о управления. 1 декабря 1947 г.
[Центральный архив корпорации «Росатом»]
Самолюбие Ефима Павловича было уязвлено, что вырывалось иногда наружу. По свидетельству Броховича, если Славскому кто-то говорил, что Музруков принял не то решение, которое предлагал он сам, то «Большой Ефим» отвечал, плохо скрывая раздражение: «Ну, иди-иди к своему генералу».
Брохович описывает «бытовой», но весьма красноречивый случай: «После назначения Музрукова директором, один раз вечером они со Славским спускались со 2‐го этажа по широкой двухмаршевой лестнице из временного заводоуправления по Ленина, 40. Впереди шел Славский, явно раздраженный, в сапогах и в своем коричневом «кожане», сзади Музруков в бекеше и папахе. Славский подошел к двухстворчатой двери и попытался открыть, она плохо открывалась. Тогда он ударил ногой в сапоге, дверь открылась и вылетела филенка. Музруков остановился, посмотрел на дверь и на меня, покачал головой и пошел вслед за Славским, не сказав ни слова» [40. С. 24].
Поскольку Музруков органически не умел жестко «вразумлять» провинившихся, он звал для этого Ефима Павловича, оставляя его в своем кабинете наедине с «жертвой». А тот делал это с присущей ему «виртуозностью» и мощью. По этому же принципу на совещаниях, проходивших со Славским во главе, сперва разбирали вопросы, за которые отвечали женщины, а потом их отпускали и начинался «мужской разговор» по-будённовски.
Тогдашнее смещение Ефима Павловича Музруковым потом долгие годы сказывалось на личных отношениях с Борисом Глебовичем, когда последний в роли директора «Базы-112» (Арзамаса-16) стал уже подчинённым Славского, возглавившего Министерство среднего машиностроения. Эти отношения отнюдь не были враждебными, и министр Славский никогда не припоминал Музрукову своего тогдашнего унижения, но некий «холодок» сохранялся.
Когда на «Базу-10» прибыли для ежедневной работы Ванников и Курчатов, они образовали вместе со Славским «могучую кучку» – мозговой штаб стройки и веселую дружескую компанию, которая периодически отдыхала вместе, подшучивала и подначивала друг друга, несмотря на суровость бытия. Музруков в мозговой штаб, разумеется, входил, а вот в веселую компанию – нет: как-то не сложилось. Ко всему прочему, не позволяло здоровье – после войны он лишился одного лёгкого вследствие туберкулеза.
Приказ № 349сс о назначении научного и профильного руководства комбината № 817. 2 декабря 1947 г.
[Портал «История Росатома»]
Впрочем, тогда, в сорок седьмом – сорок восьмом (да и позже), было не до этих личных «нюансов» – нужно было делать большое общее дело. И делать быстро и хорошо. Поэтому в декабре по ходатайству Музрукова, которое поддержал Ванников при согласии Берии, Е.П. Славский приказом № 158 сс по ПГУ-1 СМ СССР назначается на должность главного инженера завода № 817 – будущего «Маяка».
В этой должности вместе с директором Музруковым и его замом по науке Курчатовым они сотворили настоящее чудо – преодолели, казалось бы, немыслимые сложности и запустили в срок первый советский промышленный реактор.
Глава 4Пуск Самовара и «козлиные» страсти
Март 1948‐го на Южном Урале выдался помягче, чем обычно, что было весьма кстати для строителей. Работа кипела всю зиму – и днем и ночью. А когда солнышко начало проблескивать по-весеннему, заблестели слюдяной коркой сугробы, но еще не потекли ручьями, сливавшимися в грозные потоки, на стройке наступил особый день – этапный.
Надземное здание завода «А» еще высилось остовом – без стен и крыши, а внутри шахты принялись выкладывать из графитовых блоков активную зону атомного «котла». Над ней воздвигли огромный купол, который защищал кладку от пыли. Внутрь закачивали теплый воздух, наружу отсасывали запыленный.
Блоки готовили в специальном помещении, почти стерильно защищенном от внешнего воздействия. Его прозвали «Кошкин дом» – по фамилии прораба Кошкина, его соорудившего. Сам же реактор монтажники окрестили «самоваром».
Перед началом выкладки на небольшом стихийном митинге, обращаясь к строителям с импровизированной «трибуны» – смотровой площадки над котлованом, выступил Курчатов. Он снял шапку и волосы его с бородой трепал мартовский студеный ветерок:
«Здесь, дорогие мои друзья, наша сила, наша мирная жизнь на долгие-долгие годы. Мы с вами закладываем промышленность не на год, не на два… на века. «Здесь будет город заложен назло надменному соседу». Надменных соседей еще хватает, к сожалению. Вот им назло и будет заложен! Со временем в нашем с вами городе будет все – детские сады, прекрасные магазины, свой театр, свой, если хотите, симфонический оркестр! А лет так через тридцать дети ваши, рожденные здесь, возьмут в свои руки все то, что мы сделали. И наши успехи померкнут перед их успехами. Наш размах померкнет перед их размахом. И если за это время над головами людей не взорвется ни одна урановая бомба, мы с вами можем быть счастливы! И город наш тогда станет памятником миру. Разве не стоит для этого жить?!» [52. С. 158].
