ы пролетариата, все, кто ценят пролитую кровь наших братьев за освобождение России, все, кому дорог международный социализм, освобождающий человечество, все до единого – к оружию!» [70. С. 60].
Именно этот призыв Ворошилова, повторенный во множестве копий для предприятий Донбасса вместе с известным февральским «декретом-воззванием» СНК РСФСР «Социалистическое отечество в опасности!», сподвиг множество рабочих-дончан оставить свои рабочие места и влиться в ряды Красной армии.
В Макеевке в вестибюле заводоуправления были наскоро организованы призывные пункты, где шла запись добровольцев в Українсьу Червону армію, формально подчинявшуюся УНРС, но с главнокомандующим Владимиром Антоновым-Овсеенко, присланным из Москвы и отчитывавшимся непосредственно перед Троцким и Лениным. Ему было рекомендовано не употреблять первую – русскую – часть своей фамилии, чтобы отпор германцам шел как бы от трудового украинского народа, без участия Советской России.
Тогда Ефим Славский получил свою первую красноармейскую винтовку. И, даже не зайдя в родную хату проститься, отправился защищать Донбасс от вражеского нашествия.
Климент Ефремович Ворошилов в 1918 г.
[Из открытых источников]
Часть втораяС винтовкой и шашкой
Глава 1«И все должны мы неудержимо…»
«Велик был год и страшен год по Рождестве Христовом 1918, от начала же революции второй», – писал Михаил Булгаков в «Белой гвардии». Много событий уместилось для Ефима и в этом, и в следующем – еще более страшном – году.
Сопротивление рабочего Донбасса немецким интервентам оказалось нешуточным. Численность набранной армии, получившей имя «Первой Донецкой», достигла 40 тысяч штыков. До 5 тысяч из них были «интернационалисты»: чехи, сербы, китайцы и даже… немцы.
Несмотря на изоляцию и острую нехватку сырья, вновь заработала военная промышленность Донбасса: Луганский патронный завод, например, перешел на круглосуточный выпуск боеприпасов. Под Конотопом немцев атаковал и обратил в бегство луганский бронепоезд, только что построенный на заводе Гартмана.
Но силы были неравны, кайзеровцы, сняв дивизии с Западного фронта во Франции, стянули на Левобережье слишком крупные силы. К тому же разнообразие воинских отрядов разной принадлежности (Советской России, УНРС и ДКР, батьки Махно) с разными штабами создавали полный хаос в управлении войсками. Дисциплина и воинская подготовка многих отрядов была откровенно слабая. Юзовка и Макеевка пали в один и тот же день, 22 апреля, а вскоре весь Донбасс оказался «под немцем».
Смотр строя германских войск в конце Первой мировой войны.
[Из открытых источников]
По приказу из новой столицы РСФСР – красной Москвы – 4 мая 1918 года командующий советскими войсками на Украине Антонов-Овсеенко официально объявил о прекращении сопротивления германским, австро-венгерским войскам и о роспуске армий Советской Украины.
После водворения в Макеевке немецкой оккупационной администрации под фиговым листком «Украиньской державы» Скоропадского Ефим Славский вновь оказался на своем заводе, участвуя в подпольной работе. Об этом он иногда без подробностей вспоминал в застольных беседах с близким кругом средмашевцев.
В каких условиях проходила эта работа и как вообще жилось в ту пору дончанам, в своей книге «Немецкая оккупация 1918 г. и партизанская борьба» описал донецкий большевик Иван Змиёв из села Чернухино, работавший тогда в Дебальцеве.
«Приходилось удивляться слабой активности украинских властей и немецкой контрразведки против нашей подпольной деятельности, – пишет он. – Первых, видимо, удерживало быстро растущая вражда и ненависть всего украинского народа против немецких грабителей и их ставленника гетмана Скоропадского. Немцы ничем не интересовались в пользу Украины и ничем не занимались на Украине, кроме грабежа. Они, как разбойники с большой дороги, самым беззастенчивым образом отбирали у крестьян хлеб, скот, сало – паковали всё это в посылки и отправляли в Германию. Почта день и ночь работала только на немцев. Их командиры, коменданты, начальники гарнизонов издавали свирепые приказы и за всякие нарушения их – грозили смертью, контрибуциями. Пороли безвинных людей шомполами. Вешали десятками на перекладинах неизвестных людей (больше рабочих) и не разрешали снимать трупы с виселиц подолгу. Держали весь народ в вечном страхе» [66].
Уже 18 мая 1918 года в Донбассе за саботаж были прилюдно расстреляны 44 шахтера. Немцы массово вывозили продовольствие в фатерлянд, где по сравнению с Малороссией царил настоящий голод. Тем самым приводя этот голод уже в «независимую Украину».
В конце июня – начале июля 1918 года екатеринославский губернский староста докладывал в Киев, что «ввиду полного отсутствия хлеба», вывезенного интервентами, создалось катастрофическое положение в Мариуполе, а также в Луганске и Славяносербском уезде, где «с апреля не получено ни одного вагона хлеба; на почве голода рудники и заводы закрылись».
Из-за нехватки топлива и сырья остановились и металлургические заводы. К осени 1918‐го из 65 доменных печей Донбасса работало только две, а из 102 мартеновских печей – семь. С января по октябрь 1918 года добыча угля сократилась втрое. К концу того же 1918‐го из 120 тысяч человек, работавших на 18 металлургических заводах Юга России, осталось только около 10 тысяч.
