Ефим Славский. Атомный главком — страница 40 из 102

Следует сказать, что Филиппов был действительно рыжий. Славский стал топать ногами, кричал, ругался, сбросил с себя шапку и стал топтать ее ногами. Кто-то из представителей науки поднял ее, стряхнул пыль, почистил рукавом и позднее передал Ефиму Павловичу. Вот мое первое впечатление (о Славском. – А.С.)», – сказал Мухин» [40. С. 25].

В этой нервной обстановке юмористические ситуации тоже бывали окрашены специфически. Как-то, проводя очередное совещание и отпустив, по обычаю, сначала женщин, Славский накинулся на оставшихся руководителей среднего звена:

«Вместо того чтобы организовывать работу в ночную смену, вы своих секретарш обжимали!!! Вдруг в притихшем зале поднимается рука. Славский: – Ну?! Борис Самойлович Карпман, начальник стройучастка, эдак спокойно произносит: – Ефим Павлович, а у меня секретарь – солдат. В зале наступило оцепенение… Славский, указывая пальцем на Карпмана, грозно произнес: – Значит, он тебя! И тут разразился громовой хохот всего зала. Обстановка разрядилась» [64. С. 90].

Брохович вспоминает и такой случай. Поскольку все большие начальники строительства имели высокие воинские звания, то разнесся слух, что Славский – генерал-лейтенант, поэтому выше генерал-майора Царевского. На одном из общих совещаний инженер монтажного отдела Гдаля Кауфман, встав, спросил Славского:

– Товарищ генерал-лейтенант! Разрешите обратиться к генерал-майору Царевскому.

Ефим Павлович воспринял это как насмешку и ответил:

– Я не генерал, всего лишь ефрейтор, но если ты будешь плохо работать, то я тебе такое устрою, что век не забудешь!

«Устроил» Славский и самому Броховичу, причем, как тот признает в своей мемуарной книге, отнюдь не на пустом месте. Тогда, по рассказу Бориса Васильевича, на «Базу-10» для постоянной работы прибыл «главный наблюдающий» от госбезопасности генерал-лейтенант Иван Ткаченко. Постановлением Совмина от 21 апреля 1947 года № 1095—316сс/оп он был назначен «уполномоченным СМ СССР при строительстве завода № 817». Такие уполномоченные получили назначения на все секретные атомные стройки и обязаны были докладывать «о любых нарушениях режима и создании условий для возможной утечки информации о строительстве и функционировании объектов атомной промышленности и других нарушениях». Докладывал же он напрямую Берии.

Высокому начальнику быстро построили коттедж на берегу озера Иртяш с индивидуальной купальней (чуть позже неподалеку появятся такие же «финские домики» Курчатова и Славского). Сидеть в нем и отдыхать Ткаченко, понятно, не собирался, поэтому ходил по стройке, беседовал с работниками, собирая «оперативную информацию».

В один из таких походов он заглянул в кабинет Броховичу, бывшему тогда начальником отдела оборудования, с ласковым вопросом «как дела». Тот вполне честно описал, что дела не очень, рассказал и показал недоработки с приемкой и хранением присылаемого оборудования. После чего Ткаченко столь же ласково предложил Броховичу написать докладную о всех безобразиях. Что тот и сделал, даже не согласовав ее со Славским.

«Это, конечно, недопустимо и плохо», – признал сам Борис Васильевич позже. Высокопоставленный чекист отправил докладную прямиком Берии. А тот переправил Ванникову. А тот в свою очередь – Славскому.

Можно понять возмущение последнего при известии о том, что его подчиненный пишет докладные через его голову. Он высказал Броховичу все, что о нем думает, снял с должности как «ябедника» и даже сгоряча попытался отдать под суд (специальная комиссия, впрочем, не обнаружила злоупотреблений в его отделе). Борис Васильевич таким образом остался на некоторое время безработным на объекте и лишь «после долгих мытарств» был назначен главным энергетиком завода «Б». «Это наложило своеобразный оттенок на дальнейшие наши отношения», – признается Брохович.

Впрочем, это не мешало ему оценить рациональные решения Славского: «Он выдавал ИТР УКСа и отделов, в том числе и мне, с десяток пачек документации и назначал срок разобраться в течение двух-трех дней и доложить ему. Мы это делали. Это помогало ему на первых порах быть в курсе дела» [40. С. 11]. Речь идет о документации по заводам «А», «Б» и другим объектам комбината, которые начали приходить на стройку в угрожающих объемах.

Заслуженный строитель РСФСР Игорь Беляев также пишет о методике Славского: «На объекте его приняли за сумасшедшего, но Ефим Павлович разъяснял им: «Неужели и вправду думаете, что я диктовал решения. Я же из каждой вашей башки что-то выколачивал и всего лишь высказывал общее мнение. Понятно?» [29. С. 14].

Но в итоге – со всеми ухищрениями, и со всеми разносами и угрозами – намеченные сроки возведения реактора срывались на глазах. Славский начал писать докладные на имя Ванникова и Берии уже на Царевского, обвиняя строителей в затягивании работ.



