на северо-восток – в сторону от Челябинска, Свердловска и мимо самого городка атомщиков. Распорядился: «Срочно охлаждайте остальные емкости как хотите, смывайте осадки». Завтра утром вылетаю – всё! В сердцах бросил трубку, добавив уже в пустоту: «Эх, Берии на вас нет!»
Взволнованная супруга, слыша из комнаты повышенные тона и увидев раскрасневшегося мужа, с тревогой спросила:
– Ефим, что случилось?
– Авария, Женя, серьезная авария на «Сороковке». Больше ничего сказать не могу – завтра лечу туда. Дочкам – ни слова.
– Пожалуйста, побереги себя! – только и смогла произнести Евгения Андреевна.
Через пару часов раздался еще один звонок – на этот раз по кремлевской «вертушке», которую Славскому установили в квартире сразу после назначения. Звонил сам председатель КГБ Иван Серов. «Ефим Павлович, что у тебя там за буза случилась на Урале? Никите Сергеевичу уже доложили, чуть ли не бомба атомная там взорвалась. Вот передаю тебе его слова: «Нам только этого сейчас не хватало! Через месяц 40‐летие Октября, гости, понимаешь, со всего мира, а Славский мне такой сюрприз приготовил». Крепкие выражения опускаю. Так что ты давай – разберись там срочно. И доложи Микояну, поскольку Никита Сергеевич в отпуске». Серов дал отбой.
«Быстро плохие вести у нас летят, почти как радионуклиды», – мрачно думал министр, собирая команду министерских помощников в Кыштым. Хотел вылететь утром, но пришлось задержаться на два дня из-за решения оргвопросов с будущей комиссией. Демьянович же, переговорив со Славским, срочно отправился на комбинат. Все это время от главного инженера и прибывшего директора Ефим Павлович получал путаные и сбивчивые сведения, все более раздражаясь.
Прибыв на площадку комбината, Славский застал прямо военную ситуацию. Оконные проемы зданий чернели выбитыми стеклами, некоторые стены были обрушены, железные ворота смяты – как после бомбежки. Повсюду лежал черный пепел и хлопья «снега». И они дико излучали. Работники комбината – кто в противогазах, кто в потемневших уже респираторах – бегали со водяными шлангами, где смывая, где сгребая в ящики выпавшие осадки взрыва. Кто-то копал лопатами землю. Спецодежды на многих не было.
В воздухе стоял явственный запах озона – Славскому он был хорошо знаком. Нахмурился, заметив солдатика, который привалился к стене и, сняв «лепесток», растерянно вытирал текшую из носа кровь. Крикнул, показывая на него сопровождавшим: «Уберите его срочно отсюда!»
Командовал всем замглавного инженера комбината Николай Семенов. Ефим Павлович знал его как толкового и инициативного специалиста – сам назначал на «Сороковку», – поэтому обрадовался, что дело в его руках.
Тут же в заводоуправлении собрали оперативку. Картина выяснялась аховая: настоящее головотяпство, за которое пять лет назад можно было легко в лагерь загреметь!
Еще при Музрукове и Славском с согласия «Бороды» жидкие радиоактивные отходы с завода «Б» решено было перестать сливать в реку Течу, а закачивать в стальные емкости в бетонной «рубашке», врытые в землю на 8 метров неподалеку от Карачая. Эти «банки вечного хранения» были горячими в прямом смысле слова – атомный распад в них еще продолжался. Поэтому между ними проложили трубы, по которым текла охлаждающая вода из озера, сделали систему вентиляции. Сверху, кроме слоя земли, эти тлеющие «кастрюли» с радиоактивным «супцом» прикрывала массивная бетонная «крышка». В каньон к банкам был доступ с поверхности – полагалось регулярно проверять температуру по датчикам, установленным на каждой из 20 емкостей.
Вроде бы так и делали – по регламенту, однако, как выяснилось, так, да не так. 29 сентября за час до аварии в каньон спустилась бригада техников с внеочередной проверкой: дежурный заметил желтый дымок, сочащийся из-под земли. Внутри было дымно и необычно жарко: проверяющие сочли, что это сгорела проводка из-за короткого замыкания, и решили осмотреть все позже, когда дым рассеется. Но начальству тут же доложили.
Начальство же, похоже, не придало значения инциденту – многие, кроме работающей смены, отправились на стадион, где должен был состояться матч между футбольными командами двух заводов. Кому охота в воскресенье возиться с какой-то сгоревшей проводкой…
Впоследствии при разборе аварии комиссией под председательством Славского выяснились и другие «детали». Оказывается, половина датчиков в каньоне не работала уже несколько лет, а в 1956 году в одном из блоков с «банками» охлаждающие трубки стали подтекать и были отключены. Целый год никто не «почесался» провести их аварийную замену. По факту получалось, что взорвавшаяся «банка» № 14 давно не охлаждалась или плохо охлаждалась, что привело к тому что «суп» перекипел, а на дне остались несколько десятков тонн нитратно-ацетатных солей. Которые, как пояснили химики, в условиях перегрева становились подобны пороху. Вдобавок шло образование гремучего газа в процессе радиолиза воды.
