– Что это? – спросил он у Артамонова
– «ПР» – означает «правительственная» – личный приказ генерала Рапопорта беспрепятственно пропускать транспорт с такими буквами, – был ответ.
– Твою ж дивизию! – вскричал новый директор и выскочил из кабины. Подойдя крупным шагом к небольшой очереди выезжавших машин, он остановил их перекрестьем рук и оглушил высунувшихся с недоумением водителей зычным криком: «Слушай сюда! Я новый директор завода Славский – приказываю буквы на стекле смыть немедленно, на поездки оформлять пропуска и предписания, приказ Рапопорта отменяю!»
Водители зароптали, но принялись кое-как отскабливать краску. Сзади им сигналили – у КПП назревала пробка. Машина с грозным директором тем временем проехала внутрь «зоны» и подкатила к зданию администрации завода. Навстречу уже, нахлобучивая генеральскую фуражку, выходил предупрежденный звонком с КПП и разгневанный «самоуправством» Рапопорт.
– Да кто вам позволил распоряжаться здесь строительным транспортом?! – зарядил он сразу с вызовом вместо приветствия.
– Мне позволил Борис Львович Ванников и Лаврентий Павлович Берия, знаешь таких, генерал? – спокойно ответил Славский, насмешливо глядя на грозного чекиста сверху вниз. – А еще партия, которая назначила меня сюда директором и наказала кроме прочего соблюдать строгую секретность объекта. У тебя на легковушках с «пээром» на стекле на стройку цемент возят аль б. дей? – осведомился он у слегка стушевавшегося при этих словах Рапопорта.
Тот, пожевав скулами и явно подавив силой воли рвавшееся наружу желание «размазать» наглеца, пробормотал что-то про «оперативную необходимость». И наконец, выдавив из себя подобие улыбки, пригласил в кабинет.
– Ну вот так бы и сразу, генерал – ответствовал уже развеселившийся свои «наездом» на чекиста Славский. – Пойдем поговорим о том, как нам робить тут вместе, чтоб страну не подвести и товарища Сталина. Есть у тебя что-нибудь для знакомства, я надеюсь, – добавил он с обезоруживающей улыбкой.
«Знакомство» с посредством коньяка состоялось – и по проезду машин нашли вроде бы компромисс, и по стройплощадке походили рука об руку. Но искренние отношения не заладились: начальник стройки затаил обиду за прилюдное унижение, а Славскому претило высокомерие Рапопорта в отношениях с подчиненными и вообще с людьми, словно тот был из какой-то высшей касты.
На самом деле генерал прекрасно знал, что нарушал с транспортом секретный режим, который сам же утверждал. А он был жесточайшим.
Межведомственной комиссией из представителей МВД СССР и ПГУ ещё в 1946‐м было выработано «Положение о режиме и охране особо важных предприятий ПГУ при СМ СССР с режимной зоной», утвержденное министрами внутренних дел и государственной безопасности СССР С.Н. Кругловым и В.С. Абакумовым и начальником ПГУ Б.Л. Ванниковым [25. Кн. 6. С. 114].
Документом предписывалось не реже одного раза в 2 месяца тщательно проверять состояние совершенно секретного делопроизводства, хранения и размножения документов во всех отделах, лабораториях и заводах. А также в разное время суток регулярно проверять рабочие места инженеров, конструкторов, ежемесячно производить проверку хранения и учета спецметаллов, «активных веществ и изделий из них» – и т. д.
Выезд работников по служебным делам за пределы режимных зон сводился к минимуму. Отпуска за особой зоной для всех, кто там работал и служил, включая военных и чекистов, запрещались, за исключением крайней медицинской необходимости в санаторно-курортном лечении (так что Славский, мягко говоря, неверно информировал Броховича, принимая того на работу). Выезды по семейным обстоятельствам разрешались в особо исключительных случаях. Переписка на условные почтовые отделения перлюстрировалась. В кольце глубиною до 25 километров от зоны был установлен паспортный режим, а работникам секретных предприятий то разрешали, то запрещали выход по спецпрорпускам за КПП в ближайшие окрестности на рыбалку, охоту сбор грибов и ягод.
В общем, «рай», обещанный Славским Броховичу, был еще тот. Даже когда в поселке при уже построенном и работающем комбинате наладился сносный быт, да и позже, когда наступило знаменитое средмашевское «спецнасбжение» и значительное смягчился выездной режим, жить в таком «раю за колючкой» было по душе отнюдь не всем. Особо секретных специалистов на отдых положено было вывозить в закрытых пломбированных вагонах с вооруженной охраной. А южные пансионаты ведомства представляли собою особо охраняемые зоны.
Что уж говорить про первые годы строительства «Сороковки»! Но в то время у наших сограждан не в обиходе было выбирать где «потеплее» и посытнее. У кого-то – лишь под дубиной страха, но у большинства – от кровной сопричастности задачам страны; веры в то, что «раз надо – значит, надо». И эта внутренняя готовность и терпение советского человека были гораздо выше и глубже пресловутой «партийной сознательности» из агитпропа.
