Если нужно было задержатся в каком-то месте, Ефим Павлович предпочитал ведомственный санаторий или дом отдыха. Со своей фирменной присказкой «це дило г…, його треба разжувати» брал спорный проект с чертежами и выкладками на ночь к себе в номер, а к утру уже предъявлял «разжеванным». Для Славского в таких поездках практически не было «личного времени».
«Он находил время вечерами во время ужина собирать руководителей подразделений, инженеров, бригадиров, передовых рабочих, например, машинистов экскаваторов, шахтеров. Ефим Павлович тепло, просто и заинтересованно общался со всеми… в такой вот неофициальной, считай, обстановке ставил задачи, помня все до мелочей», – вспоминал работавший в Навои журналист Леонид Ветштейн.
Е.П. Славский с коллегами на строительстве сернокислотного завода, г. Лермонтов.
[Центральный архив корпорации «Росатом»]
Говоря о «методе Славского», стоит подчеркнуть, что Ефим Павлович был категорическим противником «бумажного» согласования по каждому вопросу, с волокитой по всей «субординационной лестнице». Он говорил: «Хотите что-то решить: соберитесь вместе в комнате и решите – нечего бумажками перебрасываться». Канцелярщины не терпел, включая даже перья, а затем и автоматические ручки. Поначалу подписывал бумаги красным карандашом, а потом перешел на знаменитый в министерстве синий.
Если же посмотреть на «метод Славского» в комплексе и на «макроуровне», то можно увидеть следующее. С самого начала своего министерского служения Ефим Павлович начал последовательно собирать под крышей одного ведомства все «переделы»: от фундаментальной науки до строительства и приборостроения, а также соцобеспечения, агрохозяйства. Сеть министерских учебных заведений выпускала уникальных специалистов. Только так можно было уверенно двигаться вперед, планировать на десятилетия.
Такой работы с кадрами, как в «Средней Маше», не было нигде – всегда наготове был кадровый резерв: на ключевые места выбиралось не менее двух, а чаще – 3–4 кандидата, которых тщательно «отслеживали» – и по успехам, и по провалам. Начальники отделов и даже сотрудники ниже по должности приезжали в министерство и говорили на том же языке, что и начальники главков.
Про особенности кадровой работы Славского в Минсредмаше очень точно и в то же время поэтично говорит уже цитировавшаяся Ангелина Гуськова: «Он смело переставлял на огромных пространствах страны людей, которым доверял, посылая их то на созидание нового, то на решение неожиданно возникших трудностей и бед. А позднее зачастую брал их к себе в аппарат министерства… Я видела, как росли и обучались люди в отрасли – от юных техников на «Маяке» до главных инженеров и руководителей, и это не только в отрасли, но и на других предприятиях страны: энергетики, металлургии, машиностроения. Отрасль стала отличной школой кадров для страны» [58. С. 73].
В МСМ практиковалось сквозное планирование между разными подразделениями. Многие родившиеся позднее принципы «систем менеджмента» по международным стандартам ISO 9000, включая «менеджмент качества», японскую производственную философию «постоянного совершенствования» Кайдзен (kaizen), принцип «Ноль дефектов» (ZD— zero defects) американца Филиппа Кросби – все это без модных «импортных» названий было повседневной практикой на предприятиях Минсредмаша. Хоть базировалась она не на западных «максимальной экономической эффективности» и «удовлетворении потребителя», а на том, что проволочки по времени, неорганизованность, а тем более ошибки и «брак» в атомной отрасли слишком дорого стоили. Ну и, само собою, деньги народные в ведомстве Славского умели считать и экономить.
Лев Дмитриевич Рябев уверен: «Ефим Павлович сам был немаловажным, а может, и ключевым слагаемым успеха советской атомной промышленности, технологического прорыва и настоящего управленческого чуда Минсредмаша. И нам сегодня просто грех не использовать этот уникальный опыт прошлого и – он ничуть не устарел! Славский по-прежнему с нами – он как будто говорит: ребята, не спите – действуйте!»
Кандидат в члены Политбюро ЦК КПСС, секретарь ЦК КП Грузии Э.А. Шеварднадзе и Е.П. Славский на территории будущего завода «Вектор» в районе г. Зугдиди. 31 октября 1981 г.
[Центральный архив корпорации «Росатом»]
Ангелина Гуськова, в свою очередь, замечает: «Удивительно охватывал Е.П. сложную панораму событий и объектов, размещенных в огромном пространстве страны и в их сегодняшнем облике и в перспективах на будущее. Е.П. не употреблял модного ныне слова «системный подход». Но я в его рассказах о городах-рудниках, городах-заводах отрасли, в переплетении решений, чисто технических и кадровых, с высокими социальными требованиями к обеспечению жизни людей, вовлеченных в особую отрасль, – видела воочию существование системы: сложной, гибкой, взаимовлияющей в своих структурах».
При всей «гибкости» системы ее «главнокомандующий» умел держать в ней жесткий – полувоенный, как сам определял, – порядок. И требовать столь же внятной конкретности от всех, с кем работал «на стыках» атомной промышленности.
