тходы. Однако А.Н. Косыгин был в Финляндии и продал электроэнергию, после чего станцию перепривязали в Сосновый бор под Ленинградом, а мы остались с носом» [40. С. 40].
Брохович имеет в виду следующую коллизию. Алексей Косыгин, будучи еще заместителем председателя Совета Министров при Хрущеве, несколько раз встречался с президентом Финляндии Урхо Кекконеном – пичем пару раз в сауне – и вел «долгоиграющие» беседы о сотрудничестве двух стран. В том числе в области энергетики. Это сотрудничество имело важное геополитическое значение для СССР, в определенном смысле «привязывающее» Суоми как нейтральную капстрану к Советскому Союзу в плане экономического развития, немыслимого без потока недорогой электроэнергии. 30 сентября 1960 года было подписано соглашение о поставке из СССР в Финляндию с января 1961 года ежегодно 200 млн кВтч электроэнергии. Эти договоренности совпали с обсуждением, где строить очередную АЭС с новыми уран-графитовыми реакторами РБМК-1000. Поначалу для под нее фигурировала площадка в Челябинске-40, поскольку сам «атомный городок» со своим разраставшимся комбинатом и окрестные уральские города и веси нуждались в энергии для развития. Ефим Павлович активно выступал за этот вариант, который был удобен со всех точек зрения: технологии, безопасности, кадров. Но внешнеполитические соображения в ЦК и Совмине перевесили. Поэтому 15 апреля 1966 года Е.П. Славский как глава МСМ подписал задание на проектирование Ленинградской атомной электростанции в поселке Сосновый Бор. А 29 ноября того же года Совет Министров СССР принял постановление № 800–252 о строительстве первой очереди ЛАЭС. Так что дальше отстаивать свою родную «Сороковку» Ефим Павлович был уже не в силах.
А время медленно, но неуклонно работало против людей такого государственного мышления и человеческого склада, как «Большой Ефим». Хорошо знакомые, так же, как он, смотрящие на вещи работники Совета Министров и ЦК партии один за другим уходили – кто на пенсию, кто на тот свет. И в этом была определенная драма долгожителя Славского.
Он, несмотря ни на что, держался твердо, идя выбранным курсом. Из седла «атомного министра» не выбила даже личная трагедия – смерть любимой жены Евгении Андреевны в 1982 году. Поразительное свидетельство о последнем эпизоде оставил бывший тогда уже заместителем главного инженера 11 ГУ МСМ (строительного управления) Игорь Беляев: «Как-то Ефим Павлович дает команду: «Едем в Шевченко». Все сделали, подготовили самолет, а здесь у министра умирает жена. Какая тут поездка? Мы его отговаривали. Но Ефим Павлович – это другой человек, он даже переживать должен среди своих, и мы отправились в Шевченко» [30. С. 348].
Похоронил супругу глава Минсредмаша уже по прилете в Москву. Но каково ему было работать в той командировке, принимать решения, проводить совещания? Это остается «за кадром» – загадкой личности Ефима Павловича Славского, рыцаря «атомного ордена» с железными нервами.
Глава 3Глыбища, легенда, «свой мужик»
Одна из задач этой книги – показать человека в какой-то степени типичного для эпохи, «сделанного» этой эпохой, но с другой стороны – совершенно уникального, который своими чертами личности, характером, волей советскую эпоху, которую мы знаем, во многом «сделал». А если точнее – не знаем. Поскольку судим о ней по описанным типажам людей, близких к плакатным штампам журнала «Крокодил», диссидентского «тамиздатского» сарказма или, наоборот, – по официозной советской героике. За каждым социальным образом шлейфом тянется некий банальный одномерный нарратив, который ему когда-то был приписан в масскульте.
Вот, скажем, «большой советский начальник». Ему полагается быть таким-то и таким-то – в зависимости от выбранной оптики и угла зрения. «Фокус» же Славского заключается в том, что, действительно вобрав в себя многие архетипические черты «капитана промышленности», «секретного атомщика», «верного сына партии», «героического красноармейца», он в то же время резко выбивается из штампов.
Сегодня, в основном отраженным светом, по воспоминаниям современников, мы можем лишь более-менее правдиво набросать человеческий портрет этого могучего мужа, хоть немного отделив его от монументальных скрижалей атомного эпоса, самого становления и гибели советской цивилизации, где он навеки высечен в полный рост. Поэтому в этой главе будут обильно цитироваться воспоминания о «Большом Ефиме».
«Капитан промышленности» Ефим Павлович Славский.
[Центральный архив корпорации «Росатом»]
Начнем все же с «героики».
Работавший под руководством Славского более четверти века начальник 5-го ГУ МСМ Георгий Цирков в статье, посвящённой 100‐летию со дня рождения Ефима Павловича, писал: «Первая встреча с Ефимом Павловичем Славским оставила у меня необычайное впечатление. Я почувствовал, что он излучает какую-то энергию, которая передаётся собеседнику, заряжая его на совершение важных и полезных для Родины дел».
Более развернуто это «энергетическое» влияние главы Минсредмаша, его «заразительность», замешанную на особом отношении к коллегам, выразила в разговоре с автором книги Р.В. Кузнецова, работавшая в те времена в Курчатовском институте руководителем документационного обеспечения: «Я услышала впервые выступление Ефима Павловича на юбилейном заседании ученого совета в Доме культуры нашего института в 1970‐х. Там была вся наша «ядерная знать». И он меня своим выступлением заворожил. Видно было, что он глубоко разбирается во всех направлениях министерства, при этом выглядел очень естественным, простым – речь его была насыщена понятными русскими словами.
