Здешние бескрайние степи были когда-то для Руси Диким полем, откуда всегда грозило нашествие степняков. Прокатились по его буйным ковылям бесчисленные волны переселенцев, сменявших друг друга, схлестываясь в битвах, заключая союзы для совместных набегов. Скифы, сарматы, торки, булгары, печенеги, берендеи, хазары, авары, половцы, а позже греки, сербы – кого только здесь не побывало, каких кровей не перемешалось! Где-то здесь былинный Никита-Кожемяка одолел печенежского великана, томился в половецком плену незадачливый князь Игорь – герой первого русского литературного произведения.
Считали эту землю своим владением и Хазарский каганат, и Ногайская орда, и Крымское ханство. А в атласе знаменитого европейского картографа XVII века Алексиса-Юбера Жайо она обозначена как Territorium Kazakorym Donensium, граничащая с Московией. Персидские хронисты именовали ее «Земля кайсак».
Ефим Павлович в зрелом возрасте живо интересовался историей своей малой родины: в его библиотеке были исторические труды на эту тему с подчеркнутыми местами.
Самой Макеевке предшествовали древние казацкие урочища: Ясиновка, Землянки, Нижняя Крынка. Первое основали запорожские разбойники – харцызы, гайдамаки и «характерники» – казаки с паранормальными, как сейчас сказали бы, способностями. Они периодически вступали в стычки с донскими казаками: здесь на берегах рек Кальмиус, Крынка и Калиновая проходила историческая граница Екатеринославской губернии и области Войска Донского. А в конце XVIII столетия после ликвидации Екатериной II Запорожской Сечи сюда переселили семьи малороссийских крестьян, в том числе предков Славского по материнской линии.
Само имя Макеевка пришло от войскового старшины Мокея Осиповича Иловайского – из ставшего знаменитым позже дворянского рода Иловайских. Его потомки оказались одними из первых донецких углепромышлеников.
Искать и добывать «горюч-камень» в этих местах повелел еще Петр I. Но угольная лихорадка охватила Донецкую землю лишь во второй половине ХIХ века. Как грибы после дождя возникали акционерные общества, в Донецкий угольный бассейн потянулся иностранный капитал, предприниматели и инженеры из Европы.
Поселок Дмитриевка в Макеевке. С открытки начала ХХ в.
[Из открытых источников]
В 1890‐х годах Макеевка уже стала «комплексным» поселком, промышленная часть которого была тесно связана с соседней Юзовкой – будущим Донецком. Все шахты и заводы сплетались железнодорожными ветками и дорогами – так рождалась огромная донецкая агломерация. Слободы и поселки разрастались вдоль удлиняющихся разработок угольных пластов, набухая узлами шахт, мастерских и заводов, выбрасывая вперед «пальцы» дорог.
Административным, торгово-промышленным и культурным центром Макеевского горного района был поселок Дмитриевский, превратившийся в ядро будущего города Макеевки. Рядом вознес в небо свои трубы крупнейший в регионе металлургический завод «Унион», построенный французским акционерным обществом «Генеральное общество чугунолитейных, железо- и сталеделательных заводов в России». Судьба Ефима Славского оказалась тесно связанной с этим заводом. Именно там он получит свою «путевку в жизнь».
Что же это было за время и что за место, где он рос? К 1910 году в Макеевском горном районе работало 37 шахт, которые давали четверть всего донбасского угля. Большинство из них принадлежали иностранному капиталу. Эксплуатация была жесткой, а условия труда шахтеров суровыми. При этом прирост населения промышленного Юга России в начале века перекрывал все другие регионы империи благодаря огромному потоку трудовых мигрантов со всей страны: строящиеся заводы и новые шахты требовали все больше рабочих рук. Жизнь здесь бурлила – не зря в эти годы Донбасс прозвали «Новой Америкой».
Александр Блок ярко выписал образ «Новой Америки» в своем одноименном стихотворении 1913 года:
(…) Путь степной— без конца, без исхода,
Степь, да ветер, да ветер, – и вдруг
Многоярусный корпус завода,
Города из рабочих лачуг…
Черный уголь – подземный мессия,
Черный уголь— здесь царь и жених,
Но не страшен, невеста Россия,
Голос каменных песен твоих!
Уголь стонет, и соль забелелась,
И железная воет руда…
То над степью пустой загорелась
Мне Америки новой звезда!
Действительно, как и во время американского промышленного бума, в донской степи стремительно вырастали заводские корпуса и трубы. Инфраструктура была сугубо функциональной и, прямо скажем, весьма «классово дифференцированной» – Блок точно пишет про «города из рабочих лачуг».
В Макеевке, которая с легкой руки газетчиков получила прозвище «Донецкий Чикаго», каменные строения начинались и заканчивались в центре Дмитриевки. Здесь в особняках жило волостное начальство, представители Войска Донского, богатые купцы и лабазники, содержатели питейных заведений и доходных домов. Вместе с металлургическим заводом было возведено внушительное здание заводоуправления, появились изящные дома французских инженеров, роскошные гостиницы, электрическое освещение и водопровод. Для решения коммунальных вопросов ввели должность заведующего поселком. В 1912 году «завпоселком» Дмитриевский был, например… швейцарец Адольф Биз.
