Реактор-двигатель опускали в открытую шахту козловым краном, снизу из скального хранилища в него подавали водород, который в активной зоне разогревался до температуры выше 2700 градусов. А затем огненной струей с ревом вырывался из «ракетного сопла» в воздух. По воспоминаниям работников «Байкала-1», зрелище это было грозным и завораживающим одновременно – как будто из-под земли извергал пламя некий чудовищный дракон.
Работы эти проводились по заказу и в тесном контакте с Министерством общего машиностроения, «заведовавшим» ракетами. Многолетние испытания завершились в 1984 году.
А далее последовала до сих пор не вполне понятная, но, увы, «классическая» история свертывания высших советских научно-технических достижений. Начались странные заминки и проволочки со стороны заказчика, потом грянул Чернобыль, развернулась «перестройка», а вместе с ней пошла совсем другая «песня».
Минобщемаш окончательно отказался от темы ядерного ракетного двигателя. Минсредмаш же продолжал экспериментальные пуски ЯРД еще целых три года. В 1989 году реактивная водородная струя (укрытая по требованиям экологов специальным экраном с системой отвода радиоактивного «выхлопа» под землю) вылетела из шахты «Байкала-1» в последний раз. Как утверждают специалисты, до создания уже не прототипа, а первого рабочего ядерного ракетного двигателя оставалось не более двух лет. Но руководству разваливавшейся на глазах страны все это было уже не нужно – лететь на Марс никто больше не собирался…
И все же средмашевские реакторы побывали в космосе. Но не в виде маршевых двигателей, а как маломощные источники электропитания бортовой аппаратуры – ЯЭУ (ядерные энергетические установки), созданные в качестве альтернативы неуклюжим и часто выходившим из строя солнечным батареям.
Самая массовая серия этих простейших реакторов, выросших из курчатовской «Ромашки», называлась БЭС-5, или «Бук». Эти быстрые реакторы с твэлами из сплава металлического урана и циркония и бериллиевым отражателем весили всего 35 килограммов и давали через полупроводниковый термоэлектрический генератор (ТЭГ) 2,8 киловатта электроэнергии космическому аппарату. Главными потребителями таких «ядерных батарей» стали спутники «Космос» с орбитальными радиолокаторами серии «Легенда». С их помощью с низких орбит отслеживалось перемещения американских авианосцев и другой военной техники.
С начала 1970‐х до 1988-го «Бук» успешно с минимальным количеством аварий питал советские военные и гражданские спутники. Программу закрыли во многом из-за «постчернобыльского синдрома». Примерно та же судьба постигла и другие ядерные космические энергопитающие устройства на основе термоэмиссии: «Топаз-1», разработанный в обнинском ФЭИ им. Лейпунского, и «Топаз-2» Курчатовского института. Первые ЯЭУ были запущены всего два раза на орбиту: в 1988 году в спутниках «Космос-1818» и «Космос-1867».
Так выглядит сверху подземное сооружение, в котором находится ИВГ-1М (исследовательский высокотемпературно-газовый реактор).
[Из открытых источников]
В Минсредмаше были также разработаны и успешно применялись в космосе более простые и маломощные «атомные батарейки», а именно радиоизотопные термоэлектрические генераторы (РИТЭГ) «Орион-1», работавшие на естественном атомном распаде полония-210 и способные при весе около 15 «кило» стабильно и долго выдавать 20 Вт тока. Такие «батарейки» питали спутники связи серии «Стрела-1», а также «Космос-84» и «Космос-90». РИТЭГи «Орион» регулировали температуру и в легендарных советских «лунных тракторах» – «Луноходе-1» и «Луноходе-2».
В земном же (а чаще морском) варианте радиоизотопные РИТЭГи широко использовались у нас в навигационных маяках, радиомаяках и на метеостанциях – чаще всего вдоль Севморпути. При жизни Славского в СССР было выпущено более тысячи РИТЭГов всех модификаций. Не требуя обслуживания и будучи абсолютно безопасными экологически (без учета варианта их вандального намеренного разлома, что стало, увы, нередко происходить в 1990‐х годах в условиях общего социального распада), они верою и правдой послужили несколько десятилетий морякам, геологам, метеорологам.
Автоматический советский космический аппарат «Луноход-2», питаемый от РИТЭГов.
[Из открытых источников]
Славский стоял у истоков многих технологических прорывов, далеко выходящих за «специалитет» атомной отрасли. Его особым талантом как руководителя было увидеть в любом проекте, за который брался Средмаш, дальние перспективы и «побочные» направления проекта, которые однажды могут стать основными. Для этого нужно было иметь не только экономическую смётку, но и большой диапазон научно-технического «обзора».
Так случилось с сорбционными технологиями. Когда в Узбекистане нашли залежи золотоносных руд, он поручил будущему академику Борису Ласкорину из ВНИИХТ разработать метод извлечения золота с помощью ионнообменных смол. В итоге была создана технология сорбционного выщелачивания золота, оперативно внедренная на Навоийском горно-металлургическом комбинате. В «закрома Родины» начало поступать 50 тонн в год слитков золота 999-й пробы. А в промышленность «попутные»: серебро, селен, палладий, вольфрам.
