Сам директор ходил по баракам, казармам и, если обнаруживал где-нибудь, чего-нибудь, что не так, – карал беспощадно. Может, потому и не было тут у нас ни массовых заболеваний, ни эпидемий, ни даже обычного педикулеза, вшивости, то есть. Люди шутковали, что у Славского еще с гражданской войны сохранилась классовая ненависть ко вшам и другим паразитам, включая двуногих» [51. С. 46–47].
Однажды при обходе бытовых помещений Славский наткнулся на такую «картину маслом»: посреди пустой казармы в рабочее время сидел на нарах абсолютно голый мужик и грязной простыней прикрывал свои «подробности». Краткий допрос изумлённого директора быстро прояснил ситуацию. Выяснилось, что этому арматурщику Семёну Филонову на «прожарке» от вшей перестарались, спалив напрочь всю одежду. Он в чем мать родила добежал до казармы, завернулся в простыню и теперь не может идти на работу – не в чем!
Уже «закипая», Ефим Павлович выслушал горестный рассказ о том, что помощник по быту товарищ Лысенко отказал в получении новой одежды: дескать, сам виноват, надо было за прожаркой следить. А спецовка новая полагается только через полгода. Разъяренный Славский немедленно вызвал в барак помбыта.
Дальнейшее ярко описывает Николай Голден:
«Славский рассвирепел, орет:
– Раздевайся, паразит! – и ручищами с него шевиотовый костюм сдрючивает. – Догола раздевайся, сучий ты сын!
У Лысенки от страху пальцы по пуговкам прыгают, никак не может со штанами справиться. Спасибо еще, не наложил туда ничего. Ну, потеха!
Ефим Палыч даже помягчал чуток.
– Галстук можешь себе оставить, он арматурщику ни к чему, – говорит. – Вот тебе простынка для приличности. Сиди и думай, какая у тебя ответственная работа. Еще раз подобное хамство случится, уйдешь на фронт в штрафной батальон… А ты, Семен, одевайся и – марш на работу! Этот костюм тебе от товарища Лысенко: авансовая премия за ударный труд. И чтоб не менее двух норм в смену выполнять! Смотри, не подводи, проверять буду…»
По рассказу Голдена, Сенька действительно не подвел – стал ударником труда, был награжден за трудовую доблесть. Костюм шевиотовый, конечно, прогорел быстро на работе. А когда к концу войны он решил жениться, ему от дирекции вручили ключи от семейного барака.
«Открыли комнату, – продолжает Николай Голден. – Видят, посередь каморки на полу большой сверток лежит. Ну, распаковали его. А там… Что бы вы думали? Новый костюм Сенькиного размера: тютелька в тютельку! И – платье для невесты. Да еще на бумажке карандашная записка от руки: «Спасибо тебе, Семен, за твой беззаветный труд». И подпись – Славский…»
Похоже, именно тогда на Урале пошли легенды про Славского, которые сопровождали его потом в бытность главы Средмаша. И рождались они не пустом месте. Больно уж яркий это был человек – не зря уже тогда его прозвали «Ефимом Великим»!
Характеристика его директорства Уральским алюминиевым заводом во время войны от лица того же Николая Голдена похожа на «гимн»:
«Славский всю войну пластался здесь рядом с нами (рукою можно было потрогать!) – живой и всемогущий, каждое распоряжение, каждый поступок его сразу становились известны тысячам. Тут все ясно и понятно. Слово Славского для нас было – закон. Нет, пожалуй, что-то большее. Оно для нас означало истину и справедливость сразу в последней и высшей инстанции… Ведь люди здесь просто молились на Славского. И даже не как на икону, а как на самого Господа Бога или, по крайней мере, как на исполняющего обязанности Всевышнего. И любили, и боялись, и трепетали перед ним. Причем не со страху, а от всеобщего напряжения сил» [51. С. 48].
Можно, конечно, и культом личности это называть, а можно и – доверием народа. В любом случае такое отношение к себе людей надо заслужить. С должностью оно не дается.
К Славскому обращались хоть по производственной нужде, хоть по своей личной. Сегодня это кажется удивительным, однако даже от мелочей Ефим Великий не отмахивался, не переводил стрелки на помощников, заместителей или вообще в никуда, как позже повелось у большого начальства. У Славского все решалось немедленно и по справедливости: к нему обратились, он тотчас же и решал.
Свидетельств о том, как решал вопросы Ефим Павлович и как он относился к людям, осталось немало. Вот еще одно из них, относящееся к концу ноября 1941‐го. Вспоминает уроженец Каменск-Уральского, металлург и изобретатель Яков Рояк, в войну подростком работавший на УАЗе: «Дети в школах падали в голодные обмороки. Тогда две учительницы пошли на прием к Славскому. Понятно, сколько у него было забот и хлопот. Он мог бы сказать – есть ГОРОНО, я при чем тут? Но он внимательно выслушал учительниц и сказал: «Решим эту проблему». И ведь он решил: организовал подсобные хозяйства, подобрав для этого окрестные колхозы и совхозы. В итоге во время всей войны 6500 детей Каменск-Уральска получали бесплатный обед. И мы даже в каникулы ходили в школу на всякие мероприятия, чтобы покушать. И рабочим за вредное производство каждый день выдавали бутылку свежего молока. А еще приказал, когда в столовой чистили картошку, не выкидывать срезанное, а всем семейным людям на пустырях, которые были возле ТЭЦ сажать очистки и глазки на выделенных каждой семье сотках. Землю перед этим вспахивали заводским трактором. Мало того, Славский организовал доппитание еще и в городских больницах. Никто у него за это не спрашивал, а могли наоборот еще и голову снести» [128].
