Василий Семенович Емельянов.
[Портал «История Росатома]
Отработкой технологии еще в Москве начала заниматься специально созданная Лаборатория № 13, в НИИ-9 (ныне Всероссийский научно-исследовательский институт неорганических материалов имени академика А.А. Бочвара), которой руководил профессор, впоследствии член-корреспондент АН СССР Александр Семенович Займовский. На урановых заготовках отрабатывались четыре разные технологии получения «изделия»: прессованием порошков, прессованием кусков, литья в кокиль (металлическую литейную форму) и центробежного литья (во вращающуюся форму). И под каждый способ было изготовлено специальное промышленное оборудование.
Многое из него – вместе с сотрудниками лаборатории – уже в феврале начало перемещаться в поселок Татыш, определяться там «на постой» и идти в цех № 4 с поступавшими отливками. Их разрубали на кусочки и каждый зачищали сперва металлическими щетками, а после – до блеска зубоврачебными бормашинами в специальной аргоновой камере: оператор находился снаружи. После этого спрессовывали в атмосфере никель-карбонил с остальными, нарабатывая нужный объем.
В этом процессе с энтузиазмом приняло участие и начальство: «почистить плутоний» приходили Курчатов, Харитон, Ванников, Славский. Они же вместе с Александровым, Бочваром и Займовским, а также Завенягиным и Музруковым ежедневно по многу часов наблюдали процесс прессования маленьких полусфер, где отрабатывалось изготовление конечного продукта. Харитон как «заказчик» придирчиво осматривал каждую такую пробную прессовку.
О том, какое отношение было к этим кусочкам плутония, ярко свидетельствует Гурий Иванович Румянцев – тогда техник, впоследствии главный инженер завода № 20:
«Из цеха № 9 до цеха № 4 слиток-королек нес заместитель начальника цеха Иванов Николай Иванович под усиленной воинской охраной. Вероятно, устав от осмотра, как-то забыли о дальнейшей сохранности королька плутония. Наш начальник отделения Лоскутов Борис Николаевич, грамотный, высокообразованный молодой специалист запер кусочек плутония в маленькое отделение верхней части «несгораемого» двухзамкового сейфа и ушел домой.
Я работал старшим по смене (в то время старшие назначались по устному распоряжению начальника отделения) и должен был в 20 часов идти домой, закрыв на замок и опечатав комнаты.
Юлий Борисович Харитон.
[Из открытых источников]
Посоветовавшись с товарищами о «просто так» закрытом в сейфе куске плутония, мы засомневались в правильности решения – закрыть и запечатать нашу комнату тоже «просто так». Мы понимали, что кусок плутония не только секретнейший, особой государственной важности стратегический материал, но, вероятно, и оценивался в миллион раз дороже золота. Решили спросить и.о. начальника цеха Павла Ильича Дерягина. Заданным нами вопросом Дерягин был не только озадачен, но и напуган. Меня Павел Ильич послал разыскать Лоскутова и попросить его прийти в цех, а сам до его прихода не отходил от сейфа.
В этот же вечер были установлены солдатские посты с наружной стороны здания, около окон нашей комнаты, а в коридоре около дверей выставлен офицерский пост. На следующий день было организовано хранилище, назначен ответственный хранитель, а около хранилища выставлен пост из двух офицеров» [110. С. 45].
«Соревнование» технологий продолжалось, но в конце концов победил способ прессовки изделия из нескольких фрагментов, на котором настаивали Ванников и Славский и который поддержали Курчатов, Харитон и Бочвар.
Ефим Павлович, живо, не раздумывая, вспомнил свою металлургическую специальность, а также рабочую закалку в Макеевке. Свидетельствует уже цитировавшийся Петр Иванович Трякин:
Александр Семенович Займовский.
[Портал «История Росатома»]
«Ефим Павлович Славский любил управлять процессом прессования и в нужных случаях брался за латунную кувалду – был в нашем хозяйстве и такой инструмент. Это когда «изделие» приваривалось к пресс-форме и не каждый из исполнителей имел смелость разломать «изделие». На первых порах разрушения «изделия» при распрессовках случались не раз» [119. С. 102].
С трудностями и ошибками (а куда же без них!) технология отливки и прессования будущего изделия подвигалась к финишу. После этого был, правда, «фальстарт», о котором поведал тот же Гурий Румянцев: «В июле 1949 года были выпущены, как мы поняли, уже не опытные, а рабочие «изделия». Однако, где-то побывав, эти изделия в скором времени были возвращены в цех и превращены (изрублены) в исходные куски. Вероятно, ученые ошиблись в чем-то, иначе первый атомный взрыв должен был состояться в июле 1949 года».
После одной из таких неудач Ванников, «закипая», начал по своему обыкновению, грозить профессору, Займовскому судом и посадкой. Тот спокойно парировал угрозу, сообщив, что не боится суда. «А я вот боюсь», – печально сказал Борис Львович и отошел в сторону.
