Из открытых источников]
На улице бросались в глаза плакаты подготовки к войне «Слава сталинским соколам!», «Крепи оборону!», «Не стой безучастно, записывайся в члены ДОБРОХИМА!». Встречались офицеры в незнакомой пока новенькой форме цвета хаки. И хотя москвичи выглядели беззаботно, что-то тревожное незримо витало в воздухе: в мельком брошенном взгляде прохожего, в особой собранности встречавшихся военных, в энергичной смене черных ЗИС-101 у здания СНК. Еще бы – в Европе и в Китае вовсю шла война, и все более-менее осведомленные и думающие люди понимали: несмотря на договор с Гитлером, СССР рано или поздно ее не миновать.
Нарком Ломако был радушен, но и заметно озабочен. Возле его приемной сидел с десяток человек с начальственными кожаными портфелями. Хозяин крепко пожал руку и, не тратя слов на дежурные вопросы «как доехали – как разместились», сразу перешел к делу:
– Ефим, завод тебе предстоит возглавить огромный – куда побольше твоего цинкового. Алюминий, дюраль – это то, что нам сегодня нужно просто позарез – мы сильно отстаем от Германии, Англии, про Америку уже не говорю. У них металлические самолеты уже эскадрильями летают, а мы всё с фанерой возимся. А завтра, не ровен час… Сам, надеюсь, понимаешь. Там есть несколько разных технологических схем производства – разберешься. Помощь тебе будет, не сомневайся. Так что вылетай уже завтра с семьей – все детали секретарша тебе сообщит.
Нарком цветной металлургии СССР Петр Фадеевич Ломако. 1941 г.
[Из открытых источников]
И, помедлив немного (вроде все сказал), улыбнулся и добавил уже «нерабочим тоном»:
– Будет время поспокойнее – отметим еще твое назначение – посидим, как раньше…
Славский широко улыбнулся в ответ и молча ответил на прощальное рукопожатие.
Время «поспокойнее» пришло очень нескоро. Страна нешуточно готовилась к войне, стремясь как можно дальше отодвинуть схватку с крепнущей и все более наглеющей от безнаказанности гитлеровской Германией. А возможно – и с Японией одновременно.
26 июня был опубликован указ Президиума Верховного Совета СССР «О переходе на восьмичасовой рабочий день, на семидневную рабочую неделю и о запрещении самовольного ухода рабочих и служащих с предприятий и учреждений», лишивший советских граждан возможности выбирать место работы. А 27 июля под грифами «Сов. Секретно. Особой важности» выходит постановление ЦК ВКП(б) и СНК СССР «Об увеличении выпуска самолетов и авиамоторов на период август – декабрь 1940 г.» № 1668—583сс, подписанное Сталиным и Молотовым.
Всем наркомам предписывалось «взять под личное особое наблюдение выполнение заказов для Авиационной Промышленности за период август – декабрь 1940 года и обеспечить их выполнение в количествах и сроки в соответствии с утвержденным постановлением Комитета обороны при СНК СССР» [2].
Столь же строго за исполнением авиазаказов «на всех заводах, поставляющих Наркомавиапрому материалы, оборудование, полуфабрикаты и прочие изделия», обязаны были следить первые секретари обкомов и председатели облисполкомов нескольких областей, среди которых значилась и Запорожская.
С алюминием в стране дело было – «швах». То есть производство развивалось и быстро росло, но все равно катастрофически не поспевало за нуждами авиации. А ведь война обещала быть не только «сильно танковой», но и «сильно крылатой».
Хотя СССР, опередив всех, в 1925 году сделал первый в мире цельнометаллический тяжелый двухмоторный бомбардировщик-моноплан ТБ-1 (АНТ-4), вскоре все европейские и американские конкуренты значительно обошли советский авиапром в цельнометаллических самолетах. Конструкция большинства наших крылатых машин вплоть до начала войны была композитной: деревянные фюзеляжи с металлическими крыльями, либо, наоборот, металлический каркас, обтянутый полотном, с фанерными крыльями. Причина была проста – «алюминиевый голод». Именно он не позволил запустить в массовое производство отечественную «летающую крепость» – великолепный по своим характеристикам четырехмоторный тяжелый стратегический бомбардировщик Пе-8 конструкции Владимира Петлякова. Больше того, корпус одного из самых массовых истребителей начала войны ЛаГГ-3, созданный в КБ Лавочкина, был весь из «дельта-древесины». Его аббревиатуру летчики с мрачным юмором расшифровывали: «лакированный гроб гарантированный». В общем, алюминиевое отставание было весьма болезненным.
Мобилизационный план «МП-1» на 1939 год, принятый Комитетом обороны при СНК СССР 17 июня 1938‐го, диктовал необходимость в случае войны иметь 131,1 тысячи тонн алюминия. В то же время в плане развития народного хозяйства СССР на 1941 год было заложена выплавка 100,0 тысячи тонн. Это без учета того, что алюминий требовался не только в авиации, обеспечивало мобилизационные потребности в «крылатом металле» лишь на 75 % по 1939 году. В том же 1939‐м Германия выплавила почти 200 тысяч тонн алюминия, а еще порядка 50 тысяч тонн получила из вторичной его переработки и 7 тыс тонн импортировала. Это впятеро превышало советский алюмозапас.
Дело осложнялось еще тем, что импорт алюминия с 1938 по 1940 год упал с 7652 до ничтожных 513 тонн. Алюминиевая промышленность Франции и Норвегии в середине 1940‐го уже начали работать на Третий рейх, США перекрыла поставки в СССР под предлогом «недопущения милитаризации» советской экономики. Интересно, что планировались закупки установок для непрерывного литья алюминия Junghaus стоимостью 3 млн рублей у Германии. Более того, по соглашению о советско-германских поставках с 11 мая 1941 по 1 августа 1942 года в СССР должен был получить порядка 20 тысяч тонн немецкого алюминия. Немцы подписывали не глядя…