сли они прос…т там – нам всем дорога на Лубянку. А я бывал там уже, и больше не хочу – не знаю как ты, – говорил Борис Львович, держась за сердце. – Ты же делал уже на Урале…» – добавлял он с вкрадчивой тоской, чего-то явно не договаривая и при этом прозрачно намекая.
Славский в ответ только задумчиво качал головой, прикидывая про себя, как можно ускорить стройку. Один раз специально поговорил об этом с Курчатовым. Тот на секунду задумался и потом выдал с улыбкой: «Да ты же и сам знаешь, Ефим, как: с помощью премиального спирта и такой-то матери!» А потом, помолчав, добавил уже серьезно: «Я думаю, что здесь начальственным наскоком не обойтись». Сам он, в отличие от Славского, пока еще не успел побывать на «Базе-10».
Начальником «главной стройки» 11 октября 1946 года был назначен Яков Давидович Рапопорт. Полностью должность звучала так: «Начальник Управления Строительства № 859 и ИТЛ МВД». Новое самостоятельное управление было выделено из состава Челябметаллургстроя. Тогда же приказом МВД от 3 октября 1946 года рядом с кыштымской стройплощадкой и специально под нее быстро соорудили новый исправительно-трудовой лагерь. Его бараки вместе со «старожилами» наполнили новые партии зэков со строительными специальностями и «нетяжелыми» статьями приговоров.
Рапопорт на какое-то время стал здесь «царем и богом». Почетный чекист, бывший заместитель начальника ГУЛАГ ОГПУ-НКВД аж с 1932 года, он «строил» Беломорканал и много чего еще руками заключенных, рядами ложившихся в землю вдоль этих строек. Будучи к этому времени в звании генерал-майора, имевший, как и Славский, уже три ордена Ленина, выживший в двух «чистках» работников НКВД, он знал себе цену и был самоуверен с оттенками надменности. Впрочем, понимал он и то, что главным для «Хозяина» здесь под Кыштымом было выполнение сроков строительства. Поэтому не стал возражать против введенной до него системы расчетов с заключенными по расценкам вольнонаемных, против поощрения для «стахановцев» повышенной пайкой, водкой и папиросами.
При всей формально-режимной разнице между заключенными и вольнонаемными экстремальный характер стройки стирал некоторые границы, более жесткие в других местах. Причем стирал в обе стороны! Эти особенности Ефиму Павловичу вскоре предстояло ощутить на собственном опыте.
Глава 3Кыштымская сага
Кипение высшего начальства из-за срыва сроков строительства достигло предела и перешло в оргвыводы. После очередной инспекции секретной стройки Лаврентий Берия 10 июля 1947 года разнес по кочкам ее руководство и прямо на месте снял с должности директора Быстрова. Кандидатура на замену давно лежала у Завенягина и Ванникова в «запасной» папочке – лихой буденновец и «крутой» директор-инженер Е.П. Славский. При этом никто не думал освобождать его от должности замначальника ПГУ, как и в 1945‐м от заместителя наркома Наркомцветмета.
Так 49‐летний Ефим Павлович Славский в полном расцвете сил стал директором секретного атомного комбината № 817. Одновременно на него легли и обязанности главного инженера. Цель была поставлена предельно ясно: «завинтить гайки» так, чтобы никому мало не показалось – чтобы объект был сдан кровь из носу в уже исправленные и «предельные» сроки. Задача – сколь ответственная, сколь и «гиблая», что, в принципе, понимали все. Но отказаться от нее было невозможно. Кандидатуру Ефима Павловича оперативно утвердили в Спецкомитете и одобрил Иосиф Виссарионович. Тут уж, как говорится, вперед и с песней! Попрощавшись с женой и дочками (жить им там пока было негде), Славский солнечным июльским утром вылетел спецрейсом в Челябинск, а оттуда – в Кыштым. Его ждал бой не менее важный, чем шесть лет назад за «авиационный» алюминий под Свердловском.
И проявить предстояло всю свою незаурядную инженерную смекалку и организаторский талант. А заодно – что уж греха таить – грубую волю, не стесненную условностями. Оба этих полюса ярко проявились на строительстве будущего ко мбината «Маяк». Что понятно: экстремальная атмосфера стройки вытаскивала на поверхность и лучшие и худшие качества. И умные люди это понимали.
В этом смысле весьма примечательны и важны воспоминания человека, работавшего при рождении завода № 817 (будущей «Сороковки» и «Маяка») бок о бок со Славским – инженера-энергетика, кандидата технических наук, в будущем – Героя Социалистического Труда, лауреата Сталинской и Ленинской премий, директора химического комбината и всего ПО «Маяк» Бориса Васильевича Броховича.
Отношения у них со Славским сложились «своеобразные». А если прямо сказать – осложненные прямыми конфликтами, в которых виноваты бывали обе стороны. При этом Брохович, рассказывая о Славском в нескольких своих книгах воспоминаний наименее «панегирично», поднимается в итоге над понятной пристрастностью, рисуя живой образ мощного руководителя и выдающейся личности.
