А.П. Александров, Г.Т. Береговой и Е.П. Славский в перерыве заседания в Кремлевском дворце съездов. 1974 г.
[Центральный архив корпорации «Росатом»]
В контексте этого глава МСМ задумывался уже тогда о такой современной проблеме, как «наукометрия». Неоднократно цитировавшийся уже партийный деятель, «оборонщик» Яков Рябов с большим уважительным вниманием наблюдавший за министерской работой Ефима Славского, отмечал:
«Его постоянно тревожили вопросы эффективности работы ученых. На одной из наших встреч, говоря о результативности ученых, он заявил, что ему не дает покоя многотемность работ в НИИ, а ведь многие темы просто не нужны. Некоторые работники научных институтов просто приспосабливаются, чтобы защитить диссертацию, а затем каждый кандидат наук требует для себя лабораторию. Это результат того, говорил Ефим Павлович, что у нас нет системы определения эффективности работы НИИ и КБ» [112. С. 54].
Из этого понятно, что ладил Славский далеко не со всеми учеными. Явные «шероховатости» были, например, в отношениях министра с одним из главных создателей атомной и водородных бомб, ближайшим сотрудником Харитона Кириллом Ивановичем Щёлкиным. Возможно, определенную роль здесь сыграло письмо Щёлкина с критикой руководства МСМ, направленное им 13 января 1958 года поверх руководства министерства сразу секретарю ЦК КПСС Николаю Игнатову. Копию письма тот послал заместителю министра Павлу Зернову с просьбой передать ее Славскому.
Ефим Павлович таких вещей не любил. Напомним, что похожее письмо Бориса Броховича, отправленное им в 1947 году по наущению спецуполномоченного Ткаченко с «Базы-10» Берии «через голову» Славского, сыграло также негативную роль в их отношениях.
Впрочем, в обоих случаях это никак не влияло на общее дело: «Большой Ефим» умел подчинять личные эмоции задачам, которые ставила страна, «микшировать» обиды и результативно взаимодействовать с нужными отрасли людьми, отбросив самолюбие.
И с тем же Щёлкиным наверняка отношения у него полностью восстановились бы, если бы Кирилл Иванович безвременно не скончался 8 ноября 1968 года.
Несколько иначе обстояло дело с теми учеными, в пользу работ которых Ефим Павлович не особо верил. Как, например, в работы по управляемому термояду для энергетики Евгения Велихова.
Вот как об этом рассказал автору этих строк сам почетный президент Национального исследовательского центра «Курчатовский институт», бывший вице-президент Академии наук СССР, академик РАН, лауреат Ленинской и Государственной премий, кавалер трех орденов Ленина и множества других наград и званий Евгений Велихов:
«Анатолий Петрович Александров взял меня в свою лабораторию в Красной Пахре под несколько тем. Одна касалась импульсных МГД (магнитно-динамических генераторов) – основное назначение которых было военное – для лазерного оружия, и основным заказчиком выступал маршал Дмитрий Устинов.
Вскоре я стал заместителем Александрова по этому филиалу Курчатовского института. И тогда начал контактировать с министром Средмаша Славским. У нас были довольно натянутые отношения – он ко мне относился как к какому-то нахальному подростку. Наша работа шла «под военными», а ему это было не очень интересно. Более того, он воспринимал необходимость выделять деньги на эту тематику как насилие над ним. Получалось, что я на него давил сверху – через Устинова. Однажды я пришел к нему в министерство на Ордынку согласовать очередной «транш» на стройку, которую я затеял. И произошла такая сцена. Я вручил Славскому бумагу с подписью Устинова, он молча посмотрел на нее и рассвирепел. Встал, снял свой пиджак и бросил его в угол. Но делать ему было нечего – подписал, и я ушел». Евгений Павлович добавляет к этому, что, мол, Славский «не верил в термояд, физику плазмы», но со временем «все же разобрался и все пошло более-менее нормально».
Евгений Павлович Велихов.
[Из открытых источников]
Интересно сопоставить интерпретацию этих взаимоотношений со стороны Велихова и самого Славского: «Только что был Велихов, опять деньги на «термояд» просил. Сколько времени они грозятся запустить термоядерную электростанцию, но они так же далеки от нее, как и десять лет назад. У меня урана на сотни лет хватит, так что и без «термояда» жить пока можно, но ученых обижать нельзя, иначе все остановится. Дал ему пятьдесят миллионов, пусть трудится и не говорит, что ему Славский мешает работать» [89. С. 157].
Нетрудно заметить, что в этом залихватском «дал ему пятьдесят миллионов» есть некая натяжка, фальшивая нотка неискренности со стороны Ефима Павловича.
А вот другой замечательный пример, иллюстрирующий пиетет ученых по отношению к Славскому из уже цитировавшегося киноинтервью Ефима Павловича режиссеру-кинодокументалисту Валерию Новикову:
«Александр Павлович Виноградов, тоже академик, крупный ученый… Я как-то сижу в своем кабинете, вижу – дверь приоткрывается, и никто не заходит. «Что за хулиганство? – говорю, – заходите, если кому что нужно!» А Виноградов – он маленький такой мужичонка (у Славского талант имитатора – в этом месте он пригнулся, изображая «маленького мужичонку», и изменил голос. – Примеч В.Н.), заглядывает и говорит: «А мне ничего не нужно, я просто пришел на вас посмотреть…»
Здесь, правда, Ефим Павлович выступает в такой несколько двусмысленной роли «живого раритета», на которого приходят посмотреть как на некое «диво».
