Впрочем, особое положение Средмаша обязывало находить подходы и выстраивать мосты доверия и взаимопонимания между большой наукой, инженерным корпусом, военными и высшим государственно-партийным руководством. Славский со временем научился разговаривать и правильно вести дело не только со строптивыми учеными, но и с «многозвездными» генералами, функционерами из ЦК партии, членами Политбюро. Сдерживая свой «будённовский» нрав, Ефим Павлович умел был «политичным» и обходительным, когда это надо было для отрасли.
В 1961 году состоялось совещание в Кремле на тему ядерного будущего страны, на которое пригласили Славского, Харитона, Забабахина, Сахарова и нескольких конструкторов СБЧ – специальных боевых частей. Рассказывает участвовавший в этом совещании начальник лаборатории ВНИИА (Всесоюзный научно-исследовательский институт автоматики им. Н.Л. Духова) Александр Белоносов:
«Затем Н.С. Хрущёв предоставил слово Е.П. Славскому. В своей 10‐минутной речи Е.П. Славский рассказал о работе Минсредмаша, о становлении отрасли, о том, какую большую помощь и поддержку отрасли оказывает Н.С. Хрущёв и что вообще, как отрасль, Минсредмаш сформировался благодаря Н.С. Хрущёву. Видно было, что слова Е.П. Славского доставляют Н.С. Хрущёву большое удовлетворение!» [33. С.176].
Можно ли такие эпизоды назвать «подхалимажем» Ефима Павловича? Думается, что скорее «политесом», притом что у атомщиков (в отличие от «армейских», аграриев, да и многих других профессиональных страт советского общества) действительно не было серьезных претензий к Никите Сергеевичу.
Славский, как ни крути, был человеком с «прямым позвоночником», не имевшим специального чиновного таланта изгибаться перед начальством. Чувствуя, что отрасль «на коне» в глазах государственного руководства, Ефим Павлович мог себе позволить и довольно дерзкие шутки. Так, в 1962‐м он прозрачно подшутил над самим «Никитой-кукурузником». Вспоминает один из разработчиков первых ядерных зарядов, сотрудник лаборатории Е.И. Забабахина в КБ-11, впоследствии доктор технических наук, лауреат Ленинской премии Борис Дмитриевич Бондаренко:
«При мне и при всем честном народе Славского одернул Никита Сергеевич Хрущёв. Происходило это на приеме в Кремле в марте 1962 года по случаю завершения большой серии испытаний на Новой Земле и на Семипалатинском полигоне. После официальной части пригласили всех участников отобедать здесь же рядом, в банкетном зале. Так вот, среди прочих выступавших вышел с речью и тостом наш министр Славский. Начал он свою речь буквально такими словами (мы с Юрой Трутневым сидели рядом за столом напротив Хрущёва, так что все хорошо было видно и слышно): «Вы, Никита Сергеевич, у нас самый крупный специалист! – и после паузы: – В сельском хозяйстве!» Никита после этих слов широко открыл глаза и сказал: «Ладно, хватит, Ефим, садись на место» [37].
Хрущёв, в свою очередь подшучивая над Славским, звал его иногда почему-то «Юхымом». И не забывал добавлять, что это он сделал Юхыма министром. Позже, на пенсии, отвечая на вопрос корреспондента, с кем легче из высшего советского руководства ему было работать, Ефим Павлович говорил так: «Легче всего было с Брежневым. Тот ни во что не вмешивался, да и мы развернулись уже вовсю, никаких руководящих указаний не требовалось. Сложно было с Хрущёвым – неоднозначный, яркий человек, но без намека на внутреннюю культуру. Да и ситуация была куда сложнее, чем при Брежневе: атомный порог повышался, надо было любой ценой выходить на паритет» [75. С. 377].
Несмотря на растущий год от года авторитет Славского, его отношения с властями были далеки от идиллии. Особенно непросто складывались они с министром обороны маршалом Дмитрием Устиновым. Два самых мощных и закрытых ведомства – военное и атомное – не только тесно взаимодействовали, но в определенной степени конкурировали за приоритетное финансирование проектов. Притом что первое часто выступало заказчиком и приемщиком изделий второго. И хотя с прежним главой оборонного ведомства маршалом Родионом Малиновским Ефиму Павловичу было проще, но «нюансы» в отношениях Минсредмаша с Минобороны были всегда. Вместе с определенной «ревностью».
Продолжает вспоминать бывший тогда сотрудником КБ-11 Борис Бондаренко:
«Как-то я руководил одним из испытаний ядерных зарядов на Семипалатинском ядерном полигоне. Обычно после испытания руководитель докладывает по ВЧ-связи из своего кабинета о предварительных результатах министру, заместителю министра и начальнику главка. Кроме того, по прошествии 1–2 суток руководителем составляется и подписывается шифротелеграмма в адрес министра МСМ и министра обороны об окончательных результатах испытаний и о фактической безопасности их проведения.
Так вот, по молодости лет я, кроме доклада об успешных результатах испытания «своего» заряда, в этой телеграмме сделал нелестный отзыв об аналогичном заряде наших «конкурентов» из Снежинска и написал о нецелесообразности испытания этого заряда, который тоже уже был на полигоне.
