Завенягин предложил было, не разгружая каналы от урановых блочков, извлечь корродированные трубы, а затем поставить новые. Это попытались сделать, но столкнулись с тем, что трубы, имевшие специальные ребра, при извлечении задевают ими блочки, нарушая правильную центровку в каналах.
Тогда Курчатов вместе со Славским приняли трудное решение, а Завенягин его утвердил: вытаскивать все блочки, включая уже облученные, через верх технологических каналов прямо в реакторный зал. Там вручную перебирать и «калибровать» их. А потом найденные пригодными снова загружать в каналы, перед этим заменив в них трубы охлаждения.
Этот алгоритм по определению гарантировал переоблучение персонала: ведь даже не полностью облученные блочки представляли собой дичайший источник жесткой радиации. Но… без жертв, неизбежных, как на войне, было не обойтись…
Служба главного механика разработала приспособления со специальными присосками и цанги с петлями, которыми работники завода и обученные солдаты, постоянно сменяясь, осторожно, чтобы не повредить, вытаскивали драгоценные блочки вручную в ЦЗ. Была введена специальная оплата – по 10 рублей за извлеченный блок. Новые анодированные трубы уже пришли на комбинат и дожидались своего часа. Работы шли непрерывно 66 суток! Серьезные дозы радиации получили все участники процесса: некоторые скончались в госпитале уже через несколько суток, другие через несколько месяцев, третьим были еще отпущены годы. Такова была плата за атомное оружие для страны, и она была сполна выплачена. В том числе и многими «капитанами» советской атомной эры.
Выгруженные из реактора блоки обследовал лично Курчатов. Вспоминает Ефим Павлович: «И он тогда через лупу все их рассматривал: проверял – нет ли поврежденных? У нас была сигнализация устроена так, что если бы радиоактивность больше положенной нормы стала бы, то звонки зазвонили бы. Кроме того, звуковая сигнализация была дублирована световой – разные лампочки загорались. Но так как «гадость» была большая, то мы, конечно, выключали эти самые звонки и вырубали световую сигнализацию. А тут вдруг, понимаете, она загорелась, Игорь Васильевич сидел у стола. В одном ящике у него – эти облученные блочки. Он их осматривал и клал в другую сторону… Ионизационную камеру мгновенно доставили. И установили, что у Игоря Васильевича в этом самом месте находятся мощно облученные блочки. Если бы он досидел, пока бы все отсортировал – еще тогда бы он мог погибнуть! Вот такие самоотверженные дела у нас были!..» [68. С. 270].
Приказ № 401с в связи с 50‐летием Е.П. Славского.
[Центральный архив корпорации «Росатом»]
Завенягин умер в 55 лет, Курчатов – в 57. Какую роль сыграло в их ранней смерти переоблучение в том сорок восьмом и сорок девятом, доподлинно неизвестно. Но то, что она была, сомневаться не приходится. В то же время Ефим Павлович с его полученными дозами и диким напряжением в течение, по крайней мере половины жизни лишь немного не дотянул до ста лет. Видимо, человек поистине был из рода «титанов».
26 октября 1948 года на атомном комбинате под Кыштымом отметили 50‐летие Славского. Представить его к очередной правительственной награде после снятия Берией и «высочайшей опалы» было невозможно. Поэтому Ванников приказом по ПГУ объявил благодарность с занесением в личное дело и выписал приказ о награждении Славского двойным окладом. А юбилей справили дружно и весело – всей «могучей кучкой».
Глава 5Через тернии – к бомбе
Одна тысяча девятьсот сорок девятый год должен был стать решающим для всего советского Атомного проекта и для множества людей, участвовавших в его создании. Работа кипела сразу в нескольких закрытых «атомных городах», на десятках урановых рудников, в сотнях институтов и на тысячах предприятий СССР. Но успех или провал, как уже было понятно, определяли два центра: «База-112» в Сарове и «База-10» под Кыштымом.
В первом под руководством Юлия Харитона разрабатывали способ, как «поджечь» и равномерно сжать две плутониевые полусферы для выделения энергии атомного взрыва. Во втором – под началом Игоря Курчатова – в атомном «котле» должны были наработать эти драгоценные килограммы плутония из облученного урана, а затем очистить его от мельчайших посторонних примесей.
На двух других атомных «базах» все было проблематично. Задерживалось не менее чем на два года получение урана-235 на Базе № 5 (Свердловске-44) из-за проблем с центрифугами. Еще менее было ясно, когда самым чистым и экономичным способом выйдет обогащенный уран из реактора на тяжелой воде на заводе № 814 (Свердловск-45). Сильно проблемный, но худо-бедно нарабатывающий «взрывной металл» Кыштым оставался главной надеждой.
После капремонта на «Аннушке» дела пошли повеселее. Хотя и не без «затыков», но накопленный за 1948‐й опыт давал о себе знать.
Здание радиохимического завода на комбинате № 817.
[Портал «История Росатома»]
Удивительно, но в ситуации гонки с наработкой плутония с самого начала в реакторе «Аннушка» по плану Курчатова велись и совершенно другие – научные работы, например наработка изотопов: углерода-14 и полония-210. В отдельном цехе из соединений, содержащих литий, изготавливали прессованные брикеты и блок-мишени для наработки трития. Благодаря такому широкому подходу в дальнейшем удалось значительно ускорить изготовление водородной бомбы, сделать комбинат «Маяк» одним из мировых лидеров изотопной промышленности.
