После смерти отца-кормильца семья недоедала. Десятилетнему Ефиму пришлось наняться в подпаски – каждое утро гонять на выпас коровье стадо.
Родители Ефима Славского Павел и Евдокия. Начало ХХ в.
[Семейный архив Славских]
«С весны и до поздней осени пас «на отдыхе» яловый скот помещиков да богатых хуторян. Я – подпасок – хохол, а пастух – кацап. Жил в куренях (шалашах). Зимой учился в церковно-приходской школе. Сумел окончить три класса», – скупо вспоминает детство Славский.
В Верхнемакеевке, где жили Славские, до революции были две школы. Одна – трехклассная казенная, другая – церковно-приходская, открывшаяся в год рождения Ефима. Она действовала при Свято-Успенской церкви на правом берегу речки Грузской, располагаясь в половине церковной караулки. В другой половине жили звонари. Величественный храм на средства прихожан строили целых 13 лет – 1888 по 1901 год (в 1935‐м он был взорван).
По словам Ивана Яковлевича Славского, дальнего родственника нашего героя и старожила Макеевки, Успенскую церковь было видно на много верст вокруг. Священник Александр Марков преподавал в школе Закон Божий, а другие предметы – чтение, письмо, арифметику и пение – вели диакон Тимофей Попов и псаломщик Михаил Коротун. Давались также начальные знания по географии и истории.
Ефим Павлович с улыбкой вспоминал те свои первые штудии. Строгого дьякона, который мог и затрещину залепить за разговоры во время занятий, и ежедневный «Царю Небесный, утешителю…», с которого начинались уроки, и карту мира с диковинными названиями городов и рек. И как с детворой бросались снежками из-за угла в псаломщика. А тот, подслеповато улыбаясь, грозил им кулаком и возглашал, потрясая рукавицей: «Рех беззаконнующим, не беззаконнуйте!» И потихоньку прикладывался к шкалику, который прятал в глубоком кармане тулупа.
Вокруг уже вовсю возводились и дымили новые домны, врезались в землю угольные шахты, однако жизнь в слободе текла вполне сельская. Запахивались десятины под пшеничку и овес, мычали по дворам коровы и овцы, на рассвете «спивалы пывни». Большинство домов – саманные мазаные хаты или деревянные избы. Летом на улицах долго стояла пыль от проехавшей телеги, весной и осенью – непролазная грязь, в которой вязли сапоги. Зимой степной вьюговей пробирал до костей бедняков, не разжившихся или спустивших за еду, а то и пропивших свой полушубок иль овчинный тулуп.
Грань между сельским и городским населением Донбасса пролегала не столько в благосостоянии, сколько… в образовании. Рабочие, вопреки расхожему мнению, отнюдь не являли собой «темную» непросвещенную массу. По данным переписи 1897 года, уровень грамотности рабочих-металлургов Российской империи составлял 60,2 %, в том числе среди рабочих младше 40 лет – вообще 90 %! Для сравнения: в целом по стране уровень грамотности составлял всего 21,1 %.
Село Макеевка. Справа Свято-Успенская церковь.
[Из открытых источников]
Но эти сведения мало относились к семье Славских – крестьянской и к тому же бедной: образование у родителей его было самым скромным. Однако трудно поспорить вот с чем: если мать отправила Ефима в церковно-приходскую школу и он исправно там отучился – значит, хотела она, да и сам он стремился выйти к новым жизненным горизонтам. Всю свою последующую жизнь Ефим Павлович открывал эти горизонты на восходящих ступеньках знаний. И старт для этого восхождения в промышленно растущем Донбассе был не таким уж низким.
Жизнь в Макеевке текла поистине пестрая. Европейский лоск центра города резко контрастировал с бытом окраин, где-то традиционным казачье-крестьянским, где-то чумазым пролетарским. Шло диковинное смешение веков и обычаев, «французского с нижегородским». В пестром макеевском букете звуков сочетались колокольные призывы на церковную службу и фырканье первых автомобилей; английская и французская речь в лавках и сквернословие, накатывавшее волнами из рабочих поселков. А на другом конце слободы муэдзин звал татар-шахтеров в мечеть совершить намаз.
В Верхнемакеевке два раза в год, осенью и весной на Масленицу, разворачивалась широкая ярмарка. Приезжали на нее продать-купить и просто повеселиться со всех окрестных сел и городов. Сперва три дня торговали овцами, потом коровами и быками, ну а уж после – «красным товаром»: мануфактурой, платками, скобяными и керамическими изделиями. Рядом вертелись карусели, артисты в пестрых костюмах и масках «давали комедии». А вечером, когда закрывались кабаки, улицы оглашались многоязычным пением и шумом драк. На следующий день наступало тяжкое похмелье: купцы шли в лавки, разъезжались по домам, а шахтеры хмуро отправлялись в забой, чтобы в свете масляных ламп рубить уголек.
Выйдя из «пастушьего» возраста, тринадцатилетний подросток Ефим Славский для горняцкого дела был еще мал. И направился на «старотруболитейный» завод в составе Макеевского металлургического.
«Приняли в труболитейное производство готовить соломенные веревки, которые шли в технологию литья чугунных канализационных и водопроводных труб. Завод выпускал их в мирное время, хотя и был оборонный. Он и сейчас существует – мой завод.
