Мог ли Курчатов с ведома Берии (а как иначе?) уже на этом этапе обратиться к уральскому директору – «асу» по цветным металлам – с целью наладить выпуск чистого графита на УАЗе? В этом, увы, можно сильно усомнится. Хотя бы потому, что Славский был практик, а «графитовая проблема» требовала сперва серьезной научной проработки. Об этом свидетельствует, например, совсекретное письмо Петра Ломако от 22 февраля 1945 года заместителю Берии генерал-майору Василию Махнёву, назначенному секретарем Спецкомитета при СНК СССР. В нем, в частности, говорится: «Графитированные электроды высокой чистоты (содержание золы не более 0,04 %) по техническим условиям Лаборатории № 2 Академии наук СССР электродными заводами Наркомцветмета до настоящего времени не изготавливались. Для организации производства таких изделий необходимо предварительно провести лабораторные научно-исследовательские и заводские опытные работы по изучению и подбору сырья, технологии и оборудованию. Эти работы Наркомцветметом поручаются Московскому электродному заводу».
Михаил Георгиевич Первухин.
[Портал «История Росатома»]
То есть никаких работ по чистому графиту на Урале или где-либо еще в Советском Союзе до 1945 года не велось. А значит, и «воспоминания» об этом Славского и «свидетельство» Александрова (а следом за ними – Николая Петрухина) можно отнести к области забывчивости, фантазии… или уж неизвестно чего. Кстати, вышецитируемый отрывок из воспоминаний академика Александрова страдает и другими неточностями, что сильно «подмывает» их бесспорность. Например, ни Б.Л. Ванников, ни В.А. Малышев в 1943‐м никакого отношения к атомному проекту еще не имели.
Как бы то ни было, Е.П. Славский, наряду с другими мощными государственными фигурами, оказался привлечен к советской атомной программе на ее ранней стадии. На таких «перепутьях судеб» всегда остается множество вопросов без ответов. Почему Славский, который не физик и не химик? Мало ли оставалось даже во время войны талантливых дипломированных и «остепененных» физхимиков, при этом еще знающих толк в металлургии, непосредственно специалистов по графиту? Ведь речь-то шла не просто об ответственном производственном участке, а о секретнейшем «урановом проекте». Кто «двинул» его туда? Ломако? Но он, скорее всего, выступил «передаточным звеном». Опять «таинственный покровитель»? С большими усами и трубкой в прокуренных зубах? Ответа нет.
Абрам Исаакович Алиханов.
[Портал «История Росатома»]
Где именно состоялась первая встреча Славского и Курчатова мы не знаем. Главное, что Ефим Павлович был введен в круг непосредственных реализаторов Атомного проекта. И свою работу по нему начал в Москве, куда в конце победного года переехал с женой и двумя дочерьми, поселившись сперва в «цветметовском» доме на Садовом кольце напротив Курского вокзала.
Можно представить себе недоумение самого Ефима Павловича, инженеров и лаборантов Московского электродного завода, выделенных в особую (и, конечно же, секретную!) группу, озадаченную получением незнамо для чего сверхчистого графита. Да еще какого «сверх»! Скажем, примесь бора не должна была превышать миллионных долей, то же – с серой, при этом «зольность» (отношение веса золы, остающейся после полного сжигания графита к его начальному весу) – четырех сотых процента.
Когда на заводе увидели техническое задание на графит с такими параметрами, то протерли глаза, не веря: казалось, что машинистка случайно напечатала лишние нули после запятой.
Между тем Атомный проект энергией Курчатова двигался вперед. Хотя и не так быстро, как хотелось бы: правительство и сам Сталин, понимая важность создания «урановой бомбы», еще не представляли до конца степени продвижения аналогичного проекта в США и тот цейтнот, в котором вскоре окажется Советский Союз. Надо помнить, что шла тяжелейшая война, полстраны лежало в руинах.
Академик, геолог Александр Ферсман, работавший еще в конце 1920‐х на единственном в стране урановом месторождении Тюя-Муюн в Узбекистане, открытом до революции, взялся было доказывать Берии, что богатые залежи урана найти практически невозможно – это рассеянный в природе элемент. На что Лаврентий Павлович, по легенде, спокойно возразил: «Партия прикажет – найдешь».
Совсекретное постановление Госкомитета обороны от 8 апреля 1944 года № 7102сс/ов «О развитии производства урана» предписывало начальнику Главредмета А. Крылову и директору Гиредмета А. Зефирову в течение года обеспечить производство на опытной установке 500 килораммов металлического урана, а всем геологическим организациям немедленно приступить к поискам урановых месторождений. Специальные отряды и партии геологов разлетелись по всей стране, включая только что освобожденные области.
Тюя-Муюнский радиевый рудник. 1928 г.
[Из открытых источников]
И не только в нашей стране. «Прощупывать» землю на предмет урана, или, как его называли в секретной переписке, «руды А-9», начали в советской зоне оккупации в Северном Иране и в Синьцзян-Уйгурском автономном районе Китая.