Здание первого промышленного реактора «Аннушки».
[Центральный архив корпорации «Росатом»]
Многие запомнили тогда эти замечательные, вдохновляющие слова великого, как уже тогда было ясно, человека. Для многих также откровением прозвучало впервые, вот так с трибуны произнесенное, словосочетание «урановая бомба». Хотя к 1948 году для всех, работавших здесь, включая заключенных и поварих, уже не было секретом, что и для чего здесь строят. Но все же говорить громко вслух, называя вещи своими именами, было, мягко говоря, не принято. Один физик, работавший на «Базе-10», вспоминал позже, что уже в 1950‐х, будучи в командировке в Москве, ехал в трамвае и хотел выйти на остановке, но, услышав объявление водителя «Кинотеатр «Уран», испугался и инстинктивно проехал мимо.
Но Курчатов был на то и Курчатов, что раздвигал горизонты возможного. Бдительный уполномоченный Ткаченко хотел было сделать «Бороде» замечание, но, увидев, что вместе со всей дирекцией Игорю Васильевичу хлопает и замминистра МВД генерал-полковник Чернышёв, передумал.
Первые графитовые блоки по герметически закрытой галерее спустили под руководством специалистов Курчатов, Музруков и Славский. «Кирпичи» эти 60‐сантиметровой высоты вместе должны были составить колонны высотой 9,2 метра. По периметру их стянули специальными бандажами, а потом обложили стальными плитами. Сверху донизу кладку пронизывали 1,2 тысячи «технологических каналов» – тонкостенных алюминиевых труб, в каждый из которых предстояло загрузить 74 урановых блочка в капсулах из алюминиевого сплава. Между каналами проходили «русла» для проточной охлаждающей воды. Всего же в «Аннушке» было 1124 рабочих ячейки для урановых блоков и разделенные с ними 17 ячеек системы управления и защиты реактора (СУЗ).
Сверху и снизу графитовой кладки монтировали цилиндрические металлоконструкции, а вокруг нее – кольцевой водяной бак. Внизу каналы упирались в разгрузочное устройство, которое по мере работы реактора будет выкидывать по одному блочку из каждого канала. Далее, по технологии, облученные блочки должны падать в резервуар с водой, соединенный с шахтой перегрузки, откуда «перетекать» в транспортную галерею. Пролежав там под водой два месяца для снижения радиоактивности, они по подземному же наклонному каналу «сплавлялись» на завод «Б» для химического извлечения плутония для бомбы.
Укладка графита не обошлась без ЧП – из-за нарушения технологии (как выяснилось при анализе) на втором «венце» вся кладка развалилась. Пришлось ее перебирать заново.
Берия звонил попеременно Ванникову, Музрукову и Курчатову, справляясь, что сделано и есть ли какие «затыки» в работе.
В конце мая закончили основной монтаж оборудования, механизмов и систем контроля, началась наладка. И здесь также полезли огрехи, которые приходилось выправлять. Бригады механиков и электриков, сменяясь, круглосуточно отлаживали устройства регулирования и управления «котлом» – общий щит управления располагался в отдельном помещении на расстоянии от реакторной шахты. Там «рулил» Игорь Васильевич Курчатов со своими сотрудниками.
Прибывший на объект еще в конце осени после тяжелой болезни Борис Львович Ванников ежедневно нагонял на работников страху, угрожая им, что они «не увидят своих детей», если не выполнят задания в срок. И угрозы эти были отнюдь не пустыми. На Ванникова давил грозный Берия, которого в свою очередь чуть ли не ежедневно «прессовал» Сталин, начинавший уже терять терпение.
Почти хрестоматийной стала история с начальником 17‐го стройучастка, инженером института «Проектстальконструкция» Михаилом Абрамзоном, у которого за невнятный доклад на совещании Ванников тут же отобрал пропуск, объявив, что он теперь не Абрамзон, а «Абрам в зоне». После чего инженер месяц для «вразумления» жил в бараке и выполнял строительные работы под конвоем вместе с заключенными. И это был в общем-то легкий случай: некоторых проштрафившихся специалистов после ванниковских совещаний куда-то уводили офицеры МГБ и больше их никто не видел.
Как бы то ни было – дело быстро двигалось к финалу сооружения завода «А». Даже слишком быстро, несмотря на отставание, как «внутри себя» понимали и Курчатов, и Славский, и тот же Ванников: многое не успевали семь раз проверить, а уже нужно было «отрезать». Многое было «сырым», что начало обнаруживаться уже после запуска реактора. Но давление сроками из Кремля было слишком велико. При этом не меньшим было давление «генеральной» безопасностью объекта – в том, смысле не «жахнет» ли он, часом, при запуске (как опасались и при запуске цепной реакции на Ф-1). И здесь огромную роль играла не только высочайшая ответственность каждого работника – от физиков до монтажников, но и гениальная интуиция «Бороды», умевшего идти на оправданный риск и по большому счету не допустившего ни одной критической ошибки. Этот риск, ответственность и крайнее умственное напряжение в полной мере разделяли с Курчатовым и Музруков, и Славский как главный инженер завода.