Опираясь на такую удобную «рабсилу», а также условия военного времени, владельцы начали взвинчивать интенсивность труда и поплевывать на требования местных. Рост недовольства, брожение рабочих были ответом. Пробовали было бить «китаёзов», да те умело и дружно стояли за своих. В 1916 году у ряда предпринимателей возникла идея завозить в Донбасс еще и персов, но сделать это не успели. Зато здешние предприятия и поселки полнились пленными (в основном австро-венграми), которые сыграли заметную роль в грядущих революционных событиях. Они быстро учились русскому языку, завязывали знакомства с дончанами.
Ефим Славский, в начале войны работавший на шахте, в 1915‐м вернулся вновь на завод – уже построенный к этому времени «новотруболитейный».
«Так складывалось, что меня уже через годик могли призвать в армию, на войну. Тогда я скорей с этой шахты трахнул вновь на завод, откуда не призывали, поскольку вместо труб начали лить снаряды», – пояснял свой «переход» Славский в одном из документальных фильмов.
Его охотно взяли обрубщиком – заготавливать корпуса снарядов. Платить за труд стали заметно больше, хотя и интенсивность его возросла. Так Ефим стал главным кормильцем семьи.
Первая мировая война, принеся горе и беды, одновременно подстегнула развитие Донбасса. В то время как из прифронтовых губерний люди массово бежали в Центральную Россию, промышленные районы Юга стали главной базой военно-промышленного комплекса империи.
Макеевский металлургический завод быстро развивался. В самом начале войны он получил крупные госзаказы на изготовление артиллерийских снарядов и стволов для винтовок. Вступила в строй еще одна 40‐тонная мартеновская печь, пошел в прокатку металл на стане «600‐бидон».
В 1916 году предприятие достигло максимального выпуска чугуна, стали и проката. Здесь полыхали жаром три доменных и шесть мартеновских печей, громыхали металлом крупносортный, несколько среднелистовых и мелколистовых станов; напряженно гудели фасоннолитейный, кузнечный, транспортный, механический, строительный, труболитейный и карбидный заводы (цеха). Сырьем и топливом их снабжали девять угольных шахт.
Эта гулкая промышленная «симфония» с юности вошла в кровь Ефима – не раз позже он будет слушать ее вариации в своей жизни!
Снарядный цех, где трудился Славский, оказался, можно сказать, в самом центре работ для фронта. На заводах Макеевки и Харцызского трубного завода производились шрапнельные «стаканы» – корпуса снарядов.
Участок Ефима был технически несложный, но трудоемкий, требующий большой физической силы и определенной сноровки. Он вручную с помощью молотка и зубила очищал заготовки снарядов от заливов, наростов, заусенцев, остававшихся после того, как полый металлический корпус вынимали из чугунных изложниц.
«Стаканы» поступали один за другим, и Ефим быстро обрел нужные навыки. И так же быстро освоился в рабочей среде.
«Я же настоящий пролетарий! Промышленность у нас на юге сильно развита была. И революционная активность рабочих тоже. На заводе действовала социал-демократическая рабочая организация. Организовывали забастовки. Я в них участвовал. Боролись за восьмичасовой рабочий день. Ведь работали-то с шести часов утра до восьми вечера с получасовым перерывом в восемь утра и полуторачасовым на обед в середине дня. Выходных не было. Столовых не было. Бань на руднике, поликлиник – тоже не было. Бастовали, голосовали, требовали: «Сократить рабочий день! Правильно! Баню даешь! Поликлинику даешь! Столовую даешь!» Все наши требования были связаны с трудностями непосредственной жизни и условиями работы», – вспоминал Славский в записи Раисы Кузнецовой [85. С. 13].
Макеевский завод. Фото начала ХХ в.
[Из открытых источников]
Стоит заметить, что рабочая сноровка вместе природной силой осталась у него на всю жизнь. Уже будучи директором секретного атомного комбината № 817 под Кыштымом, в напряженные, нервные месяцы строительства первого промышленного реактора, когда многое сразу не получалось, он, по воспоминаниям очевидцев, однажды сам схватился за кувалду, с одного удара точно вправив непослушную деталь, вокруг которой уже четверть часа совещались инженеры.
Да, на строительстве такой тонкой вещи, как реактор, со всеми обеспечивающими его производствами находилось порой место и для грубой силы. Вместе с верным глазомером и сметкой, разумеется. Славского Бог не обидел ни тем, ни другим, ни третьим.
Судьба ли распоряжается человеком или человек сам кует свою судьбу? Этот сакраментальный вопрос можно усложнить, добавив к слову «судьба» понятие «история». Разумея под этим судьбу человека и историю страны. Расходясь и сходясь в сложном танце, они как будто совершенно разными путями сводят вместе в неких нужных точках людей и явления, которые по линейной логике не должны были бы пересечься. Что это – случайность или некий сверхсмысл?