Из докладной записки Е.П. Славского Л.П. Берии о критическом положении на строительстве завода № 817. 21 июня 1947 г.

[Портал «История Росатома»]


Борис Львович, сильно встревоженный надвигающейся «грозой», направил 5 октября 1947 года с инспекцией под Кыштым Игоря Курчатова, которого «усилили» первым замом МВД Василием Чернышевым. Состоявшееся в управлении строительства совещание, ясно показало: монтаж затягивается из-за задержки поставки части оборудования, а вовсе не по причине медлительности строителей. В протоколе заседания директору комбината предписывалось «усилить контроль за своевременностью поставки оборудования под монтаж».

А в конце октября на объект прибыла уже правительственная комиссия во главе с зампредом Совета Министров СССР Вячеславом Малышевым, курировавшим еще с декабря 1945‐го все атомные объекты со стороны правительства. Заседание на «Базе-10» выглядело отчасти как «третейский суд», призванный выяснить, прав ли Славский, обвинявший Царевского и его подчиненных в торможении строительства.

Малышев пригласил на заседание обоих оппонентов с докладами. Славскому ранее составить такие отчеты помогал начальник отдела оборудования Брохович, но он был уволен. Поэтому вместе с другим сотрудником, более узким спецом по электрооборудованию завода, они составили «куцую» записку на страницу, в которой перечислялись недопоставки лишь в этой области. Царевский же представил солидный доклад, в котором значились проблемы с поставками всего оборудования и скрупулезно – с датами – перечислялись вынужденные простои строителей из-за этого. Кроме того, приводились факты отсутствия должного «входного контроля» заказчиком, то есть директором комбината, поставляемого оборудования. Из-за чего его приходилось браковать или пытаться как-то «доводить на коленке» уже в процессе монтажа.

Ну и «под занавес» всплыла задержка с возведением ТЭЦ, которая будет отапливать оба завода. Ее строительство не требовало уникального оборудования, а только того, которое можно было своевременно получить, отправив заявку. Но этого сделано не было.

Как мог опытный и въедливый в делах Ефим Павлович не досмотреть, допустив такой промах, остается загадкой. Очевидно, свою роль сыграло противоборство со строителями при общей взвинченной ситуации. По итогу совещания предсовмина Малышев разразился гневной филиппикой против Славского, уперто стоявшего на своем. Прилюдно выразив свое возмущение его работой и назвав «безответственным болтуном», он тут же набрал по спецсвязи Берию, настаивая, что Славского надо немедленно снимать с директорства, иначе он завалит все дело.


Борис Глебович Музруков.

[Из открытых источников]


Лаврентий Павлович, не откладывая, прибыл через пару дней на своем литерном поезде в Кыштым и, не пожелав слушать оправданий директора, отстранил его от работы. Друг Курчатов не мог ничего с этим поделать – слишком серьезные ставки стояли на кону. Конечно, посадка вряд ли грозила в этот раз Славскому – слишком уж ценный (даром, что не физик!) он уже был работник для атомной отрасли. Но… кто знает. Во всяком случае, думается, что для Ефима Павловича то «фиаско» конца сорок седьмого стало одним из самых неприятных моментов жизни. Благо, что супруга в Москве ничего тогда не ведала о произошедшем…

Новым директором завода № 817 приказом Совета Министров СССР от 1 ноября 1947 года был назначен генерал-майор инженерно-танковой службы Борис Глебович Музруков, до того директор Уралмашзавода в Свердловске, много сделавший для ударного выпуска танков во время войны. А 12 ноября постановлением СМ СССР № 3909–1327 завод № 817 стал именоваться комбинатом № 817.

По характеру Музруков казался полной противоположностью взрывному Славскому – молчаливый, спокойный, он практически никогда не повышал голоса, тем более не «крыл» подчиненных. Но мог как-то так поставить дело, что все проблемы решались своим чередом. Он лично знал Славского: в войну они часто сидели на общих совещаниях по оборонной промышленности, бывало, что и пересекались в гостиницах.

Начав вникать в сложнейшие проблемы стройки, Музруков, не имевший тех знаний и опыта в атомных делах, который уже был у Славского, быстро понял, что ему нужен такой главный инженер, как «Большой Ефим». Однако он не мог сразу же ходатайствовать о его назначении – и «опальный» Ефим Павлович, как ранее уволенный им Брохович, почти месяц ходил по комбинату безработным.

Понятно, что большую часть времени Славский отдавал тому, что посвящал нового директора в дела, но статус его при этом на комбинате был «зыбким» – должности ему не давали, но и уехать с объекта не разрешали. При этом почти месяц с должности замначальника ПГУ его официально тоже не снимали! Приказ Ванникова об этом вышел только 1 декабря. Положение поистине парадоксальное. Комбинату, однако, позарез был нужен главный инженер. Пригласили было (не очень настойчиво) занять эту должность директора Березниковского химического завода, да тот, с облегчением поняв, что приказом переводить не будут, отказался, сославшись на здоровье.


Приказ № 340сс Б об освобождении Е.П. Славского от обязанностей заместителя начальника Первого Главног