Этапным стало прессование в заданной массе. На этот раз велик был страх не только технической неудачи, но и… ядерного взрыва. О нем рассказал руководитель группы разработки технологии изготовления ядерных зарядов НИИ-9 Андрей Григорьевич Самойлов – впоследствии заслуженный изобретатель, член-корреспондент АН СССР, лауреат Ленинской и пяти Государственных премий:
«Прессование было поручено произвести мне. Народу в цехе было мало, физики у пресса проставили свои приборы, а сами удалились, остались только ответственные за эти работы. Я взялся за рычаг гидравлического пресса… У всех в это время было гнетущее состояние… Думали: не ошиблись ли физики, учли ли все факторы, влияющие на увеличение массы, не произойдет ли ядерный взрыв во время горячего прессования. Наступила тишина. И когда прессование было благополучно закончено, а нагревательная масса отключена, все радостно зашевелились, засуетились. Собралось начальство. Изделие было извлечено из пресс-формы, выглядело оно блестящим…» [91].
Здесь Самойлов, правда, не упоминает о том, что «извлечение» это произошло тоже не само собой, а с опасным «приключением», благополучно разрешил которое, как вспоминают очевидцы, главный инженер комбината Ефим Павлович Славский.
Полусфера не хотела никак выходить из разъемной пресс-формы, которую крутили и трясли так и сяк. Музруков, наклонившись над ней, выдал мрачный прогноз: «Кажется, там все сплавилось воедино». Услышав это, находившийся тут же Славский молча взял из «инструменталки» зубило и кувалду и, пока никто не успел даже ахнуть, вставил зубило на линию разъема матрицы и, размахнувшись, жахнул по нему во всю силушку. Матрица развалилась на половинки. Все бросились смотреть на заготовку внутри – она была цела. Ефим Павлович также молча и как бы презрительно отбросил кувалду и зубило в угол комнаты и отряхнул ладони, как после грязной работы.
Поистине хладнокровию его можно только подивиться! Как и хладнокровию токаря Александра Ивановича Антонова вместе с его научным руководителем Михаилом Степановичем Пойдо, которым выпала честь и жуткий риск обточить на токарном станке обе плутониевые полусферы до нужного размера с ювелирной точностью. А ведь это был не прецизионный станок с автоматическим управлением – самый обычный, с ручным суппортом и заточенным вручную резцом.
Вспоминает замначальника цеха № 4 Николай Иванов: «Несмотря на высокую квалификацию токаря, учитывая сложность и ответственность работы, для обточки заготовки был установлен порядок, по которому после каждого прохода резца научный руководитель работы Михаил Степанович Пойдо рассчитывал размеры заготовки и только после этого делали следующий проход резца. Пока шла обточка заготовки, у станка все время стоял А.П.Завенягин…» [67. С. 431].
Андрей Григорьевич Самойлов.
[Портал «История Росатома»]
Все были на высшей точке нервного напряжения. Наблюдавший Авраамий Павлович не выдержал этого напряжения – ему показалось, что токарь «запорол» изделие по сферичности, – и начал страшно материться, грозя расстрелом. В ответ Пойдо молча снял заготовку со станка и в присутствии комиссии обмерил ее – все параметры были выдержаны идеально. Завенягин, не извинившись, вышел курить на улицу. А многие мысленно наверняка перекрестились.
Так, в муках и страстях, и рождалась атомная бомба СССР.
После этого оба плутониевых «сердечника» испытали под гидравлическим прессом на прочность, удостоверившись, что размеры их не изменились. Оставалось только надежно отникелировать половинки плутониевого «плода».
Готового оборудования для этого, как и специалистов по никелированию, не было. Харитон вспомнил про довоенного еще знакомого из Ленинграда по ЛФТИ Александра Иосифовича Шальникова – редкого специалиста по покрытиям цветными металлами. Где он живет, да и жив ли, Юлий Борисович не знал. По команде Берии, Шальникова очень быстро отыскали и без всяких формальностей доставили в «секретную зону» – в поселок Татыш.
Уполномоченному Ткаченко чуть не стало дурно, когда он узнал, что на территории закрытого комбината разгуливает человек, не прошедший вообще никаких проверок. Но с этим пришлось смириться – Харитон и «Борода» в этот момент на «весах» Берии весили гораздо больше. Шальников через несколько дней собрал из подручных деталей абсолютно кустарную на вид установку, на которой после пары сбоев покрыл прочной никелевой оболочкой обе полусферы. Оказалось, правда, что она была неравномерной по толщине, но это легко смогли исправить два слесаря-лекальщика дореволюционной школы с помощью обычных напильников и надфилей. Шальникова в итоге наградили орденом Трудового Красного Знамени.
А обе готовые половинки, принятые Харитоном, разнесли по разным баракам ожидать под усиленной охраной последней проверки – сближением, а затем (если все пройдет успешно) долгожданной отправки в Саров для «встречи» с остальными уже готовыми компонентами бомбы. На дворе стоял август 1949 года.