Дела на стройке тем временем шли с большой «головной болью». Славский, начав распутывать клубок проблем, понял ситуацию так, что нужно установить единоначалие. И этим единым начальником, в том числе над стройкой, увидел себя. Рапопорт с этим не согласился, и началось «перетаскивание одеяла» – конфигурация самая худшая в кризисной ситуации.
Новый директор работал по 16 часов в сутки, разрываясь между размещением постоянно прибывающих сотрудников, формированием из них дееспособных коллективов; упорядочиванием объемов и направлений работ и непосредственным инспектированием строительства. В последнем Рапопорт тихо ставил ему палки в колеса, ожидая, когда же этот буйный будённовец «навернётся». И действительно, отношения Славского со строителями становились камнем преткновения – совещания проходили с шумом и криком, а толку от них было мало.
В итоге Ефим Павлович, окончательно уразумев, что не сработается с начальником стройки, прибег к известному «админресурсу»: направил на имя Берии докладную против Рапопорта, содержащую набор обвинительных формулировок: не обеспечивает нужное руководство подчиненными, не справляется с поставленными партией задачами по срокам сдачи объекта, не слушает советов, ведет себя как удельный князек – и далее. «Ход», прямо скажем, не очень красивый, но в ту эпоху и в такой ситуации это было в «норме вещей».
Лаврентию Павловичу было все равно, кто ускорит строительство. Только что начавшего работать Славского снимать было пока не за что. А Рапопорт был хоть и «свой», и заслуженный, но не совершил «чуда» за отпущенный срок. Трезво осознавая, что и Славский его вряд ли совершит, Берия понимал, что «Хозяин» ждет от него самого каких-то видимых и резких действий, а значит, надо пока заменить Рапопорта и посмотреть, не получится ли чего из этого.
В качестве замены – не без влияния Славского – был назначен генерал-майор инженерно-технической службы Михаил Михайлович Царевский. Одногодок Ефима Павловича, он имел с ним много общего в судьбе: трудовое крестьянское детство, Гражданская война, на которой он служил командиром взвода и эскадрона и был ранен. А на Южном фронте, под Царицыном, одно время был даже личным шофером члена Реввоенсовета Иосифа Сталина. Не получив, правда, как Славский, инженерного образования, он тем не менее очень успешно руководил рядом важнейших строек, командовал в начале войны 2‐й саперной армией, был награжден к тому времени двумя орденами Ленина, Красного Знамени и Трудового Красного Знамени, Красной Звезды. Под стать Славскому Царевский был даже внешне и «повадками»: высокий и крупный, с зычным голосом, он мог весьма действенно «мАтивировать» растяп и волынщиков. При этом, как и Славский, сам быстро и эффективно соображал в сложных технических вопросах.
Так начался штурм в новой начальственной конфигурации.
Котлован под нужную глубину был «выгрызен» еще в апреле 1947‐го. Окончательная низшая точка составила 53 метра. На последнем этапе грунт с минимальной механизацией в лютые морозы извлекали 11 тысяч землекопов!
Не обошлось и без героизма, предшествовал которому, как водится, «катаклизм». Чем глубже становился котлован, тем больше мешали грунтовые воды. На промежуточной станции «второго подъема», на высоту которой могли поднять воду откачивающие насосы, стояли большие водяные емкости. Из них собранная вода перекачивалась выше – на поверхность. И вдруг в январе, когда температура воздуха опустилась ниже 30 градусов, верхние насосы, захлебнувшись, заглохли. Нижние, продолжая подавать воду, начали заливать шахту водой. Работавших в котловане потребовалось экстренно эвакуировать. Еще немного – и все работы надолго бы встали.
От беды спас механик объекта Александр Ложкин, который быстро сообразил, в чем дело. Раздевшись на морозе догола, он нырнул в ледяную воду и раскрыл запавший входной клапан. Вода пошла наверх! О героическом поступке узнала вся стройка [98. С. 29].
Михаил Михайлович Царевский.
[Из открытых источников]
И таких ЧП и аварий поменьше в процессе строительства происходило множество. Ценой ошибок и простоев для начальников, отвечавших за конкретные участки работы, могли стать свобода, а то «вышка». Ведь согласно распоряжению Берии, на всех «узловых» участках строительства, сменяя друг друга, дежурили сотрудники госбезопасности, обязанные экстренно докладывать о нештатных ситуациях и сами отвечавшие за это головой. Понятно, что это усугубляло общую нервозность строительства.
Число заключенных, трудящихся на стройплощадке, к концу лета выросло до 20 тысяч и продолжало расти. Всего в строительстве комбината в том году участвовало 52 тысячи монтажников, рабочих, инженеров и ученых. К тому времени по железной дороге и автомобилями на стройку пришло около миллиона тонн грузов со всей страны.
Строились одновременно заводы «А» и «Б», поселок, станция водоподготовки, являвшая собой фактически еще один высокотехнологичный завод. Она включала в себя несколько насосных станций, которые поставляли воду в реактор на расстояние около двух километров в три этапа. Озерну