В Озёрске, на комбинате «Маяк», удалось побеседовать с несколькими людьми, которым когда-то лично довелось общаться, или видеть и слышать Ефима Павловича во время его приездов на комбинат. И каждый говорил о нем или со скрытым, или с откровенным восхищением, как о некоем былинном герое былых «заповедных» времен.
Вот как поведал о случае личного общения с Ефимом Павловичем ныне пенсионер, а тогда аппаратчик комбината «Маяк» седьмого разряда, работавший на технологических линиях с тритием, Владимир Никифорович Зубов:
«Я видел Славского один раз в 1980‐м году. Неожиданно меня пригласили к тогдашнему директору нашего завода № 156 – Алексею Евстигнеевичу Спирину, и он сообщил, что меня посылают в Москву. А я еще думаю: зачем в Москву – разгонять тоску? А оказывается, нас троих: меня, директора комбината Броховича и секретаря парткома стройки Козлова отправляют на коллегию министерства. Там я увидел Ефима Павловича.
Впечатление такое: это кряж, монумент! Голос громогласный, когда говорил в зале тишина гробовая. Все цифры называл без всякой бумажки – все досконально помнил. Кого-то крыл за недостатки – очень сурово.
А потом было награждение, которого я не ожидал, – награждали именными наручными часами. Я поразился полной перемене в Славском – это уже был не суровый командир, а такой добрый дядька – глаза сверкают, улыбкой лучится. Начал руку жать – думал сломает, хотя у меня тоже рука – ничего себе – вентиля всю жизнь тугие крутил.
Потом был стол с чаем, с кофе, обстановка совершенно домашняя. Но и там разговоры все время крутились вокруг работы. Это была совершенно особая порода людей».
А вот какие впечатления вынес из многолетнего общения со Славским бывший главный инженер военного завода № 20 комбината «Маяк», заслуженный изобретатель, лауреат Госпремии СССР Владимир Иванович Кузьменко: «Мне в 1970–1980‐е приходилось не раз общаться с Ефимом Павловичем – на совещаниях и у нас на заводе и в министерстве на Ордынке. Общее впечатление: суровый, требовательный и порядочный человек. Который мог по делу и припечатать крепким словцом. У нас на заводе ходила острота: «Атомную бомбу удалось создать светлой головой Владимира Ивановича и крепким матом Ефима Павловича». Это, конечно, шутка… Вообще, в нем было счастливое сочетание грамотного инженера и грамотного руководителя. Выслушивал предложения, анализировал и очень быстро или соглашался или вносил свои коррективы – всегда дельные. Никаких препятствий для общения с ним нет было, с ним можно было и поспорить. Но если он что-то уже конкретно поручал, то не сделать этого было просто невозможно».
Для полноты портрета Славского важны как раз эти разительные перемены в поведении: то он суровый диктатор, олицетворяющий «карающий меч», то вдумчивый инженер, выбирающий в деловом споре с другими инженерами-коллегами оптимальное техническое решение, то мягкий улыбчивый «дед», раздающий «пряники», то обиженный ребенок. А то и заводной шутник, с которым можно подурачиться, а можно и «осадить». А «осаживать» Ефима Павловича бывало за что, поскольку его порой «заносило». Только сделать это могли далеко не все.
Об одном таком эпизоде с улыбкой вспоминает сотрудник КБ-11(РФЯЦ-ВНИИЭФ), доктор технических наук, лауреат Ленинской премии Борис Бондаренко: «Несмотря на твердое положение министра в своем ведомстве и правительстве, все же мне приходилось иной раз наблюдать, как его одергивали и сажали на место, «как мальчишку». Правда, это были комические, полудружеские одергивания.
Первый раз, как я помню, это происходило в нашем большом конференц-зале на 21‐й площадке. Приехал министр Е. Славский, был «Борода» – И. Курчатов, конечно, Ю.Б. (Харитон. – А.С.), другие начальники КБ-11, ну и все теоретики. Раньше дискриминации не было. Приглашались все без исключения теоретики, в том числе молодые спецы.
На этом «сабантуе» речь шла о развитии телеметрических физических измерений при испытании ядерных зарядов. После нескольких сообщений слово взял министр. Он вышел на авансцену и произнес: «Что у вас за телеметрия?! Вот у нас в 1‐й Конной армии была телеметрия, так телеметрия! Выйдешь, бывало, на бугор, саблей как махнешь, так и пошла кавалерия в атаку галопом. А у вас телеметрия – определять мощность по тому, повалился деревянный нужник на КП или нет».