Заслуженный юрист РСФСР, ветеран атомной промышленности Геннадий Просвирнов вспоминает: «Славский был штучным управленцем, настоящим модератором всей атомной отрасли страны! В 1966 году я участвовал на партийно-хозяйственном совещании министерства в Москве. В Президиуме кроме Славского были министр обороны Дмитрий Устинов, Президент АН СССР Анатолий Александров (Устинов тогда не был министром, а Александров – президентом Академии наук. – А.С.). Главный конструктор предприятия в Арзамасе-16 генерал Евгений Негин. Доклад делал Александров по ситуации с атомным флотом страны. Славский резко прервал его вопросом, сопровождая стуком ребра ладони по столу: «Ты, Анатолий Петрович, прямо скажи, что делать с ледоколом «Ленин»?! Когда надо ставить его на капремонт?!» Президент АН смутился! Меня поразили жесткость и четкость постановки вопроса в нужный момент обсуждения темы, несмотря на авторитетные лица в президиуме. Я тогда подумал: «Вот откуда и от кого исходит четкость в решении проблем на «Маяке» и порядок в системе министерства. От самого министра до оператора на заводе (!), что и должно быть в целом по стране!» [57].
Следует признать: общий управленческий порядок, рациональная продуманность планирования, производственная дисциплина в целом по стране сильно отличались от порядка в атомном ведомстве Советского Союза. И хотя общий, нараставший при позднем Брежневе «бардак» не мог не просачиваться и в Минсредмаш, но «внешний деграданс» шел сильно быстрее, чем внутриминистерский. И этот контраст начинал все больше раздражать партхозноменклатуру. Кое-кто нашептывал партийным бонзам, что, мол, атомщики сильно «зарвались» со своим «государством в государстве», а их «сталинского сокола» Славского надо бы «уменьшить».
И уменьшали – вместе со всей отраслью. Когда Государственный производственный комитет по энергетике и электрификации СССР, возглавляемый другом Брежнева Петром Непорожним, был в 1965‐м преобразован в Министерство энергетики и электрификации СССР, Славский в узком кругу еще шутил: мол, не зря человека с такой фамилией назначили новым министром: «Непорожний – значит в нем что-то все-таки есть». Однако, когда запущенные в 1964 году Белоярскую и Нововоронежскую АЭС в 1966 году неожиданно передали в подчинение Минэнерго, где под атомную энергетику был создан особый главк, желания шутить у атомщиков поубавилось. Ведь в МСМ уже действовал ГУ-16 с функционалом непосредственного управления развитием ядерной энергетики в стране.
Николай Доллежаль и Юрий Карякин из НИКИЭТ еще ранее опубликовали в журнале «Коммунист» концепцию развития атомной энергетики в виде «атомополисов». Предлагалось строить вкупе: новые промреакторы и АЭС – вместе с городками атомщиков в местностях, отдаленных от больших городов и агломераций. С последующей передачей выработанной электроэнергии в города через высоковольтные ЛЭП. Концепция была отвергнута из-за удорожания киловатт-часа электричества. Более того, новые АЭС в ЦК решили размещать в густонаселенных местностях – ближе к «потребителю» и строить без защитных «колпаков» (containment), постепенно удерживающих в случае аварии радиационные выбросы внутри и постепенно становившихся нормой на американских и европейских атомных станциях. Главный аргумент тот же – дешевизна электроэнергии.
В ЦК КПСС, вопреки отрицательной позиции министра Славского, сильному сопротивлению академика Александрова и других видных ученых, возобладало мнение, что атомщики «слабы» в экономике электрогенерации, поэтому эксплуатировать уже построенные и отлаженные в работе АЭС нужно профессиональным энергетикам. Пусть они и мало что понимают в ядерных реакторах – но атомщики, дескать, напишут им внятные инструкции, и те по ним будут работать. Это примерно как посадить за штурвал самолета машиниста тепловоза после краткой «переподготовки», вручив ему подробные инструкции, за какие ручки дергать и какие кнопки нажимать.
Кто именно предложил это вздорное решение и какова была истинная мотивация цэкушных «решальщиков», до сих пор покрыто мраком неизвестности. Хотя предположить можно: согласно некоторым ранним планам атомные электростанции к 1990‐м годам должны были вырабатывать больше половины электроэнергии в стране. При таком раскладе Министерство среднего машиностроения становилось бы главным «мотором» и «держателем акций» всей советской экономики, а это было уже, с точки зрения партийной верхушки, опасно политически. Кто бы ни стоял к тому времени во главе министерства.
Так или иначе, процесс передачи атомных станций энергетиками пошел пуще, лишь на время приостановившись после серьезного аварийного инцидента 1982 года на переданной в Минэнерго Ровенской АЭС. Смена ответственного ведомства сопровождалась падением технической культуры и дисциплины эксплуатации атомных станций. Что, по мнению многих, и привело в итоге к Чернобыльской аварии.
АЭС становились «картами» в разных, в том числе внешнеэкономических, играх. Борис Брохович с досадой пишет: «Первая АЭС с реакторами РБМК-1000 должна была строиться на комбинате «Маяк» для того, чтобы давать электроэнергию Челябинской области, тепло Каслям, Аргаяшу, Кыштыму и себе, а также перерабатывать, упаривать радиоактивные о