Голод вплотную приблизился и к семье Славских. До времени выручали дальние родственники по линии матери, крестьянствовавшие под Екатеринославом. Да Ефиму удавалось зарабатывать хлеб и сало мелкими слесарными работами, которые он освоил, еще работая в шахте перед войной. На отопление потихоньку копали в сумерках уголек на полузаброшенных шахтах.
«Ненависть к немецким палачам-паразитам и их ставленнику гетману Скоропадскому клокотала, росла не по дням, а по часам, – продолжает Змиёв. – Народ, затаив дыхание, терпел, но вражда накоплялась до предела. Нужна была только искра, чтобы вспыхнуть. Это благоприятствовало для подпольной деятельности. Все ждали, что где-то должно начаться».
И началось! Стачки прокатились по всей Украине. В конце июля – августе бастовали металлурги и шахтеры Юзовки, Макеевки, металлисты Бахмута, горнорабочие Гришинского района. Входил в подпольный стачечный комитет и молодой коммунист Ефим Славский. Немецкое командование пыталось возобновить работу угрозами расстрелов, но дни кайзеровцев в шишкастых шлемах в чужой стране были сочтены: Германия проиграла войну, там назревала собственная революция.
Немцы уходили, а с Дона и Кавказа на Донбасс уже надвигались казачьи сотни атамана Шкуро и дивизия Добрармии под командованием генерала Май-Маевского. Их поддерживали английские и французские интервенты, чьи корабли бросили якоря в Севастополе, Одессе, Херсоне.
Гражданская война вступала в свою главную фазу. И в ней крепко поучаствовал молодой макеевец Ефим Славский.
«Был зачислен в 9‐й Заднепровский Украинский советский полк и около года воевал на юге под руководством Дыбенко. Заболел. Когда поправился, полк был уже далеко», – скупо вспоминал на склоне лет пенсионер союзного значения Ефим Павлович Славский [85. С. 13–14].
Память человеческая избирательна и многое оставляет за кормой в пене времени. А есть еще вещи, которые помнить слишком хорошо, тем более повествовать о них было бы неосмотрительно. Долгая жизнь и работа в закрытом ведомстве страны научили Ефима Павловича «фильтровать» слова и воспоминания. И те месяцы боев: ярких побед и тяжких поражений 1919‐го, а особенно личности командиров, под чьим началом ему пришлось тогда повоевать, не напрашивались в мемуары. Хотя рассказать Славскому наверняка было бы что.
Первая Заднепровская дивизия (4 тысячи штыков, 50 пулеметов, 18 пушек), куда входил и 9‐й Заднепровский полк, была сформирована в феврале 1919-го.
Начдивом был назначен Павел Дыбенко, начальником политотдела – его «гражданская жена» – Александра Коллонтай (Домонтович) – небезызвестная «аристократка-большевичка», позже министр первого советского правительства и посол СССР в Швеции.
Сам Дыбенко был весьма колоритным и, мягко говоря, своеобразным даже для революционного времени персонажем. Кронштадтский полуграмотный «братишка-матрос» с кудрявой черной бородой, пьяным стрелявший и топивший офицеров в полыньях Кроншдатского льда, в феврале 1917‐го, он стал одним из видных «символов» Октябрьского переворота (именно по его приказу выстрелил крейсер «Аврора») и был за это назначен Лениным на адмиральскую должность наркома Военмора.
А 23 февраля 1918‐го (в день, объявленный позже праздником становления Красной армии) под Нарвой он, бросив фронт, бежал со своими матросами от наступавших на Петроград немцев. За что был исключен из партии и отстранен от должности наркома. Дзержинский и Троцкий хотели его арестовать, судить, а последний – так и расстрелять за дезертирство. Когда беглого Дыбенко чекисты все же выловили, его страстно защищала Александра Коллонтай. А еще – матросская «братва», пообещавшая обстрелять Кремль и начать убивать большевистских вождей в случае казни своего кумира.
Расстрелянный в 1937‐м – чуть позже Михаила Тухачевского, с которым вместе подавлял Кронштадтский мятеж балтийских матросов, восстание тамбовских крестьян и на которого потом писал доносы, – Павел Дыбенко был по свей человеческой сути очень далек от Ефима Славского.
Осмелимся это утверждать несмотря на то что уже на пенсии, рассказывая про свою жизнь в кинофильме, Славский как-то отозвался о Дыбенко: «Какой командир и человек был! Оболгали его, погубили». Думается, что это была поздняя «романтизация образа». Хотя кто знает: возможно, именно таким он ему запомнился. А вот про более непосредственного своего командира Ефим Павлович вообще никогда не распространялся. Почему – будет понятно из дальнейшего рассказа.
Командование новой дивизии планировало сформировать шесть полков, сведенных в три бригады, однако позже бригад оказалось четыре, а полков – девять. Командиром одной из бригад был назначен феодосийский рабочий Котов, другой командовал хозяин Гуляй-поля батька Махно. Третьим командиром позже стал Никифор Григорьев – слабо управляемый «атаман», штабс-капитан и авантюрист, поднятый пеной смуты в «народные военачальники» и послуживший до этого и гетману, и Директории. Его бригада цветисто именовалась «Первой Херсонской дивизией Атамана повстанческих войск Херсонщины, Запорожья и Таврии Н.А. Григорьева».