На место аварии прилетели министр среднего машиностроения Славский с Бурназяном. Виновникам аварии досталось крепко.
Такова была цена небрежности и разгильдяйства, от которых невозможно на 100 % было застраховаться даже в такой жесткой системе, как Средмаш.
Впрочем, настоящей гордостью Ефима Павловича стало другое направление «программы № 7» – тушение с помощью МЯВ аварийных газовых фонтанов.
«Премьера» этого направления состоялось в Узбекистане, на Урта-Булакском газовом месторождении. Там 1 декабря 1963 года произошла крупнейшая в стране и на тот момент в мире авария.
Бурильщики попали в газовый пласт с сероводородом под аномальным давлением в 300 атмосфер. Газ, как из огромной бутыли с шипучкой, вырвался фонтаном наружу. Опрокинул буровую платформу и загорелся, поднявшись на высоту 120 метров.
Три года в этом адском пламени ежесуточно сгорало по 12 млн кубометров газа, что хватило бы на газовое снабжение всего Ленинграда или большей части Москвы. Подойти к огненному смерчу ближе чем на 300 метров было невозможно. Чудовищный факел, видимый даже из космоса, в течение всего этого времени пытались потушить самыми разными способами, но тщетно.
В соответствии с поручением Совмина СССР от 19 декабря 1965 года Минсредмаш и Мингео взялись за совместный проект ликвидации газового фонтана в Урта-Булак с помощью камуфлетного МЯВ. Славский поручил средмашевскому институту ПромНИИПроект составить научное обоснование и проект подземного взрыва. Председателем Госкомиссии стал главный конструктор ВНИИЭФ (Арзамас-16) генерал-лейтенант Евгений Негин.
Предстояла уникальная операция: требовалось под наклоном пробурить на глубину около полутора километров скважину диаметром 40 сантиметров, подходящую к газовому стволу. Трубы в этой скважине должны были идеально прилегать друг к другу, не нарушая прямой оси, – по ним к источнику огня предстояло спустить термоядерный заряд в 30 килотонн. Поскольку температура у нужной точки взрыва переваливала за 70 °C, для заряда пришлось разработать специальный охлаждающий кожух. Как положено, сперва все эти операции были отработаны на опытных стендах: Ефим Павлович лично следил за ходом испытаний.
Е.П. Славский при подготовке подземного ядерного взрыва. 1966 г.
[Портал «История Росатома»]
Когда настал долгожданный «час Ч» – 30 сентября 1966 года, в узбекской степи у командного пункта в виду факела собралась внушительная команда многозвездных военных и штатских, из которых ростом и зычным командным голосом выделялся глава «Средней Маши». Справится ли укрощенная стихия ядерной энергии с неукротимой силой пылающего газа? Всех волновал этот вопрос. А для Ефима Павловича на кону стояла еще и репутация его министерства.
Пошел обратный отсчет, и ровно в 9.00 по Москве грянул подземный взрыв. Земля содрогнулась под ногами («как морская волна прошла», – вспоминали очевидцы). И… ничего не произошло: факел поколебался, но по-прежнему горел. Все жадно всматривались в продолжавшееся извержение огня. Уже начали раздаваться разочарованные реплики и вздохи.
Славский, прикрыв ладонью глаза от солнца, тоже внимательно смотрел, сохраняя суровое молчание. Но вот внутри факела как будто пробежала тень, языки на глазах начали разделяться, уходить в синеву, опускаться к земле… И вдруг исчезли совсем, будто их кто-то втянул обратно в преисподню, откуда они вышли. Через 22 секунды после взрыва вместо полыхающего факела из устья скажины валил белесый дым, да и тот вскоре рассеялся.
Все бросились обниматься, как после испытания первой атомной бомбы. Один седой, незнакомый Славскому узбек из свиты первого секретаря подошел к нему и, сняв тюбетейку, неожиданно молча поклонился, прижимая руку к сердцу. Ефим Павлович, улыбнувшись, приобнял пожилого аксакала: «Вот видишь, отец, что атом мирный может!»
А за спиной уже взлетали вертолеты с дозиметристами – необходимо было измерить фон над погашенной скважиной.
Позже с помощью МЯВ были успешно потушены аналогичные газовые фонтаны поменьше на узбекском месторождении Памук в 1968 году, Майском в Туркмении в 1972‐м и в том же году – в Крестищах на Украине. Экономия на тушении этих аварийных факелов была оценена более чем в 32 млн рублей в ценах тех лет. Атомная наука и промышленность сполна возвращала «долги» экономике страны.
Всего с 1965 по 1988 год на территории СССР было произведено 124 мирных ядерных подземных взрыва в Кемеровской, Иркутской, Ивановской областях, Красноярском крае, в Башкирии, Якутии, Коми, Калмыкии, Ханты-Мансийском автономном округе, Казахской и Узбекской ССР.
Да, не все они были удачными, в иных случаях возникали неприятные «издержки», но это свойственно любой сложной технологии. В которой нужно строго выдерживать техрегламенты, предельно ответственно подходя к каждому шагу. Как любое потенциально опасное научно-техническое новшество «программа № 7» была с моральной точки зрения дихотомична: неся в целом стране пользу и развитие, она в некоторых случаях оставляла раны – и земле, и людям. Означает ли это, что в таких случаях не нужно идти вперед, остановиться в развитии? Философы и моралисты дают разные ответы на этот вопрос. Но «Большой Ефим» не был ни тем ни другим. Он верил в созидательную силу науки. Кроме того, умел считать государственные деньги и смотреть при этом в перспективу.
