C началом войны по приказу НКВД СССР № 0311 от 28 июня 1941 года «О прекращении работ по строительству НКВД в связи с началом войны» среди других остановленных строек значились Тихвинский глиноземный, Кандалакшский алюминиевый, Кольский глиноземный, Маткожненский алюминиевый заводы, а также Тихвинские бокситовые рудники [7]. А значит, производство «крылатого металла» теперь повисало на одном уральском заводе. Притом что на Третий рейх работали двадцать алюмозаводов Европы.
Из воспоминаний Е.П. Славского: «Стал я работать заместителем наркома и одновременно начальником Главка (по-теперешнему) по алюминиево-магниевой и электродной промышленности. Проработал я в Свердловске несколько месяцев. Достраивали завод и расширяли на нем выпуск алюминия. Достраивала организация из Москвы, которая начинала строить в Москве Дворец Советов на месте великолепного собора – храма Христа Спасителя, – я в нем даже бывал. Сдуру его разрушили и решили построить этот дворец…» [85. С. 21]. Сентенция про разрушенный храма Христа Спасителя и несостоявшийся дворец – явно следы более поздних раздумий Ефима Павловича…
На наркомовской планерке докладывал директор УАЗа Виктор Петрович Богданчиков – бывший главный инженер Волховского алюминиевого завода. Молодой – всего 35 лет, с полным лицом, но нездоровой желтизной и воспаленными глазами. Тяжело выдыхая, он перечислял, что из оборудования уже прибыло, какие проблемы с монтажом, стройтехникой и рабсилой. Иногда непроизвольно хватался рукой за сердце.
«Укатали парня совсем», – мелькнуло у Славского в голове. А перед мысленным взором уже во весь рост вставал масштаб проблем. На следующий день он увидит их воочию, поехав в Каменск-Уральский вместе с Богданчиковым на директорской машине.
Сто километров от Свердловска – немного, но по разъезженной, раскисшей грунтовке – путь неблизкий. В дороге Виктор Петрович начал было перечислять насущные проблемы, но Славский его прервал: на месте будем разбираться, а пока надо понять, что за город, что за люди. На кого рассчитывать.
Богданчиков хорошо знал предысторию своего предприятия. Посматривая на уральские, столь не похожие на украинские, унылые осенние пейзажи за окном, Ефим Павлович слушал директора с вниманием. Оказалось, через Каменск проходит граница Урала и Западной Сибири. Городом заводской поселок стал только в 1935 году, а дополнение к имени – Уральский – получил уже в 1940‐м. Три века назад по указу Петра I здесь возник первенец уральской металлургии – Каменский казенный чугуноплавильный и чугунолитейный завод с плотиной.
Богданчиков увлеченно рассказывал, что каменские пушки прославили себя во многих сражениях, отличаясь прочностью и дальнобойностью. В 1926‐м чугунолитейный завод закрыли как архаичный по технологии производства. А в 1931‐м («Надо же, помнит и такие детали!» – отметил Славский) геолог Николай Каржавин в музее одного из уральских рудников обратил внимание на экспонат, считавшийся железной рудой с низким содержанием железа. Он подверг минерал анализу и убедился, что это бокситовая руда – сырье для производства алюминия. Геологоразведка вскоре обнаружила вполне весомые залежи, и под него был заложен Уральский алюминиевый завод. Строительство началось в 1932‐м, а пуск завода – в сентябре 1939‐го. «Вот с тех пор я его и возглавляю», – заключил директор.
Богданчиков Виктор Петрович.
[Из открытых источников]
Он также сообщил, что УАЗ первым из советских алюминиевых заводов был построен исключительно из советского оборудования, без помощи иностранных спецов, первым в стране освоил производство глинозема мокрым щелочным способом «по Байеру». В заводской комплекс входит производство электроэнергии и пара, глинозема, алюминия и анодной массы, а также большое ремонтное хозяйство.
«Однако ж до нашего Запорожья по выпуску что-то вы не дотянули», – усмехнулся мысленно Ефим Павлович. А вслух поинтересовался: откуда бокситы на завод поступают? Богданчиков ответил: из Североуральского бокситового района «Красная шапочка». Руда богатая, да везти более полтыщи километров с севера – поезда долго простаивают на узловых станциях. Здесь рядом, километрах в пятнадцати на Исети, находили бокситные камни – победнее, но неглубоко в земле. Да руки пока не доходили до разработки…
Въехали в Каменск. Замелькали избы, затем каменные купеческие дома, небольшие потертые особнячки, купол церкви. Переехали по мосту речку Исеть – и сразу потянулись бараки промзоны, теплушки с буржуйками, в впереди неистово дымящие заводские трубы – вот оно, место предстоящей битвы!
Когда спустя десятилетия, уже министром Средмаша, Славский вновь побывал в городе своей трудовой славы, ему устроили экскурсию по живописным окрестностям с величественными и причудливыми скалами: Каменные Ворота, Три Пещеры, Мамонт. Вот когда он по-настоящему полюбовался и горами, и чудесными озерцами с осокой по берегам. Во время войны, особенно в сорок первом, было не до того.