По инициативе Ласкорина, поддержанной Славским на уровне правительства, на Приднепровском химзаводе (ПХЗ) выстроили цех синтеза ионообменных сорбентов. Это был революционный прорыв новой технологии в производстве урана. Но и опять – не только урана. Директор Приднепровского химического завода Юрий Коровин напоминает, что именно благодаря Славскому на ПХЗ возникло производство углеводородных сорбентов для медицины, спасающих жизни после гнойных осложнений внутриполостных операций.
Ефим Павлович через своего давнего – еще со времен уральского комбината № 817 – друга и коллегу Аветика Бурназяна, ставшего замминистра здравоохранения, заинтересовал проектом самого главу министерства Бориса Петровского. Всего за два года проект был реализован – от идеи до выпуска сорбента для всей страны. Темпы сегодня немыслимые, как и во многих других случаях! Здесь также можно, конечно, напомнить о «строительной армии Славского», а также поразмышлять о том, что эти предприятия не обладали совершенной системой экозащиты, многие из них наверняка производили вредные химические выбросы в окружающую среду, негативно влияя на здоровье окружающего населения. Но так действовала те годы «большая промышленность» всех больших стран. А по отношению к предприятиям других советских отраслей средмашевские были достаточно продвинуты в смысле очистных фильтров и других имевшихся в распоряжении средств защиты – глава МСМ на этом никогда не «экономил», хотя и не был сильно «экологически озабоченным» руководителем. Скажем прямо, среди «промышленных капитанов» Советского Союза таковых вообще не наблюдалось.
Отдельной историей (о которой сегодня помнят лишь специалисты) стала эпопея рождения в нашей стране в 1960–1980‐х целой, можно сказать, отрасли современных систем и устройств охраны особо важных объектов. Многое из нее через годы ушло в общий коммерческий оборот, но кое-что до сих пор – через полвека – эксклюзивно и секретно. А «концы» этой отрасли уходят в тот же Минсредмаш – к Славскому.
Удивительно, но факт: при разветвленной системе секретности во многих сферах в СССР еще в начале 60‐х годов не существовало мало-мальской индустрии эффективных технических средств охраны. Например, элементарных систем автоматического контроля периметров закрытых территорий.
«Западники», особенно американцы, в этом плане сильно опережали. Но у них нельзя было купить такие системы для охраны, скажем, Лубянки или секретного военного предприятия. Даже если бы они их продали. Слишком опасно – ведь их еще и обслуживать надо.
Это уже в 1990‐х «догадались» ставить зарубежные камеры слежения с их же системами коммуникации на «номерные» заводы. А центральный офис Министерства науки и технологий оснастить (чему автор этих строк был свидетелем) компьютерами, поставленными американским фондом, прямо ассоциированным с НАТО!
Понимая, что двойная и тройная «колючка» вместе с охраняющими солдатами не является панацеей на все случаи жизни, а от Госкомитета по электронной технике СССР (ставшего в 1965 году Министерством электронной промышленности) ждать «милостей» придется неизвестно сколько, Славский принял далекоидущее решение: организовать самим в системе Минсредмаша разработку и выпуск высоконадежных технических средств, работающих на разных физических принципах.
Евгений Мишин, специалист в области технических средств охраны, генерал-майор МВД СССР, доктор технических наук, лауреат Государственных премий СССР, вспоминал, как начинал работать по этому направлению в МСМ:
«Ефим Павлович обязал начальника Второго управления К.В. Боровкова, начальников главных управлений, директоров ряда предприятий принять необходимые меры по сокращению численности личного состава охраны за счет внедрения технических средств. Приказом министра в составе ВНИИ химической технологии была образована лаборатория № 36, на которую были возложены задачи по разработке технических средств охраны (ТСО) и координации работ в этой области в системе министерства. Лаборатория начала активные исследования и уже через два-три года появились первые сигнализаторы, испытания которых в реальных условиях эксплуатации подтвердили их эффективность» [94. С. 268].
Аветик Игнатьевич Бурназян.
[Портал «История Росатома»]
В середине 1960‐х инновационные электронные системы охраны помещений, периметров с датчиками движения, химанализаторами запахов, дистанционными запорами и системами сигнализации начал малыми партиями выпускать Пензенский приборостроительный завод (завод № 1134), входивший в МСМ. Ими после проверки немедленно оснастили Главный штаб Ракетных войск и несколько объектов КГБ.
И это стало своеобразным «спусковым крючком»: в Минсредмаш повалили заказы от разных ведомств. Обращаться предпочитали лично к Славскому. Как вспоминает Евгений Мишин, в мае 1966 года к Ефиму Павловичу в коридоре Совмина подошел министр финансов Василий Гарбузов со смиренной просьбой оборудовать средмашевским техническим комплексом охраны создаваемую в Кремле к 50‐летию Октябрьской революции выставку Алмазного фонда СССР.