ю воду Кызыл-Таша требовалось перед этим отфильтровать, убрав всю органику и примеси, затем «умягчить», добавить специальные реагенты. Отдельное производство готовилось под прием и обработку горячей радиоактивной воды, вернувшейся из реактора.
Как вспоминал техник-куратор Управления капстроительства завода № 817, впоследствии ветеран ПО «Маяк», писатель-краевед Юрий Елфимов, на берегу Кызыл-Таша всегда было светло как днем: ночью участки водозабора освещались прожекторами, а внутри озера светились специальные гидрофонари. Работали опытные водолазы из ЭПРОНа (Экспедиции подводных работ особого назначения), число которых на пике работ достигало полусотни. «На мелководьях и у берега пробивали под водой десятки, сотни метров траншей под водозаборные трубопроводы, а еще требовалась засыпка от промерзания. Велись и подводные взрывные работы на скальных участках, а также подводное бетонирование оголовков труб. Установка муфт, стыковка труб требовали высокой квалификации и навыка» [60. С. 10].
Заключенные ГУЛАГа на работах.
[Из открытых источников]
Поначалу многие командированные сюда на работу специалисты, не зная толком, куда едут, были просто в шоке, когда «коломбина» (так называли машину с зашторенными окнами, забиравшую их в условленном месте Кыштыма – «у церкви» – и доставлявшую на объект) въезжала за двойное ограждение с колючей проволокой и часовыми на вышках. У них было полное ощущение, что их таким странным способом арестовали и привезли в заключение. Некоторые просились потом обратно «на материк», но обратной дороги не было. Только если в лагерь под боком – в телогрейке и с номером ЗК.
И этот «спецрежим» поначалу только ужесточался. С 1 октября 1947‐го по приказу Берии был запрещен выезд за пределы закрытой территории работников «Базы-10» в отпуска и даже по семейным обстоятельствам. Многие вольнонаемные специалисты и офицеры жили тогда с семьями в Кыштыме на частных квартирах. Можно себе представить состояние их жен, когда мужья вдруг не вернулись домой ни 1, ни 2 октября. Лишь после этой встряски им сообщили, что их супруги переведены на казарменное положение и не смогут приезжать, как раньше, в Кыштым. Воссоединиться многим семьям удалось лишь через несколько лет, когда в рабочем поселке построили достаточно домов под жилье.
При этом, как уже сказано выше, общее «сверхдело» выравнивало участи. В марте 1947‐го по указу Президиума Верховного Совета СССР около трети всех заключенных «кыштымского» лагеря за ударный труд и при отсутствии дисциплинарных «залётов» были расконвоированы, получив наименование «указники». У них не было паспортов и прописки, они не могли по своей воле покинуть секретную зону вокруг завода № 817, но имели возможность заводить семьи и трудится на том же объекте за «вольную» зарплату.
В отличие от заключенных, строивших лишь дороги и «гражданские» объекты, они обрели «привилегию» работать и непосредственно на строительстве завода. А позже, выучившись по какой-то специальности (что было со временем организовано здесь же), и занимать должности на комбинате.
В том же сорок седьмом из «указников» сформировали два мужских и один женский стройотряд, общим числом более восьми тысяч человек. Позже, когда уже был разрешен выезд, многие остались в закрытом городке, стали авторитетными специалистами, а некоторые даже руководителями здешних предприятий и организаций. Со временем забывалось, кто начинал на комбинате зэком, а кто «вольняшкой». Тем более что эти понятия здесь были довольно относительны.
В июле к приезду Славского реакторная шахта была уже забетонирована до уровня первого этажа – уложено более 80 тысяч кубов железобетона с 6 тысячами тонн арматуры. Впервые на советских стройках в шахту заливали «особо тяжелый» бетон, в наполнителе которого содержался металлический скрап – чтобы не пропустить радиацию от подземной части реактора. Защитный кожух из такого бетона был трехметровой толщины.
Одновременно возводилась надземная часть завода «А» – «Аннушки», как ласково прозвали «первенца» на стройке (некоторые, кстати, считали, что эту «моду» задал именно Славский). Она включала в себя обычное трехэтажное здание с кабинетами и лабораториями и огромный центральный зал над реактором – высотой тридцать метров. Масштабы поистине циклопические! При этом точность монтажных работ требовалась ювелирная: все конструкции в 1141 технологическом тракте должны были соединяться прочно, соосно и герметично.
Ничего подобного в СССР до сих пор не строили. И закупить за границей никаких деталей, по понятным причинам, не могли. Хотя отдельные вещи пришлось там не закупать, а просто «брать». Например, электропроводов нужного сечения для пульта управления реактором в Союзе не было, а быстро освоить их производство не представлялось возможным. «Поискав» в нашей оккупационной зоне Германии, нашли необходимую проводку у немцев.