По дороге на стройплощадку директор, едва поспевая за широко шагавшим замнаркома, докладывал скороговоркой: ежесуточно приходит по пятьсот – шестьсот вагонов на станцию. Оборудование и люди. Тяжеленные агрегаты разгружают вручную. Людей не хватает. Документации, чертежей часто не находят – потерялись в спешке эвакуации или попали не по адресу – неразбериха жуткая. Прибывших кое-как распихиваем по баракам, кормим как можем. И сразу на работу. Монтаж под открытым небом идет круглосуточно. А ночью уже заморозки пошли…
Ефим Павлович ходил по огромной стройплощадке с Богданчиковым, пояснявшим что где. Работавшие мало отвлекались на высокое начальство – «пахали» как заведенные. Рядом с дымящими корпусами УАЗа предстояло в ударном темпе возвести втрое, если не впятеро больше.
Прибывающие на Урал эшелоны с оборудованием.
[Из открытых источников]
Территория расширяющегося завода и впрямь походила на огромное поле боя. Люди бились с техникой и подступавшей на глазах зимой. Мерзлую уже землю долбили под сваи кайлом, в шурфах поглубже то и дело грохотал динамит. Вокруг горели костры, буржуйки – у них наскоро отогревались, готовили пищу. Стройтехники и топлива на первых порах катастрофически не хватало: почти все грузовики были с черными цилиндрами «газгенов» по бокам – работали на березовых чурках. Там и сям вспыхивали зарницами дуги электросварки. О «технике безопасности» речь, похоже, вообще не заходила. На проволочно-прокатном цехе ОЦМ строители и монтажники работали одновременно на трех этажах, друг у друга над головой. Некоторые агрегаты монтировали на деревянных поддонах прямо на земле – без стен и крыши. При этом одеты рабочие чаще всего были кое-как: в самодельных чунях из старой резиновой ленты транспортера, в галошах с опорками, даже в лаптях, руки вместо рукавиц тряпьем замотаны… А некоторые в городских, еще не обносившихся брючках, пальтишках, ботиночках не по погоде.
Ефим Павлович наткнулся, обходя площадку, на своих – «запорожских». Презрев субординацию, обнялись. Славский расспросил о главных трудностях и «затыках». Кое в чем обещал помочь. Обсудили, как без проекта быстро восстановить цех кремния и силуминовые печи для литейки. Это сейчас важнее всего. Решили: по схемам и рабочим чертежам, да и по памяти. Не дурные, чай.
К осени 1941 года Уральский алюминиевый завод остался единственным работающим в частично оккупированной в стране. Когда сотрудники ДАЗа прибыли в Каменск, силумина на складах госрезерва было только на три месяца. Возведенный в помещении бывшей кузницы героическим трудом «запорожцев» силуминовый цех с электротермическими печами уже в декабре сорок первого выработал первые 108 тонн кристаллического кремния. Его тут же сплавляли с алюминием, и на танковые заводы пошел силумин, из которого лили стенки дизельных двигателей В-2 для танков Т-34 и КВ. Так что не только авиапромышленность, но и танкостроение напрямую зависели от успеха уазовцев!
Воссоздать полный цикл алюминиевого производства, бывший на ДАЗе и ВАЗе (Волховском алюминиевом заводе), было сложнее, но и с этим справились в немыслимые сроки. К примеру, до войны печи кальцинации собирали целый год. В 1941 – начале 1942 года одну печь смонтировали за 100 суток, вторую – за 50!
И все же в начале войны УАЗ давал еще слишком мало алюминия. Импорта практически не было: США вместо обещанных 400 тысяч тонн крылатого металла до открытия второго фронта поставили в СССР всего 99 тысяч. Тем не менее самолеты взамен утерянных в первые дни войны ударно строились. Каким образом? Славский позже раскрыл секрет: «Уже много лет спустя я прочитал у Яковлева – главного конструктора наших самолетов «Яков». Он написал, что они в первый год войны выпустили 20 тысяч самолетов. Я подумал: «А где он брал алюминий? Черт дал?» Оказывается, Сталин до войны алюминия никому не давал, а все складировалось в мобилизационные резервы. И вот за счет этого и выпустили самолеты» [85. С. 21].
Уезжая уже без директора – один с шофером в Свердловск, Ефим Павлович задумчиво смотрел на городок бараков, протянувшийся вдоль набережной. По виду они напоминали большие овощные теплицы. На изогнутых деревянных каркасах – рубероидные «стены» и «крыши», сквозь отверстия дымят трубы буржуек. Позже, побывав внутри, он воочию увидел многоярусные нары, похожие на строительные леса, рассчитанные на сотни человек. Только одновременно столько народа редко там когда оказывалось – работали посменно и по ночам.
Как вспоминал Яков Щедровицкий, Славскому приходилось заботиться и об эвакуированных, в том числе ленинградцах и москвичах. Знаменитому скульптору Вере Игнатьевне Мухиной, оказавшейся в Каменске, а не в Свердловске, как она признавалась, «по собственному недоразумению», дали сперва помещение для мастерской в деревянном щелястом бараке, где по углам лежал снег. Поставили буржуйку – изо всех щелей повалил дым. Позже Славский по ходатайству скульптора нашел помещение потеплее, но крохотное – площадью 10 квадратных метров: ваять в нем было невозможно. Однако другого в городе просто не было: прибывавшие жили в еле теплых бараках вповалку. Муж Мухиной Алексей Замков и сын Всеволод поступили работать на УАЗ: хирургом в больницу № 3 и лаборантом в «Уралалюминстрой». Сама Вера Игнатьевна все же прославила ударную стройку своим творчеством: уже в 1942‐м нашла себе модель среди бойцов стройбата – сидящего узбека в национальном халате и тюбетейке. Небольшой, вылепленный из глины эскиз она привезла в Москву, превратив его в скульптуру «Узбек».