Уместно задать «сакраментальный» вопрос: был ли Славский одним из творцов Атомного проекта или лишь грамотным исполнителем, как до сих пор считают некоторые? Любопытный пример-сравнение «из другой оперы» в беседе с автором этих строк привел Петр Анатольевич Александров: «С американской программой «Аполлон» была такая история. Сначала ей руководили двигателист – и с ракетными двигателями все было в полном порядке. Но, как выяснилось, полностью «провалились» система управления, вся электроника. Тогда руководителем назначили «электронщика», но через какое-то время обнаружилось, что в «загоне» на этот раз оказались двигатели. Тогда директором проекта назначили адвоката. И про него говорили: он сам ничего не делал, но без него ничего не делалось».
Конечно, определение «ничего не делал» по отношению к Славскому абсолютно неприменимо, как и само сравнение его – грамотного инженера – с адвокатом, но в этой остроумной формуле есть отзвук правды. Петр Анатольевич уверен, что Ефим Павлович был тем «узелком», который связывал «концы с концами» в Атомном проекте. И не только в деловом, но и в человеческом отношении: «Он всех знал и его все знали и уважали. Поэтому, в атомной отрасли после смерти Курчатова не произошло того, что случилось в ракетной: когда умер Королёв, его «наследники» отбросили половину его идей и начинаний, а между собой перессорились».
В этом смысле «человеческий фактор» в виде мощной фигуры Ефима Павловича Славского действительно невозможно переоценить. Не высоколобый академик, но и не партийный деятель с политическими амбициями, а «простой» умный хозяйственный «мужик» с грубоватыми повадками, а когда надо – и матерщинкой, примирял и сглаживал все «неровности», неизбежные в таком огромном хозяйстве. И можно сказать, держал на себе почти тридцать лет «империю Средмаша» с тысячами предприятий и институтов, десятками городов, миллионами квалифицированных работников и «штучных» ученых. Кто скажет, что это не особый талант?
Е.П. Славский утверждает документ.
[Из открытых источников]
Талант этот подкреплялся продуманным организационным алгоритмом. Славский установил порядок ежегодно (а если обстоятельства требовали – и несколько раз в год) облетать и объезжать в «инспекционном турне» все крупные предприятия и строящиеся объекты министерства – от Средней Азии до Сибири. График каждый раз составлялся в зависимости от текущего состояния дел, начиная с самых проблемных «участков». С министром летела и ехала команда начальников главков МСМ, ключевых специалистов проектно-конструкторского профиля и строительно-монтажных подразделений.
Средмашевский ИЛ-14 был «спецбортом» – летел по секретным воздушным эшелонам – с приоритетом диспетчерского сопровождения перед обычными воздушными судами.
На местах же «разбор полетов» подопечных происходил споро – основная информация по состоянию объектов была заранее известна, кое-что уточнялось прямо на борту самолета. При переездах на местности Ефим Павлович предпочитал не персональный автомобиль, а автобус (в Москве долго ездил не на пафосной «Чайке», а на практичной чешской «татре»), чтобы, не теряя времени, по дороге обсуждать дела с местными специалистами.
В распоряжении министра был также поезд с двумя локомотивами, дежуривший на запасных путях. В штабном вагоне Славский заслушивал доклады директоров предприятий, начальников рудоуправлений и руководителей геологических партий. Оперативно определялись объем и характер требующейся помощи, варианты исправления недоработок, а иногда и суровые взыскания.
Бывали, впрочем, и случаи, которые со стороны можно трактовать как «самодурство» грозного министра. Притчей во языцех в отрасли стал случай, когда Ефим Павлович неожиданно прибыл с инспекцией на один из заводов, где наблюдались сбои в работе. Не застав на месте директора и узнав, что тот находится в отпуске, Славский немедленно, чуть ли не на проходной, составил приказ о его увольнении. И когда тот поспешно вернулся из отпуска, солдат на КПП просто не пустил его в здание.
От приездов Славского трепетали. Зная его хорошую память, опасались гнева за невыполнение какого-то даже «попутного», не относящегося к основному производству поручения.
Как вспоминает дочь министра Нина Ефимовна Славская: «Он был хозяин. Хороший, крепкий хозяин. И подчиненные всегда старались выполнить его поручения. Помню, мы приехали в город Шевченко, нынешний Актау, и по пути из аэропорта отец попросил свернуть на другую дорогу. Свернули, конечно. А директор предприятия мне шепчет: «Знаешь, Нина, почему он сказал другой дорогой ехать? Потому что в прошлом году велел ее в порядок провести, вот и проверяет. А мы, если честно, только вчера вспомнили про его поручение, всю ночь асфальт укладывали. Но ты ему об этом не говори» [48].