Последнее у сегодняшнего читателя может вызвать недоумение: за что «голову снести»? Дело в том, что инструкции Госкомитета обороны строго-настрого заказывали перераспределять рабочую «пайку» на лиц, не занятых непосредственно в оборонном производстве. И голодные дети не были исключением.
Пока подсобные хозяйства не начали давать урожай, Славский смог как-то договорится о поступлении в Каменск внефондовых продуктов питания. Резон у него был простой, но железный: рабочие недоедают, потому что несут часть своей пайки своим и соседским детям.
Примечательно, что через год подсобные хозяйства УАЗа смогли не только кормить всех городских детей и обеспечивать дополнительное питание заводчанам, но и поставлять продукты государству!
И это тоже характернейшая черта Ефима Павловича как руководителя: и в дальнейшем он всегда брал производственные задачи максимально широко, по-хозяйски и по-государственному. Не ограничиваясь узкой задачей плана выпуска продукции, сразу же вникал в жизненные проблемы людей, решал на годы вперед «попутные» задачи других направлений, которые ему никто не вменял в обязанность решать.
Удивительно, но в середине войны завод под руководством Славского смог откликнуться на нужду городских школ в… школьных принадлежностях. А именно из сверхпланового «крылатого металла» изготовить алюминиевые чернильницы. Наверное, больше нигде в мире во время «войны крыльев» ничего подобного не делали…
Еще несколько штрихов в этом ключе: в 1942 году в городе усилиями Славского при заводе был открыт техникум. А в январе сорок третьего – в самый разгар Сталинградской битвы, когда судьба страны висела на волоске, – в Каменске-Уральском при содействии директора завода открылась… детская музыкальная школа. По местной легенде, в эту школу Ефим Павлович даже передал пианино своей дочери. А в 1944‐м начал строиться ДК УАЗа – до сих пор самое красивое здание в городе. Его проект Ефим Павлович годом ранее заказал заслуженному архитектору РСФСР из Свердловска Владимиру Емельянову.
Строительство Дома культуры УАЗа. 1943 г.
[Из открытых источников]
У Славского была и другая потрясающая способность – договариваться с начальством, убеждать его. В войну это играло, конечно, особую роль. Для увеличения выплавки алюминия нужно было больше и больше бокситов. Освоение близлежащего Соколовского месторождения дало весомую их прибавку. Тормозила лишь транспортировка руды до завода.
Из воспоминаний Е.П. Славского: «Помню, как мы тогда лошадьми руду возили. На таратайке – тонну. Это много – тонна! Ну, сколько же этой ерунды на лошади-то навозишь? (…)
Наш шеф Микоян два-три раза принимал меня. Он отвечал за материальное обеспечение фронта и за цветную металлургию и здорово мне помогал: все подписывал, чтобы подкармливать людей, давал безнормативный хлеб. Когда я ходил на прием к Микояну, всегда брал с собой миллиметровку, на которой чертил график, где показывал, как я наращиваю производственные мощности. Когда началась война, Уральский завод выпускал 20 тысяч тонн алюминия, а к концу своей деятельности я довел эту цифру до 75 тысяч тонн. Микоян видел все это на графике и очень радовался» [85. С. 22].
Далее Славский вспоминает, что однажды пришел к Микояну, чтобы попросить у него для перевозки руды на завод двадцать «студебекеров» – американских грузовиков, которые поставляли для фронта по ленд-лизу. Ломако его отговаривал от этой затеи: мол, ничего не выйдет – только рассердишь наркома: «Его же Сталин прямо лупит за снабжение армии». Но Славский решил дерзнуть: «Действительно, когда дело в разговоре дошло до студебекеров, которых никто из гражданских не имел, он мне категорично: «Нэт машин, дирэктор!»
Я требую, а он нервничает. Возьмет в руку карандаши, перебирает их все время, а потом бросает. Нервный очень был. Страшная нагрузка, чудовищная! Я говорю: «Анастас Иванович! Ну, поймите, я не могу столько дать алюминия. Ведь руды же с севера мне поставляют сколько? А тут дома, рядом с заводом руда, а я – на лошадях. Ну разве я смогу с лошадьми алюминия столько дать?» А он говорит: «Дирэктор, ты русский язык понимаешь? – а сам – с акцентом. – Нэт машин». Бросил карандаши и побежал. Прием был окончен».
Но на этом история не завершилась. Видимо, все же запала Анастасу Ивановичу в душу настоятельная просьба уральского директора. Ефим Павлович описывает неожиданную развязку с юмором и известной долей гордости:
«Через десять дней звонит мне Микоян: «Аврал! Как дэла, как дэла? Слушай, дирэктор! – Ефимом Павловичем никогда не называл, иногда – «товарищ Славский», а чаще – «дирэктор», – ты можешь сам собрать машины, если я тебе их доставлю в разобранном виде?» Я говорю: «Конечно, Анастас Иванович, у меня ремонтные цеха замечательные. Они могли бы и готовые машины сделать, но это долго будет». «Хорошо, – ответил Микоян, – я тебе из Владивостока отгружаю». И он мне двадцать машин «притащил». Весь Урал тогда говорил, что Славский получил двадцать студебекеров! Отдельно были колеса, отдельно – кузова и отдельно – двигатели. За несколько дней собрали машины, и двадцать машин с охраной протоптали мне маршрут от месторождения к заводу» [85. С. 22–23].