Впрочем, некоторые «еретики» до сих пор считают, что взрыв был не тепловой, а полноценный ядерный – вследствие накопления критической массы: возможно, из-за некоторого количества попавшего в банку плутония.
Так или иначе, взрыв, оцененный по мощности в 70—100 тонн тринитротолуола, был такой силы, что пробил земляную насыпь и отбросил 160‐тонную прикрывающую плиту на 25 метров. Взрывной волной повалило деревянные вышки с солдатами – чудом никто не убился. Образовался котлован диаметром 20 и глубиной 10 метров. Столб светящейся пыли поднялся в небо на полтора километра и был хорошо виден из Челябинска. При этом он переливался разными цветами.
Шестого октября в газете «Челябинский рабочий» появилась заметка из серии «это любопытно»: «Многие челябинцы наблюдали особое свечение звездного неба. Это довольно редкое в наших широтах свечение имело все признаки полярного сияния. Интенсивное красное, временами переходящее в слабо-розовое и светло-голубое свечение вначале охватывало значительную часть юго-западной и северо-восточной поверхности небосклона».
Разбросанные взрывом бетонные перекрытия хранилища радиоактивных отходов.
[Из открытых источников]
Работникам же «Сороковки» и окрестным жителям было совсем не «любопытно». Некоторые, услышав взрыв и увидев столб пыли, поднявшийся в небо, решили, что американцы сбросили атомную бомбу и подходит конец.
При этом подавляющее большинство даже комбинатовских не понимали толком, что произошло. Мощность излучения первые сутки после взрыва составляла до 100 рентген в час, но эта информация была закрытой. Пепел и хлопья радиоактивной пульпы усыпали территорию самого комбината, военной и пожарной частей, лагеря заключенных. Люди ели из зараженных тарелок, выбрасывая ложками насыпавшийся пепел. Вскоре санчасть была переполнена пациентами с острой «лучёвкой».
На комбинате больше всего оказался загрязнен строящийся дублер завода «Б» (ДБ), так что даже встал вопрос о его консервировании и возведения нового корпуса поодаль.
Восточно-Уральский радиоактивный след (ВУРС).
[Из открытых источников]
Из-под земли вырвалась масса радионуклидов общей активностью 20 млн кюри (почти половина будущего Чернобыля). Основными нуклидами выброса стали: церий-144, цирконий-95 и стронций-90. В зоне загрязнения оказалась территория площадью 23 тысячи квадратных километров с населением 270 тысяч человек, проживавших в 217 населенных пунктах. Облучению подверглись 127 тысяч человек. Маршрут, по которому пронеслось радиоактивное облако, выпадая осадками, позже получило название ВУРС (Восточно-Уральский радиоактивный след). Рана, нанесенная той аварией, зажила не скоро…
Вот как вспоминал тот день назначенный перед этим директором завода № 235 Михаил Гладышев (позже кавалер нескольких орденов и Госпремий, почетный гражданин Озёрска):
«Я слышал этот взрыв, когда находился на стадионе во время футбольного матча. Прибежал в ЦЗЛ по вызову Н.А. Семенова, переоделся в защитную одежду и с прибором выехал на территорию своего завода-объекта, дублера Б. (…)
Вечер и всю ночь я замерял загрязненность территории своего завода и определил границу, где она была выше 5 микрорентген в секунду. На другой день вместе с инженером – дозиметристом А.Ф. Лызловым определили степень радиоактивного излучения не только на территории, но и на крышах зданий и сооружений. (…)
Вскоре на объект приехал главный инженер строительства подполковник А.К. Грешнов, а затем министр Е.П. Славский. Он стал расспрашивать, что по-нашему мнению нужно делать, интересовался не лучше ли нужные нам сооружения строить заново на другом месте. Строители молчали, пришлось отвечать мне на этот вопрос.
Трудно еще было сделать выбор: что надежней, что быстрее и проще. Загрязнение объекта большое, продукты деления разные, (…) опыта отмывки поверхностей, особенно стен, перекрытий и крыш, не имелось. Техники – практически никакой, кроме пожарных машин, бульдозеров, лопат и отбойных молотков.
И все же я предложил вести работы по отмывке и подчеркнул, что все надо начинать с организации пункта переодевания, т. е. надо срочно достроить санпропускник.
Ефим Павлович Славский был в большом возбуждении, сильно нервничал и начал с того, что отругал нас самыми крепкими словами из своего богатого лексикона. Затем, выслушав строителей, приказал полковнику Яковлеву – начальнику строительного участка – возглавить отряд, а меня назначил его заместителем по дезактивации территории, зданий и сооружений» [49. С. 3].
С приездом министра, знавшего комбинат как свои пять пальцев, закипела осмысленная и методичная работа. Как свидетельствует Гладышев, «на месте взрыва были сосредоточены основные силы по ликвидации последствий аварии, и возглавлял работу сам Е.П. Славский».
Проектировщики срочно дали эскизные чертежи на первоочередные работы, чтобы не взорвалась соседняя «банка», где хранились такие же растворы и куда теперь нельзя было подать воду из-за повреждений трубопроводов. Начали сверлить отверстие для подведения воды. Через несколько дней ее удалось подать, и опасность взрыва снизилась.