Здесь Ефим Павлович столкнулся с многоуровневой задачей, которая даже ему со всем его инженерным и организационно-производственным опытом оказалась поначалу не по плечу. Как директор комбината, он выступал в качестве заказчика по отношению к строителям, которые подчинялись генералу Царевскому, как ранее Рапопорту. Под его прямым началом были непосредственные сотрудники заводов «А» и «Б», которые продолжали прибывать и должны были тесно взаимодействовать со строителями-монтажниками при монтаже котла и сопутствующих коммуникаций.
Пока шло строительство дорог, поселка, обслуживающих предприятий, углубление котлована и гидроизроляция шахты – все было понятно, и «атомные» физики с химиками особо не требовались. Но когда начались сооружение реактора, монтаж сложного и абсолютно нового технического оборудования, встали проблемы другого рода.
Некоторые детали оказывалась недоработанными и не стыковались с остальными. Виной тому была техническая новизна оборудования – особые требования предъявлялись даже к обычному вроде крепежу – болтам с гайками, фланцам.
С другой стороны, отрицательную роль играла гипертрофированная секретность: производственники часто выполняли узконаправленную задачу по присланному ТЗ, не зная, что делают их смежники и какова конечная задача. Эти минусы, как водится, были продолжением плюсов: американцы долго не догадывались о продвижении Атомного проекта в СССР, и само потаенное место под Кыштымом заприметили лишь после испытания РДС-1.
Бараки – основа растущего населенного пункта комбината № 817.
[Портал «История Росатома»]
Но на стройке будущего «Маяка» эта ультрасекретность в букете с невидалью проекта, «давиловкой» по срокам и бытовой неустроенностью (строительство жилья сильно отставало от прибывающего потока людей) рождало, по свидетельству очевидцев, «невообразимый хаос». Славский, столкнувшись с этим кошмаром воочию, пытался поначалу решать проблемы кавалерийским наскоком, распекая подчиненных на чем свет стоит. Но добиться желаемого эффекта таким образом не получалось, что он и сам впоследствии осознал. Вновь начало намечаться противостояние со строителями, на которых директор комбината стал сваливать просчеты и отставание, что было несправедливо.
Кстати, в бытность уже министром Средмаша Ефим Павлович, хорошо усвоив «уроки Кыштыма», сделал все, чтобы в составе министерства были нужные на все случаи предприятия и хозяйства, включая мощный строительный комплекс. А также действовала единая система стандартов, в том числе управленческих. Тогда же все было внове и порождало, с одной стороны крайнее напряжение ума и воли, а с другой – эксцессы характера.
Это подметил Брохович в своих воспоминаниях, характеризуя Ефима Павловича. С поправкой на сложный характер их отношений и некоторые личные обиды автора (смягченные временем) процитируем эти фрагменты полностью, не выбрасывая ничего стыдливым разрывов цитат с многоточиями, как это делается в некоторых изданиях, посвященных Славскому. Ведь пишет это один из героев нашего Атомного проекта – человек, близко общавшийся со Славским в самые напряжённые месяцы штурма первого атомного объекта страны.
«Я видел в Е.П. Славском большого инженера с острым аналитическим умом, способным очень сложную, запутанную ситуацию разложить на составные части и решить; руководителя и человека, не боявшегося принять решение и ответственность, с которым не надо вести дипломатию. Славский привык быть первым лицом и не мог быть вторым или третьим и оглядываться на кого-нибудь. В то же время в характере Славского было что-то купеческое или барское. В характере его было пренебрежение даже к близким ему и преданным ему и делу людям, возможность оскорбления с его стороны, особенно в состоянии подпития была велика. Пьяного Славского я никогда не видел, выпившего – да. Все это касалось людей, которые так или иначе находились в зависимости от него» [40. С. 19].
«Купеческое или барское»? Кроме Броховича, так Ефима Павловича никто из известных «вспоминателей» не характеризовал. Но, с другой стороны, мало кто еще из его непосредственных подчиненных времени того «кыштымского штурма» оставил письменные свидетельства. Грубость на работе и самодурство под хмельком, увы, были, видимо, оборотной стороной «визитной карточки» нашего героя в те напряженные годы. Только надо при этом учитывать, что на «лицевой» стороне его визитки значились: полная самоотдача и «смертельная» личная ответственность за просчеты подчиненных. А последние явно случались – как же без них…
В той же книге воспоминаний Броховича содержится эпизод 1948 года, о котором позже вспоминал и главный инженер УКСа комбината № 817 Анатолий Степанович Мухин – тогда начинающий инженер, а впоследствии лауреат премии Совета Министров СССР, кавалер ордена Трудового Красного Знамени. Вместе с начальником УКСа В.В. Филипповым они ждали на стройплощадке оперативку с участием Славского. Когда тот появился, то сразу вместо приветствия набросился на Филиппова.
«– Ты рыжая б…., почему не передал в срок барак под керамические изделия?