Говорил Славский прямо – без всяких околичностей. Всех, кто работал в нашей отрасли, он, без преувеличения, считал своими братьями. А Игоря Васильевича называл «лучшим человеком из всех, что когда-либо знал». Он очень хорошо разбирался в людях, но и его иной раз обманывали – и тогда в нем проступало что-то детское – ребенок, который как бы впервые столкнулся с обманом».
Выступает Ефим Павлович Славский.
[Центральный архив корпорации «Росатом»]
В некоторой контроверзе с этим душевным, женским восприятием стоят жесткие мужские характеристики Славского от известных ученых. «Он был диктатором, очень сильным человеком, из молодой поросли новых советских людей – его воспитала его эпоха, и он сам был ее творцом», – «определил» Славского в разговоре с автором книги Евгений Велихов. Слово «диктатор» в определении Велихова явно ключевое, «сильный человек» – уточняющее дополнение. Таким видели его многие, но характеристика эта явно не исчерпывающая.
Андрей Сахаров по многим своим чертам был почти антиподом Ефима Славского. Тем ценнее его свидетельство: «Человек несомненно больших способностей и работоспособности, решительный и смелый, достаточно вдумчивый, умный и стремящийся составить себе четкое мнение по любому предмету, в то же время упрямый, часто нетерпимый к чужому мнению; человек, который может быть и мягким, вежливым, и весьма грубым, глубоко любящий технику, машины. По политическим и нравственным установкам – прагматик, как мне кажется, искренне одобрявший хрущевскую десталинизацию и брежневскую «стабилизацию», готовый «колебаться вместе с партией», с презрением к нытикам, резонерам и сомневающимся, искренне увлеченный тем делом, во главе которого он поставлен, – и военными его аспектами, и разнообразными мирными применениями. И без сентиментальности относящийся к таким мелочам, как радиационные болезни персонала атомных предприятий и рудников, и уж тем более к безымянным и неизвестным жертвам».
Такой вот «диалектический» взгляд. В нем уже много разных черт: недостатки являются продолжением достоинств. Обращает на себя внимание последнее предложение. «Сентиментальности», по выражению Сахарова, у Славского действительно не было, да и не могло быть. Если бы на его месте оказался Сахаров, ему тоже было бы не до сантиментов. Но в жизни каждый оказывается именно на своем месте. Жертвы, как мы уже не раз говорили, были заложены изначально, как при большом военном наступлении. Но когда это было только возможно не в ущерб результату, Ефим Павлович проявлял внимание к безопасности своих коллег. Результат был главным, и ради него Славский действительно не щадил ни других, ни себя. И такими были абсолютно все руководители Атомного проекта: с другими и по-другому просто ничего бы не вышло.
Но вот далее в цитируемом отрывке следует заключение-вывод Сахарова, замечательный тем, что писал его уже прославленный на Западе и в отечественных либеральных кругах интеллигенции «диссидент-антисоветчик»: «Равных Ефиму Павловичу по уровню государственного подхода в решении хозяйственных вопросов руководителей я не встречал. Это был гигант мысли и талант управленца, образец для подражания, у которого многим надо было учиться» [114. С. 199].
В свидетельстве медика Ангелины Гуськовой, хорошо знавшей и, что важно, по-человечески любившей Ефима Павловича, заметим некоторую перекличку с Сахаровым. Что указывает на определенную объективность характеристики: «Государственный масштаб его личности неизменно впечатлял меня. Конечно, Е.П. был представителем власти той эпохи: авторитарной, не останавливающейся перед жесткими и нелегкими для людей решениями, но и к себе высоко требовательным, умеющим подчинять всё интересам страны, так, как он их понимал».
В этом отрывке всплывает еще одна ключевая характеристика Славского: «представитель власти». К этому можно добавить – власти, которую половину своей жизни он осуществлял в экстремальных условиях и поэтому нередко брутальными методами. Это не попытка «оправдания» Ефима Павловича – он не нуждается в «моральных» оправданиях, как и эпоха, продуктом и творцом которой он был.
Перед публичным выступлением.
[Из открытых источников]
Абсолютный приоритет Дела у Ефима Павловича перед всем, включая семью, подтвердила в разговоре с автором этих строк и старшая дочь Славского – кандидат биологических наук Марина Ефимовна: «Понимаете, мы с сестрой, к сожалению, мало общались со отцом: он все время был в делах, в разъездах. Если работал в Москве, то приезжал домой поздно ночью, когда мы давно спали. А когда уходили в школу, потом в институт – он еще досыпал и мы все делали тихо, чтобы не разбудить его. Даже в редкие выходные, когда он был дома, он часто занимался у себя в кабинете делами, кого-то принимал. У отца вся жизнь каждый день была направлена на огромные государственные дела, и мы знали с детства от мамы, что расспрашивать его об этом нельзя. Мама всегда была «при нем» и «за ним» – никогда не утверждала какое-то свое «я», не спорила, не противоречила мужу – во всяком случае, мы никогда подобного не слышали. Ефим Павлович и в доме всегда был неоспоримо, по-патриархальному главный…»