Знакомство их началось еще в столице, до назначения Славского директором комбината. «Я познакомился с Е.П. Славским в Москве, когда был вызван к нему для утверждения начальником отдела оборудования УКСа завода 817 в г. Челябинске (базы-10), – пишет Брохович. – Славский мне представился крупным мужчиной, с несколько необычным лицом, высоко сидящими глазами. Мне он показался человеком с твердым характером, но совершенно невыдержанным. Сначала разговор был доброжелательным. Ефим Павлович сказал: – Ты попал в рай: по три месяца будешь отдыхать в Крыму и на Кавказе, лишь работай как следует.
Борис Васильевич Брохович.
[Портал «История Росатома»]
Но когда я попросил не назначать меня, так как я хочу поступить в аспирантуру в институт Кржижановского и что в 30 лет идти в снабженцы мне не хочется, нет навыков для такой работы, Ефим Павлович вышел из себя. Он не принял мои доводы, начал кричать: – Работать все равно будешь, под конвоем водить будем. И Славский утвердил в этой должности меня» [40. С. 9—10].
Дает он и яркий экспресс-набросок внешности Ефима Павловича, детали которого, впрочем, также кое-что говорят о характере человека:
«В это время Славский был цветущим шатеном высокого роста, плотного телосложения, с волосами на пробор, всегда в чистой рубашке с галстуком, чисто выбрит, большой белый накрахмаленный носовой платок, вытаскиваемый им, очки. Слегка прищуренные внимательные глаза».
В дальнейшем мы еще не раз обратимся к воспоминаниям Броховича, поскольку без них уже сложно представить «эпическо-юмористический» образ Славского.
Гуляя сегодня по ухоженному Озёрску почти со всеми признаками «внешней цивилизации» – разве что без «золотой» молодёжи с пустыми глазами, без кавказских и азиатских мигрантов и приблатненных компаний (все благодаря закрытому до сих пор статусу города за «колючкой»), лишь при большой фантазии можно представить чудовищную стройку-битву, которая кипела здесь с конца сорок пятого по сорок восьмой. Кипела она, правда, не в нынешнем городе – тогда рабочем поселке, а на площадке объекта № 1, где теперь над озером Кызыл-Таш лесом вздымаются трубы и мощные корпуса «Маяка».
Напряженная стройка продолжалась и позже – в 1949‐м, когда в казахской степи уже рванула первая советская атомная бомба – и все пятидесятые годы. Но те три года были отмечены подлинной суровой героикой. И одной из героических фигур стал, без сомнения, Ефим Славский.
Даже странно, что в нынешнем Озёрске есть площадь Курчатова, улица Броховича, улица Николая Семёнова – первого зама Славского, но нет площади или хотя бы улицы самого Славского! Из озерчан сегодня уже слишком мало в живых тех, кто хотя бы кратко лично общался с ним. И уж точно нет никого, кто работал с «Большим Ефимом» в самом начале атомной эры – в баснословные послевоенные годы «штурма и натиска».
Обширное городское кладбище полно могил первопроходцев «Маяка», умерших в расцвете лет от «лучёвки». Сам же Ефим Павлович, получивший здесь, как подсчитали позже, три смертельные дозы облучения, пережил многих. И пережил не только физически, а «памятно». Беседуя с ветеранами комбината, даже никогда не видевшими Славского в глаза, обнаруживаешь с удивлением, что память о легендарном главе Средмаша, возводившем и запускавшем под Кыштымом первенец советской атомной индустрии, до сих пор жива и «звонка». Ее излагают с невольной улыбкой, искрой, загорающейся в глазах, эпическими обертонами – как богатырские былины. Древнерусский богатырь – он суров, но справедлив, гневлив, да отходчив – и дубинушку в могутные руки возьмет супротив недругов, и ведро зелена вина в один присест выпьет, да пьян не будет. И народную смётку проявит, и за друзей своих душу положит.
Это народное «былинное» восприятие Ефима Павловича «прореживает» известная четкая и трезвая формулировка одного из главных «атомных» ученых – академика Анатолия Александрова.
«Игорь Васильевич (Курчатов. – А.С.), а позже и я, – пишет Анатолий Петрович, – постоянно взаимодействуя со Славским, всегда считали, что именно Славскому наша Родина больше всего обязана созданием ее «атомного щита». Формулировка слишком ответственная, чтобы записать ее «впроброс» в мемуарах. Или списать на подхалимаж, к которому Александров никогда не был склонен.
Славский приехал на стройку завода № 817 в самый непростой, драматический момент, когда проблемы росли подобно снежному кому. Поставка некоторых стройматериалов, оборудования и агрегатов катастрофически задерживалась. Другие прибывали валом, но их негде было даже хранить, и они, кое-как накрытые, мокли на улице. Одновременно шли сложнейшие монтажные работы, качество которых нужно было проверять «под лупой», да еще и разбираться на месте – что тут к чему.
Настроенный критически и нацеленный «разобраться с бардаком», Ефим Павлович с ходу обнаружил «бардак» в пренебрежении секретностью. Ожидая въезда в закрытую «зону» вместе главным механиком завода Артамоновым, пока дежурные солдаты проверяли документы, Славский с удивлением наблюдал как грузовики с крупной надписью на лобовом стекле «ПР», без всякого досмотра и проверки въезжают и выезжают на стройку по отдельному коридору. Выехала при нем и «легковушка».