22 декабря 1948 года Госкомиссией был принят в эксплуатацию радиохимический завод «Б», который строился с начала сорок шестого. Поначалу он был как бы «в тени» реакторного, но после сдачи последнего начался аврал. Зимой 1947 года, еще до всякого плутония, на стройплощадке случилась беда, с которой пришлось экстренно разбираться и директору комбината Музрукову, и его заму Славскому.
Возводили 150‐метровую железобетонную трубу. Вокруг строительных лесов соорудили «тепляк» – шатер, в котором могли отогреваться строители, поднимающие наверх цемент в сильные морозы. Однажды они, подгоняемые начальством, слишком поспешили с очередным подъемом опалубки, когда бетон еще не схватился. В результате опалубка с тепляком не выдержала резкого порыва ветра. Из тепляка, накренившегося на высоте 143 метра, выпали и разбились несколько человек. А один повис над пропастью на руке, которую зажало металлоконструкциями лесов. К нему поднялся хирург, который, рискуя жизнью, отпилил несчастному руку и доставил живым на землю.
Вольнонаемные строители отказались лезть на верхотуру в мороз, чтобы восстановить тепляк. Зато нашлись смельчаки из числа зэков, которые под обещание генералов Чернышева и Царевского о немедленном освобождении за исполнение этой работы, за несколько дней все исправили. И были тут же расконвоированы.
Сдавали завод «Б» сильно поспешая – все технологии были новыми и дорабатывались на ходу, поэтому с ним намучились не меньше, если не больше, чем с заводом «А». Изменения в чертежи, сделанные по «Голубой книге» (технологическую схему радиохимического производства составили специалисты Государственного института прикладной химии совместно с учеными Радиевого института Академии наук), начали вносить, когда нижняя часть строения уже была возведена, поэтому площадка непрерывно оглашалась долбежкой отбойных молотков – дробили уже залитые бетонные конструкции.
Внутри завода было более сотни замкнутых забетонированных помещений – их прозвали «каньонами». Все полы, потолки и стены изолировали битумной мастикой. Сохранились живописные описания, как это происходило:
«Как муравьи, во всех направлениях сновали строительные рабочие, оголенные до пояса и коричневые от загара, – одни перемешивали горячий битум, разливали его по бадьям, другие разносили по назначению. Эти рабочие очень напоминали фантастических чертей из ада, готовящих смолу для грешников. К тому же на головах у них были платки, завязанные в узлы по углам, и эти узлы торчали, как рога» [91].
Вместе с заводом «Б» сдали хранилище радиоактивных отходов, остававшихся после нескольких переделов сырья (объект «С»), печально прославившееся позже в аварии 1957 года.
Что же должны были делать на радиохимическом заводе? Облученный уран в блочках, прибывающих с реактора, нужно было перевести в раствор, подвергнуть его нескольким ацетатным переосаждениям (растворение полученного отфильтрованного осадка и последующее вторичное осаждение), чтобы отделить плутоний-239 от урана и «осколков» – продуктов его деления.
Но то, что получалось в микродозах при «пробирочной технологии» в лаборатории, не работало при масштабировании процессов. На ходу приходилось решать не только инженерные, но и научные проблемы, которые тесно сопрягались между собой. Поэтому все начало 1949 года научные руководители завода «Б» А.П. Ратнер и Б.А. Никитин, главный инженер Б.В. Громов, главный механик М.Е. Сопельняк, начальники отделений А.Ф. Пащенко и Н.С. Чугреев дневали и ночевали там.
Первым директором завода «Б» до ноября 1949 года был Петр Иванович Точеный, которого Берия в свой очередной приезд в середине сорок девятого лично приказал снять за то, что тот много суетился и несколько раз назвал его «Абрамом Павловичем». «Ты что, думаешь, здесь одни Абрамы работают?» – не на шутку рассердился Лаврентий Павлович.
Оговорка, конечно, была вполне анекдотичная. Допущенные же технологические «ляпы» уже по-настоящему дорого стоили всем работникам радиохимического завода – операторам, аппаратчикам, дежурным инженерам и техникам. Мало кто из них дожил до пенсии, а некоторые скончались от лучевой болезни уже через несколько лет.
Свидетельствует химик-технолог, тогда ведущий технолог отделения № 8 окончательной очистки плутония от примесей и радионуклидов, впоследствии директор нового радиохимического завода «ДБ» комбината «Маяк», лауреат Ленинской премии и премии Совета Министров СССР, почетный гражданин Озёрска Михаил Гладышев:
«Александр Петрович Ратнер – доктор химических наук, ученик Хлопина – во время пуска и в начальный период эксплуатации наблюдал за технологией не со щита, не только по анализам, а сам лез в каньон, в аппарат – смотрел, щупал, нюхал почти без средств защиты, в одном халате, в личной одежде. Вряд ли я преувеличу, если, назову его героем труда и науки…Он умер через 3 года после пуска объекта.