Рабочий день начинался в шесть утра, а в восемь был перерыв на полчаса – завтрак. С собой приносили: сладкий чай в бутылке, кусочек сала, хлеб – много ли надо было молодому пареньку. А в двенадцать часов перерыв обеденный. Ну, мы, мальчишки, игру какую-нибудь затеем там. А взрослые где-нибудь прикорнут поспать. По гудку – снова за работу» [85, С.13], – вспоминал Ефим Павлович рабочую юность.
Два года провел он там, но не вечно же такому молодцу веревки вить!
«В пятнадцать лет я почувствовал себя взрослым для такого занятия. Но на серьезные заводские работы меня еще не брали – мол, мал еще. Поступил я на рудник подручным слесаря. По знакомству меня перетащили туда, чтобы я в будущем специалистом – слесарем стал. А тут – война. Первая мировая», – рассказывал он.
Первая мировая война, она же Великая, или Германская, пришла в Донбасс в августе 1914‐го. И как везде, вызвала патриотический подъем, пусть не «крикливый». Робкая попытка нескольких большевиков организовать антивоенные протесты привела к тому, что их с позором прогнали. Однако же многотысячных радостных толп с национальными флагами и патриотическими речевками, как в Петербурге, Москве и Киеве, здесь не наблюдалось.
Труболитейный завод, где работал Ефим Славский. С открытки начала ХХ в. [Из открытых источников]
Весть об объявлении кайзером Вильгельмом войны России в Макеевку привез конный связной из Харцызска. На колокольне ударили в колокола, сельчане поспешили на майдан.
Вот отрывок из воспоминаний старожила Ильи Прокофьевича Шевченко, воспроизведенный в книге Николая Хапланова «Макеевка. История города (1690–1917)»:
«Сходка собралась довольно быстро. Староста Игнат Никифорович Сушко по слогам прочитал бумажку об объявлении войны и приказ о мобилизации солдат. На сборы солдат оставались считаные часы. Завтра призывные должны явиться к воинскому начальнику. Женщины, у которых забирали на войну мужей, отцов, братьев, обливались слезами. В хатах, где готовили солдат к отправке, всю ночь из труб шел дым. Топили печки, пекли пышки и орешки, варили птицу и яйца им в дорогу» [122. С. 346].
Кроили и шили из домотканого полотна солдатам рубахи, подштанники, отмеривали на портянки… Рассвет наступил незаметно. Уходящих на войну собрали у волостного правления, откуда тронулись к памятнику Александру II, а потом к церкви. Здесь вокруг подвод, нагруженных мешками, узелками и сумками, собрались жители села от старого до малого. Отслужив молебен, священник благословил призванных на войну защищать царя и Отечество.
Проводы мобилизованных на Германскую.
[Из открытых источников]
«Когда тронулись подводы на Харцызск, с новой силой поднялся женский крик. Они как мертвые, падали на руки уходящим на войну мужьям, отцам и братьям. Для некоторых солдат это был последний путь, так как многие из них не вернулись домой».
Провожать солдат вышла вся Макеевка, на заводе и шахтах объявили выходной, так что шестнадцатилетний Ефим Славский вместе с другими наблюдал эти душераздирающие сцены. Знал бы он, что через три с половиной года и сам возьмет винтовку и пойдет драться. Да не с немцами, а со своими – русскими…
Явившись на следующий день на рудник, не мог он не заметить, насколько тот обезлюдел. Стоял у шахты, потерянно озираясь.
– Шо ты там высматриваешь, малой? Давай, Ефимка, полезай ко мне, робить пора! – прервал его замешательство старший рудничный слесарь Петр, уже вошедший в клеть над шахтным спуском.
«Робить» каждый день приходилось по-разному: то в забое помогать обделку, то есть бревенчатую крепь дополнительными скобами усиливать, то на поверхности в мастерской гнутые гвозди разгибать, сточившиеся пазы в воротных колесах напилком выправлять. А то и просто тачки с грунтом тягать, кирпичи таскать, уголь в горячую печь котельной лопатами метать.
За сметливость, «подхватчивость» и силу не по возрасту ценили Ефима на шахте «Капитальная» на руднике Маркова. Прочили в забойщики, а то и в мастера в будущем. Рабочих рук сильно не хватало: по некоторым данным, после мобилизации 1914 года шахты лишились до половины своих работников, заводы – трети. При этом квалифицированные рабочие оборонных предприятий могли получить отсрочку от призыва, но многие пошли добровольцами.
Оправившись от первого шока из-за резкой убыли рабочей силы, хозяева нашли выход вполне в современном ключе.
– Смотри, Ефим, чаньвани чешут, – смеясь, показывал грязным пальцем поселковый дружок Славского Сеня Осадчий на забавную процессию низкорослых узкоглазых человечков, чинно шествовавших по дороге в Дмитриевку.
«Чаньвань» – так почему-то прозвали в Макеевке китайцев, которых к середине войны на местных предприятиях стало хоть отбавляй. Работящие, неприхотливые и послушные, они готовы были исполнять тяжелые работы за гроши, не добиваясь каких-то «прав» и не участвуя в стачках.