Брохович вспоминал любопытный случай при пуске реактора АВ-3 в октябре 1952 года, на котором присутствовал Славский. Он говорит кое-что о физическом состоянии Ефима Павловича. «Мне крановщики пожаловались, что через усиленные стекла пульта плохо видны плитки ближних технологических каналов. Я проверил – правильно. Сказал Ефиму Павловичу… Он посмотрел и ответил:
Общая панорама радиохимического завода.
[Из открытых источников]
– Ничего подобного. Я вижу у самой стены. Положи плитку, я прочту тебе номер.
Я спустился и положил примерно на метр ближе рукавицу. Слышу с площадки гневный окрик Славского:
– Я тебе что говорил положить? С тобой шутки шутить не буду!
У Ефима Павловича как-то высоко поставлены глаза, поэтому он видит, а мы все плохо» [40. С. 56–57].
На «Базе-10», получившей уже название «Челябинск-40», а в народном изводе – «Сороковка», вышли из «барачной» стадии аффинаж и плутониевая металлургия. Расширялось химическое производство, обрастая новыми цехами, превратившимися позже в номерные заводы. Персонал, занимавшийся радиохимией, приходилось часто менять из-за переоблучения – это долго было головной болью и для Музрукова, и для Славского. По этому вопросу у руководства комбинатом возникали напряженные споры с врачами, настаивавшими на немедленной «ротации» облученных работников. Вспоминает врач-радиолог Ангелина Гуськова – в будущем эксперт Научного комитета по действию атомной радиации при ООН, член-корреспондент Академии медицинских наук СССР, а тогда доктор комбината, лично наблюдавшая за здоровьем Курчатова, Ванникова, Славского и близко общавшаяся с последним долгие годы: «Были и у нас, врачей, острые схватки с Ефимом Павловичем за вывод людей с опасных участков. Но то, что из 2500 больных на «Маяке» 90 % восстановили свое здоровье благодаря своевременному переводу, лучшее свидетельство, что в этих схватках не было побежденных, и мы вместе добивались реализации приемлемых решений» [58. С. 74].
Приказ № 133/17сс о лечении и организации защиты от радиации работников базы № 10.
[Центральный архив корпорации «Росатом»]
Рядом с заводом «Б» возвели дублирующий его завод «ДБ», чтобы можно было не останавливать производство, когда участки первого ремонтировали с глубокой отмывкой и заменой загрязненного радиацией оборудования. Дошли руки и до экологии: модернизировали «выхлопную» 150‐метровую трубу, снабдив ее системой улавливания и фильтрации, после чего радиационные выбросы над «Базой-10» значительно снизились. Совершенствовалась и служба дозиметрического контроля. По ее указаниям асфальт в городке периодически приходилось накатывать заново – поверх «звенящего».
Опасности на комбинате, впрочем, таились не только в радиации, которую здесь именовали «звенячкой». Например, озеро, на котором стояла станция водоочистки и куда возвращалась облученная вода из реакторов, не замерзало в самые крутые морозы. А у самого водосброса – чуть не кипяток…
Бывший водолаз Анатолий Горбачев рассказывал, что их допускали к подводным работам всего на час в специальных термозащитных костюмах. Он припоминал: «Однажды наш верный друг пес, овчарка, который постоянно сопровождал нас, прыгнул с водолазного бота на стоящий рядом понтон со щебнем, поскользнулся и сорвался с обледенелого понтона в воду. Когда через несколько минут его подняли, он был мертв. Сварился, бедный пес… И тогда многие подумали: «А что, если кто-то из нас случайно сорвется?..» [91. С. 18].
Ангелина Константиновна Гуськова.
[Портал «История Росатома»]
Из докладной записки об итогах создания и перспективах атомной промышленности СССР. 30 июня 1950 г.
[Центральный архив корпорации «Росатом»]
Кстати, комбинат № 817 с сентября 1951-го для переписки с близлежащими предприятиями и организациями, а также в приказах дирекции, при приеме на работу начали именовать «Государственным химическим заводом им. Менделеева Министерства химической промышленности СССР».
Ранее приказом ПГУ от 16 января 1950 года был немного ослаблен невыездной режим для работников комбината и военнослужащих. Можно стало выезжать в отпуск для лечения (если оно было невозможно в комбинатовской больнице) и по семейным неотложным делам. Специально оговаривался запрет выезда в приграничные районы страны. При этом решение работника все же не покидать в отпуск закрытую зону поощрялось премией в ползарплаты. Офицеры и инженеры, выведенные из режима казарменной мобилизации, смогли наконец воссоединиться с семьями, живущими в Кыштыме. Но реальная «отпускная амнистия» случилась лишь в 1954‐м.
Поселок разрастался, обрастал новым каменным жильем, маленькими удобствами, постепенно превращаясь в городок. Поэтому многие специалисты, получив квартиры, переезжали в будущий Озёрск уже с семьями на постоянное житье.
Был городок зеленым, уютным – на нынешних его улицах и площадях между деревьями жители собирали ягоды и грибы. Постепенно застраиваясь двух-четырехэтажными зданиями (выше было запрещено – для неприметности с воздуха) в неоклассическом стиле, городок начал приобретать вид города. Интересно, что улицы его намеренно делали «кривыми» – для ослабления ударной волны в случае взрыва на комбинате. Славский называл это «построили улицы кренделем».