Получив критический отзыв о ядерном заряде, разрабатываемом в Снежинске, а он также готовился к передаче на вооружение, министр обороны Р. Малиновский позвонил министру МСМ Е. Славскому и, видимо, сказал: «Что же вы нам поставляете такие неперспективные заряды?» Очевидно, это было не очень приятно Славскому.
Когда я приехал в Москву с Семипалатинского полигона, полагалось лично докладывать министру о результатах испытания. Но я-то не подозревал о «неприятном» разговоре между министрами.
Ефим Павлович встретил меня в своем кабинете с улыбкой, встал из-за стола, поздоровался за руку. Потом мы сели за стол. Он – на свое место, а я – сбоку. Дальше происходил разговор примерно, как в кинофильме «Чапаев». Он сказал: «Ты приходи ко мне всегда запросто с любым вопросом. Мы разберемся. Я пью чай – садись чай пить. Я обедаю – садись обедать. Но зачем же ты Малиновскому о наших делах пишешь? Пришел бы ко мне, рассказал, а то Малиновскому, при чем тут Малиновский?» Далее секретарь, Нина, подала чай, и разговор уже продолжался по существу. Расстались друзьями, но этот случай я надолго запомнил» [37].
Со временем прямота Славского вместе с известным его авторитаризмом, перекрывая выработанный с годами политес, начала играть отрицательную роль в «раскладах» на высшем управленческом уровне.
Борис Брохович отмечал: «Славский жалуется: большинство решений идет через ЦК и ВПК и решения не согласовываются с ним и поэтому часто не могут быть выполнены и не выполняются. На вопрос Семенова, почему так получается, отвечает: «Меня не приглашали, со мной не советовались, я не знаю». По его же свидетельству, «Устинов критиковал Славского, говоря: «Не тем чем надо занимается, не обновлением комбината, а он занимается добычей золота, выпуском удобрений, распыляется, не сосредоточен». У Славского плохие помощники, вот, например, Антропов П.Я. – бывший министр геологии, он не работает, а только пишет кляузы на теперешнее руководство в ЦК и Совмин, что они неправильно работают» [41. С. 69].
Кляузы – анонимные – регулярно поступали в ЦК и на самого Ефима Павловича. Но касались они чаще всего такой ерунды, что тут же шли в урну. Например, охоты с руководителями среднеазиатских республик, где Славский строил новые города. Когда однажды такой «сигнал» передали Брежневу, тот, и сам любивший широко поохотиться, велел больше не беспокоить его подобными глупостями.
Впрочем, Леонид Ильич к концу своего правления предпочитал не беспокоиться и гораздо более важными вопросами.
Один из создателей ядерных зарядов, специалист в области физики взрыва и высоких плотностей энергии, Герой Социалистического Труда, лауреат Ленинской премии академик Борис Литвинов в своих воспоминаниях приводит весьма примечательную сценку на совещании с участием Брежнева, Славского и замначальника Генштаба ВС СССР маршала Сергея Ахромеева в конце 1970‐х: «Ахромеев назвал вопрос повестки дня: «Оснащение Советской Армии новым видом артиллерийских ядерных боеприпасов» и докладчика: «Маршал Устинов». Устинов кратко доложил суть дела. Ахромеев спросил, как видно, для формы: «Будут вопросы или высказывания?» Кто-то из генералов поторопился сказать: «Какие тут вопросы или высказывания, и так все ясно».
Славский поднялся и сказал, что он хочет выступить по этому вопросу. Среди генералов возникло какое-то замешательство, они стали шушукаться друг с другом, шум в зале усилился. Брежнев поднял голову, как-то беспомощно огляделся и спросил недовольным голосом Ахромеева: «Что такое? Что такое?» «Это министр Славский что-то хочет сказать». – «А почему Славский?» – снова спросил Брежнев. Ахромеев негромко стал что-то говорить. Наконец Брежнев сказал: «Ну пусть. Говорите. Только покороче». Славский громко, четко и коротко сказал, что он не согласен с Устиновым: во-первых, новый боеприпас дорог, а во-вторых, его ни в коем случае нельзя доверять ни командиру дивизии, ни тем более командиру полка. «Ядерное оружие, как бы его ни называли, – сказал Ефим Павлович, – остается ядерным оружием, и ответственность за него нельзя перекладывать на людей, которые в боевых условиях могут оказаться не в состоянии обеспечить требуемую степень обращения с ядерным оружием».
Яков Петрович Рябов.
[Из открытых источников]
Далее, по словам Литвинова, Брежнев без всяких обсуждений утвердил предложение Устинова – Ахромеева и с облегчением, тяжело поднявшись, покинул докучливое мероприятие.
«Славский поднялся, махнул рукой и пошел из зала, – продолжает Литвинов. – Уже в коридоре к нам подошел министр машиностроения Бахирев и сказал: «Зря ты, Ефим, выступил, тут уже все решили без тебя». – «Нет, не зря, – ответил Славский, – пусть знают, что есть и другие мнения, и пусть знают, какую ответственность они принимают за свои решения» [89. С. 159–160].
Так что политес политесом, но в принципиальных вопросах Ефим Павлович никогда не тушевался и высказывал свою точку зрения в глаза, невзирая на лица. Он-то сам привык отвечать за свои слова и решения.