Однако не все разделяли его увлеченность этим промышленным применением атомной энергии. Вспоминает уже цитировавшийся выше академик Борис Литвинов: «Однажды на НТС генерал Осин начал критиковать наше увлечение промышленными зарядами. Его поддержал Георгий Цырков, начальник главка в нашем министерстве. Высказался в том смысле, что уральцы, мол, неоправданно много отвлекается на эту тематику. Обычно Цырков хорошо чувствовал, предугадывал, о чем думает начальство, а тут попал впросак. Потому что вслед за ним, он еще даже не закончил, раздался рык Ефима Славского: «Когда генералы говорят глупости, я это еще понимаю. Но когда и наши руководители туда же – этого понять не могу. Люди пытаются раскрыть физику явлений. Даже я, полуобразованный, и то это понимаю. А вы не понимаете. Я думаю, что они еще мало ставят физических экспериментов и мало нулей получают. Пусть работают и пусть учатся извлекать пользу даже из своих нулей. И пусть им станет стыдно, если в конце концов не разберутся с этими самыми нулями…» [61].
В 1988 году, когда Славский уже был на пенсии, «программу № 7» тихо свернули. После Чернобыля в стране царила радиофобия и вообще шла «перестройка», в которой мирные атомные взрывы оказались лишними, как и многое другое. Для навязывания позднему СССР, а позже – РФ отказа от подземных взрывов на американские гранты было создано множество «экологических» фондов и НКО, которые все эти годы нагнетали разнообразные ужасы на тему «мирного атома». Но это уже другая история.
Е.П. Славский. Сила убеждения.
[Портал «История Росатома»]
Глава 4«Снятся людям иногда голубые города…»
Министерству среднего машиностроения и лично его главе Ефиму Павловичу Славскому обязаны своим рождением многие новые прекрасные города, разбросанные по просторам всего бывшего Советского Союза. Одни возникали и росли в тайге, в потаенных лесах, другие – в степи, третьи – в предгорьях, четвертые – в пустыне.
Я приехал в город под солнцем
И увидел чудо:
Цветы, деревья и вода
В пустыне. Откуда?
Это был Навои —
Город солнца и весны
Среди хлопковых полей
Я видел белостенный город,
Двадцатилетних видел я,
Видел влюблённых
И прочёл в их глазах
Песню мира и счастья,
Для старой Земли…
Так в переводе на русский звучала песня, которую сочинил известный французский композитор Мишель Легран на слова поэта Жана Дрежака после посещения последним города Навои. Легран посвятил эту песню «молодежи мира» и спел в 1985 году на Всемирном фестивале молодежи в Москве.
Восхищение француза вполне разделяли все, кто посещал этот чудо-город посреди красноватых барханов песка. И само-собой – его горожане. Не зря Навои выдвигался на конкурс ЮНЕСКО: «Лучший новый город в поясе жаркого климата».
…Глубинная пустыня Кызылкум. Летом – испепеляющее солнце в ярко-синем безоблачном неба, зимой – пробирающий до костей мороз и выдувающий душу ветер. Песок, перемежающийся с растрескавшейся глиной, сухие колючки, солончаки…Большое искусство здесь просто выживать, не то что строить!
Славский впервые побывал в Кызылкуме через год после своего назначения министром. Сопровождавшие узбекские товарищи из республиканского ЦК важно рассказывали ему, что поселение на этом месте в долине Зарафшана очень древнее – оно известно с III века до нашей эры. «Поднималось», бывало, до одного из основных центров Бухарского ханства, а потом оскудевало до заштатного кишлака.
Вместе с министром эти рассказы слушал, нервно трогая свой большой нос, Зарап Зарапетян. Строитель и «командир», успешно добывавший до этого уран в Таджикистане в качестве начальника рудоправления № 11 ПГУ, он вскоре будет назначен директором комбината № 2 Министерства среднего машиностроения, переименованного потом в Горно-химический комбинат (ГХК) – и, наконец, в Навоийский горно-металлургический комбинат (НГМК).
Но этот гигант еще только предстояло здесь построить. Проект приказа уже был подписан главой Минсредмаша и лежал на согласовании в ЦК КПСС, о чем Зарапетян знал. Сжав скулы и щурясь от весеннего, но уже не на шутку пригревавшего солнца, будущий директор сурово осматривал неприглядные места предстоящего трудового подвига. Дружелюбно и чуть насмешливо на него поглядывал Ефим Павлович, словно молча спрашивал: «Справишься?»
Впрочем, Славский был в Зарапетяне уверен – знал его уже как неутомимого, ответственного работника и требовательного начальника – с характером, похожим на его собственный. Через десяток лет Зарапа Петросовича журналисты титулуют «начальником пустыни» и «урановым королем», власть же наградит орденом Ленина и званием Героя Соцтруда. А вскоре после этого по наветам ничтожных интриганов снимет с должности и после партийной «порки» доведет до инсульта…