Рядом в плохо оборудованных шахтах периодически гибли от взрывов метана и обвалов горняки. В год рождения Ефима Славского на шахте «Иван» в 1898 году погибло 74 и было ранено 15 человек. И в том же году на шахте «София» засыпало 14 шахтеров.
В стихийно и хаотично возникавших рабочих поселках – «нахаловках» – часто проносились, кося людей, эпидемии холеры, оспы, сыпного тифа. Из губернского центра приезжали врачи и фельдшеры, но смертность оставалась высокой. В официальном рапорте от 11 октября 1908 года окружной врач так обрисовал быт горняков на шахте «Президент»: «В связи с появлением холерных заболеваний на рудниках франко-русского общества были осмотрены помещения рабочих. Казармы содержатся крайне грязно, стены, окна, двери, нары покрыты слоем грязи и угольной пыли и копоти, причем казармы переполнены рабочими – на одной наре спят двое. Вода берется из шахт и направляется к водоразборным кранам. Вокруг этих кранов стоят постоянные лужи грязной воды, от которых идут ручьи по всему селению, причем в этих ручьях постоянно копаются свиньи и различные птицы» [6].
Дмитриевка в Макеевке. С открытки начала ХХ в.
[Из открытых источников]
В августе 1892 года в Юзовке и соседней Макеевке вспыхнул знаменитый «холерный бунт». Усмирять разбушевавшихся горнорабочих пришлось казакам и войскам.
Рабочий день на шахтах длился 12 часов, но в 1898 году, после стачки юзовских шахтеров, он был сокращен до десяти с половиной. Стачки были не редки. В начале века сюда активно проникали революционные пропагандисты, а кроме того, на Донбасс перебирались квалифицированные рабочие из старых промышленных центров России: Москвы, Петербурга, Сормова, Тулы, уволенные за «смутьянство». Донбассу опытных рабочих рук катастрофически не хватало, поэтому дирекция часто закрывала глаза на «неблагонадежность».
Первая русская революция 1905 также прокатилась волной забастовок и волнений по Донбассу и самой Макеевке. Об этих событиях судачили повсюду: на базарах, в трактирах, по домам. И хотя рос Ефим Славский как типичный сельский паренек, именно они в скором будущем определят его судьбу.
Глава 3Из пастушков в пролетарии
Если въезжать в Макеевку из Харцызска, центр ее оказывается за глубокой балкой, на дне которой небольшой прудик, гордо именуемый «Макеевским морем». Мутная река Грузская, речка Кривой Торец, балка Свинячья… Нынешнюю панораму составляет нагромождение рукотворных гор, лес заводских труб, огромный террикон шахты Глубокая: пузатые градирни, гигантские отвалы кокса и шлака, убегающие вдаль столбы высоковольтки. А в начале прошлого века здесь простирались лишь степи, холмы да яруги.
На окраине Макееевки, представлявшей собой типичное малороссийское село, жила семья отставного солдата Павла Славского, женатого на крестьянке Евдокии Петровне. Жила не богато, но и не бедно, пока не умер отец, справно трудившийся на своем наделе, выделенном ему по окончании службы.
Все еврейские энциклопедии, а вслед за ними и Википедия дружно записывают его в выкресты, то есть крещеные евреи, называя не Павлом, а Фавелом. Однако ни сам Ефим Павлович и никто из его родственником про «еврейство» отца никогда не говорил. Учитывая прямоту характера нашего героя, вряд ли он стал бы скрывать национальность отца – скорее нет-нет да и вспоминал бы с шутливой гордостью.
Мать будущего министра обычно называют русской, иногда добавляя «казачкой». Сам же Ефим Павлович уже на излете своей жизни рассказывал о родителях по-иному.
«Родился я в 1898 г. в семье крестьян-украинцев Павла и Евдокии Славских, на Украине, в области Войска Донского. Семья у нас была немалая. В глинобитной хате вместе с дедом Янушем и бабушкой Параской кроме отца с матерью дружно жили еще трое сыновей со своими семьями. Едва мне исполнилось пять лет, умер от воспаления легких отец. На руках у матери нас осталось трое: я, брат Федор и сестра Марфа – оба младше меня», – вспоминал на пенсии Ефим Павлович под запись директору мемориального Дома-музея И.В. Курчатова Раисе Васильевне Кузнецовой [85. С.12].
Здесь, правда, стоит внести коррективу в поздние воспоминания нашего героя. Никакой «Украины» в составе Российской империи как административной единицы не существовало. Да и «украинцами» тогда мало кто себя называл. Однако возникновение Украины – сперва гетманской, а затем советской – «заслонило» для Славского этот исторический факт как малозначащий. Сам себя он всегда считал именно украинцем, иной раз именовал даже «хохлом», любил украинские песни и кушанья. Хотя, разумеется, никогда не противопоставлял все это русскому – любой национализм был ему чужд. А если обратился бы к генеалогии, то наверняка нашел бы предков на западной, правобережной, части Малороссии. Ведь имя его деда Януш – польского происхождения.