Познавая уже «задним числом» истоки атомной отрасли, которую судьба привела его возглавить, Ефим Славский с удивлением выяснил, что первые шаги в этом направлении были сделаны еще в дореволюционной России.
В 1911 году, когда он пощелкивал кнутом, выгоняя в донецкую степь коров, в Санкт-Петербурге была создана Радиевая лаборатория Академии наук под руководством академика Владимира Вернадского: таким образом официально стартовала урановая программа Российской империи. Годом ранее правительство с одобрения императора выделило Вернадскому 14 тысяч рублей на создание специальной лаборатории для исследования радиации. А в Госдуму было внесено предложение о выделении 100 тысяч рублей на поиск месторождений радиоактивных минералов. К правительственному запросу прилагалось подробное целевое обоснование геологоразведки. В частности, перспективы применения радиоактивных минералов в медицине – то, к чему в СССР реально приступили лишь в конце 1940‐х.
А в 1912‐м начала постоянную работу Радиевая экспедиция на месторождении урановых руд Тюя-Муюн в Ферганской долине (первый уран добыт еще в 1904 году). На средства купца Павла Рябушинского были организованы урановые экспедиции в Среднюю Азию и Забайкалье.
Этот ранний старт крепко пригодился позже пионерам советского Атомного проекта. Когда запасы урана станут для страны вопросом жизни и смерти, по следам дореволюционных поисковиков пойдут советские геологи.
Вернадский уже в те годы пророчески изрек: «Перед нами открываются в явлениях радиоактивности новые источники атомной энергии, превосходящие в миллионы раз все источники энергии, какие только человеческое воображение способно представить… перед которыми по силе и по значению бледнеют сила пара, сила электричества, сила взрывчатых химических веществ» [45. С. 59].
Мог ли великий русский ученый предвидеть, что через три с лишним десятка лет перед атомной силой побледнеют не только источники энергии, но и сами земляне, увидев тени, только и оставшиеся от живых людей на мостовых Хиросимы, почувствовав содрогание самой планеты от взрыва термоядерной супербомбы над Новой Землей? Мог ли он знать, что к последнему будет напрямую причастен неграмотный пастушок, гонявший коров за угольными терриконами в Донбассе?
Невероятно долог и тернист оказался путь к овладению энергией ядра. Разразившаяся в России социальная катастрофа, две революции, иностранная интервенция и Гражданская война, казалось, навсегда закроют ей путь в будущее. Однако связующая нить к Атомному проекту СССР протянулась через того же Вернадского. И через три десятка лет «захватила с собой» Ефима Павловича Славского.
Но тогда – в 1917‐м – молодого макеевского рабочего Ефима закружил иной вихрь – волна революционной стихии, поднявшая страну на дыбы.
Глава 4«Но мы поднимем гордо и смело…»
Как приходили в революцию такие люди, как Славский? Наверное, можно сказать, что это не они приходили, а революция приходила в них вместе с самим ходом событий. И по большому счету, не оставляла выбора, с кем и куда идти. Особенно если молодой человек был решительным, смелым и не прятался под мамкиной юбкой.
Таким как раз и был крестьянский сын Ефим – отнюдь не грезивший в детстве о «богине-революции», как подростки в «прогрессивных» интеллигентских семьях. Не до грез было! Он сам и все вокруг тяжко трудились с детства, верили в батюшку-царя и в сильное Отечество, ходили в церковь по праздникам, косо смотрели на пришлых бузотеров. Но время однажды поменяло «оптику».
Поздние советские выкладки о якобы всегдашней тотальной «революционности» рабочих Донбасса были, мягко говоря, преувеличены. Теодор Фридгут – профессор славистики Иерусалимского университета – в своем фундаментальном исследовании «Юзовка и революция. Жизнь и труд в российском Донбассе, 1869–1924», опубликованном в Принстонском университете в рамках авторитетной программы исследований Института Гарримана (The Harriman Institute), констатирует высокий патриотизм и монархизм рабочих Донбасса вплоть до революции семнадцатого. Например, в 1897 году, в день тезоименитства государя императора Николая II, группа рабочих фабрики Джона Юза явилась в дом шефа полиции Рубцева, высказав свое неудовольствие тем, что над полицейским управлением не висят государственные флаги, как даже над самыми бедными домами Юзовки [134. P. 143].
В начале века и особенно накануне первой русской революции 1905 года на Донбассе стали проявлять активность социал-демократы. Так, на Щербиновском и Нелеповском рудниках с 1901 года возникли первые революционные кружки, в которых работал Г.И. Петровский – депутат Государственной думы Российской империи IV созыва, в дальнейшем видный большевик, партийный и государственный деятель. На Берестовском и Богодуховском рудниках, в Юзовке социал-демократическую ячейку организовал «товарищ Артём» (Федор Сергеев), впоследствии основатель и глава Донецко-Криворожской советской республики, близкий друг Сергея Кирова и Иосифа Сталина. Однако в Макеевке, несмотря на близость с Юзовкой, революционное движение до поры до времени оставалось как бы приглушенным.