Физики же работали своим чередом. Уже в декабре 1943‐го был произведен первый килограмм металлического урана в слитке. «В 1944 году, уже на новой территории в Покровском-Стрешневе, где сейчас находится Институт атомной энергии имени И.В Курчатова, был пущен циклотрон, получены первые количества плутония, велись опыты по созданию уран-графитового реактора, и срок создания его уже зависел в основном от поставок графита и урана», – свидетельствует академик Александров.
Секретные атомные работы велись тогда в большой брезентовой палатке, разбитой на пустыре – площадке, выделенной курчатовской лаборатории между подмосковными деревнями Щукино и Покровское-Стрешнево. Рядом на основе недостроенного здания Всесоюзного института экспериментальной медицины начало возводиться специальное здание по проекту известного архитектора А.В. Щусева.
Распоряжение Государственного комитета обороны № 5582сс 8 апреля 1944 г.
[Портал «История Росатома»]
«Урановая гонка» в СССР – с усиленными поисками этого металла по всей стране, вывозом его из Восточной Германии, Чехословакии, Болгарии, Венгрии – многократно описана – и это была жаркая битва! Но тогда она не касалась напрямую нашего героя.
А вот «номер два» в эпопее создания первого реактора – сверхчистый графит – подступил ему, можно сказать, как нож под горло.
Вот как вспоминает о новом суровом испытании сам Ефим Славский. При этом, заметим, опять умалчивая про какие-нибудь работы по графитовой теме во время войны на Урале. Однако уже точно зная, для чего нужен особый графит: «Наркомат наш вернулся в Москву. Я в том же качестве – заместитель наркома и начальник главка алюминиево-магниевой электродной промышленности. Проработал год. Об атомной энергии, я тогда честно не имел никакого понятия. Мои знания о ней исчерпывались знакомством с двумя статьями академика И.Е. Тамма, притом в 1945 году я был чрезвычайно поражён, так как в них сообщалось о делении атома. К тому времени я уже был прекрасно знаком с Игорем Васильевичем Курчатовым (выделено мной. – А.С.). Курчатов обратился ко мне с просьбой наладить производство чистого графита. Почему именно ко мне? Потому что графит, который нужен был Курчатову, мог быть получен из анодной массы в цветной металлургии. А это моё кровное дело. Выпуск был поручен Московскому электродному заводу, который немедленно приступил к производству этого графита. За каждым его граммом я лично следил. Шла наработка» [29. С. 69].
Московский электродный завод (МЭЗ), старейшее в стране подобное предприятие, был построен в районе Соколиной Горы еще в 1933‐м для выпуска изделий из графита. Основную долю продукции составляли сварочные электроды. В связи с задачей получения сверхчистого графита требовалось выявить закономерности, связывающие режим пиролиза с качеством тяжелых пиролизных смол и далее – с качеством получаемого из них кокса.
Для этого совместно с работниками московского завода «Нефтегаз» велись интенсивные лабораторные исследования, которые затем проверяли на промышленной пирогенной трубчатой установке. Научной стороной занимались сотрудники секретной курчатовской Лаборатории № 2 В.В. Гончаров и Н.Ф. Правдюк.
Зачем именно нужен такой суперчистый графит, на заводе никто не знал, пошли даже слухи, что речь идет о создании искусственных алмазов, над чем Курчатов сильно посмеялся.
Но в целом было не до смеха – ведь к этому времени две атомные бомбы, выпавшие из люков американских бомбардировщиков, испепелили Хиросиму и Нагасаки. Угрожающий намек бывших союзников Москве был очень «толстым».
Через одиннадцать дней после последней американской атомной бомбардировки – 20 августа 1945 года – И.В. Сталин подписал знаменитое постановление ГКО № 9887 «О Специальном Комитете при ГКО». Эту дату официально принято считать рождением отечественной атомной промышленности. Хотя рождение государственного Атомного проекта, как уже говорилось, произошло тремя годами ранее.
Специальному комитету было поручено руководить всеми работами по атомной энергии. Председателем стал нарком внутренних дел и зампред СНК Лаврентий Берия (он и ранее по распоряжению Сталина курировал работу Курчатова). В качестве рабочего органа Спецкомитета сформировали Первое Главное управление (ПГУ) при СНК СССР под начальством Бориса Ванникова.
Этот орган, зародыш будущего Министерства среднего машиностроения, был наделен совершенно особыми полномочиями – фактически становился «государством в государстве». Например, ПГУ могло начинать любую стройку или сооружение без всяких предварительных смет и согласования с другими органами власти. Финансирование, в том числе и капитального строительства, проводилось напрямую через Госбанк, минуя финансовые ведомства. При этом в банковских счетах не указывалось фактическое назначение произведенных работ. Для занятых в Атомном проекте устанавливались особое снабжение, транспортный приоритет.