Жили, конечно, по-разному. На улице Школьной, упиравшейся в озеро Иртяш, в двухквартирных одноэтажных кирпичных коттеджах обитало руководство комбината. Три коттеджа были сделаны двухэтажными, каждая из двух квартир в них имела 100 квадратных метров жилой площади и снабжена помимо этого просторными кладовками, стенными шкафами и «холодильниками». В одном из таких жил директор комбината Музруков с семьей. Его коттедж был огорожен чугунной решеткой-забором, у ворот стоял часовой. Неподалеку в таком же доме расположился начальник стройки генерал Царевский. Выход к озеру перегораживал коттедж уполномоченного Совета Министров генерала МГБ Ивана Ткаченко. У него был личный пляж с купальней у озера. Случайно заплывавших туда купальщиков отгоняла криками бдящая охрана, а самых задумчивых «пробуждала» выстрелами над головой и в воду.
Из приказа № 253сс о санитарном состоянии жилпоселков и районов производства. 14 мая 1953 г.
[Центральный архив корпорации «Росатом»]
Озерск. Городской универмаг.
[Из открытых источников]
Однажды таким образом была обстреляна лодка, в которой по Иртяшу прогуливались Курчатов со Славским и с «секретарем», то есть охранником Игоря Васильевича. Мотор заглох и лодку начало сносить в «охранную зону» Ткаченко. Раздались автоматные очереди над головой и по воде. Спас сын Музрукова, подплывший на катере и отбуксировавший лодку из зоны обстрела. При этом, по воспоминаниям Славского, «секретарь» лежал на дне лодки – ни жив ни мертв.
«Борода», обычно спокойный, на это происшествие разозлился и обещал пожаловаться Берии. Ткаченко долго извинялся, и в итоге упросил его этого не делать: генералу-чекисту за «генерала атомного проекта» точно бы не поздоровилось.
Два закадычных друга – Славский и Курчатов – жили сперва в строительном вагончике – неподалеку от строящего реактора. Жили – это громко сказано: спали по три-четыре часа в сутки, иногда – попеременно.
Записка И.В. Курчатова Е.П. Славскому с предложением оптимизации служебной нагрузки.
[Центральный архив корпорации «Росатом»]
Славский вспоминал:
«Игорь Васильевич мне и говорит: «Знаешь, поскольку тебе надо и другими делами заниматься и надо, чтобы ты днем действовал, давай мы разобьемся, будем спать по очереди по три-четыре часа. Я буду работать ночью, а ты ночью всё-таки отдохнешь хоть немного. Ты же днем работай, так как у тебя зона действия как у главного инженера – огромная, разные ведь заботы есть».
И вот как-то я приехал с площадки ночью и не успел голову на подушку положить, как он мне звонит: «Давай, быстро приезжай! ЧП!» Я говорю: «Хорошо!» Позвонил дежурному, чтобы машину мне послали. А сам думаю, дай прилягу на 15–20 минут, пока машина придет. Только прикорнул и мгновенно от переутомления уснул. Но спал, видно, я нервно. Через полчаса проснулся, смотрю в окно – машины нет. Спрашиваю дежурного: «Где машина?» А он: «Я не нашел». То да се… Я его, конечно, обругал и позвонил Игорю Васильевичу. А у него машина там на площадке – километров пятнадцать расстояние будет. Дорога бетонная, езды 15–10 минут. Объясняюсь с ним и прошу направить мне его машину. А он меня успокаивает: «Давай спи, отдыхай! Я тебе завтра расскажу, как ЧП ликвидировали» [85. С. 52].
Дом-музей И.В. Курчатова в Озерске.
[Из открытых источников]
В таком же режиме до сдачи «Аннушки» проживал там и Ванников. Позже для Игоря Васильевича и Ефима Павловича построили на восточном берегу Иртяша два одинаковых деревянных финских домика – живописное место «Борода» выбрал сам, катаясь на лодке. Они их именовали «дачами», а работники комбината прозвали просто: «КС» (Курчатов – Славский).
Туда же оба героя впервые привезли в 1951 году на лето свои семьи: Славский – жену с дочками, Курчатов – супругу Марину (детей у них не было). Вместе купались, загорали, ходили по грибы по ягоды. Впрочем, Игорь Васильевич, в отличие от Ефима Павловича, прожил там всего год.
Супруга Славского Евгения Андреевна приезжала потом надолго с младшей дочерью Ниной, которая еще не ходила в школу. А старшая, Марина, будучи школьницей, могла приезжать (вернее, ее привозили) только на летние и зимние каникулы. При домике Славских жили две собаки – овчарка и сеттер. Позже в домике Курчатова поселилась семья Алихановых.
Когда Славский уехал в Москву, оба домика сперва перенесли с озерного берега, заселив многодетными семьями, а потом и вовсе снесли (позже домик Курчатова восстановили по чертежам, сделав домом-музеем). Ефим Павлович, уже будучи министром, приехал в 1973 году в Челябинск-65, чтобы отметить присвоение ему звания «Почетный гражданин» города. Хотел было устроить «прием» для местной верхушки на своей озерной даче, но, узнав, что «К.С» больше нет, сильно расстроился: «Придумали, понимаешь, борьбу с «культом Курчатова и Славского». Уж хоть бы оставили как детские садики!» Празднование было смазано…