Что-то еще продолжал говорить Е.П.С., но тут «Борода» звонко стукнул палкой по столу и произнес: «Ну ты, Ефим, садись, пусть лучше молодежь выскажется, ее послушаем» [37].
Это интересное воспоминание Бондаренко, правда, несколько «корректирует» Лев Рябев, также бывший участником того совещания: Курчатова, по его словам, на нем не было. Очевидно, Бондаренко слышал подобное «осаже» Ефима Павловича со стороны Игоря Васильевича раньше или позже.
Славский никогда не обижался, обид ни на кого не таил и, может быть, поэтому сам не привык стеснять себя в выражениях. «Вспоминаю из рассказов отца такой случай, – говорит Петр Анатольевич Александров, – они со Славским на «Маяке» как-то обсуждали, почему происходят «козлы» в промышленных реакторах. Стояли за загородкой, куда излучение не добивало. И вдруг какой-то сотрудник приносит им поднос, на котором лежат урановые блочки – некоторые изъеденные коррозией, а другие – блестящие. Тут же загудела сигнализация радиационной опасности. Ефим Павлович послал этого сотрудника таким «лесом», что тот побежал, ног под собой не чуя».
Впрочем, со временем «Большой Ефим» научился себя сдерживать, используя крепкое словцо «ситуативно», когда по-другому не доходило, а также соображаясь с местом и составом аудитории. А поскольку речь его всегда была ярка, образна и доходчива, то и промелькнувшее «словцо» ложилось в контекст органично. Мог Славский по случаю выдать экспромт, который потом пересказывали в курилках. Так, на одном из совещаний в ЦК, где руководителей «оборонки» критиковали за то, что они ничего не производят на экспорт, вдруг поднялся Славский и изрек: «Простите, но у нас вся основная продукция на экспорт». Раздался смех и аплодисменты.
В другом случае, возражая на одном из совещаний против немедленного, не обдуманного прежде со всех сторон испытания новых ядерных зарядов, которое «толкали» особо горячие ученые головы, Ефим Павлович «окоротил» их в своем фирменном стиле: «Теоретики придумывают новые изделия на испытаниях, сидя в туалете, и предлагают их испытывать, даже не успев застегнуть штаны…»
Дадим вновь слово Борису Бондаренко: «Осталось в памяти от многих личных бесед то, что он любил перемежать свою речь или, вернее сказать, сдабривать ее «острыми приправами» – анекдотами к месту и теме разговора, иной раз направляя острие удара в сторону академиков и других генеральских чинов, невзирая на лица. И это публично при всех членах НТС-2 и при всех приглашенных. Но умел он это подать не в грубой, а в деликатной форме, так что получалось, хотя и очень остро и в адрес, но удобоваримо, почти культурно».
Да, за свою долгую жизнь он порой обижал людей, был нетактичен, как это понимали люди другого воспитания и другой судьбы. Мог, например, увидев на пляже пузатого коллегу, огорошить его вопросом: «Ты чего так разжирел?» Знавшие его получше на это не обижались. А он сам, если чувствовал, что обидел зря, всегда старался при случае «загладить» обиду – как умел. «Я лично от Славского не слышал ни одного матерного слова, – признается Лев Рябев. – Говорят, что он употреблял. Но я так скажу: его мат не был никогда направлен на личное унижение человека. В отличие, например, от Ивана Дмитриевича Сербина – завотделом оборонной промышленности ЦК КПСС, у Ефима Павловича никогда не было хамского отношения к людям, даже если они провинились. Он мог погорячиться, а потом сказать примирительно: «Ну ты что обиделся, что ли?» Он был цельный человек, без «двойного дна».
Б.Е. Патон, Е.П. Славский, А.П. Александров, А.М. Петросьянц, А.А. Бочвар, В.А. Левша, Ф.А. Логиновский и другие в Доме-музее И.В. Курчатова. 12 февраля 1973 г.
[Центральный архив корпорации «Росатом»]
Славского никому, наверное, не пришло бы в голову назвать «добрячком». Но он по своей внутренней сути не был ни злым, ни злопамятным. Цельность и простота сочетались в его душе с глубоким внутренним сочувствием к коллегам, особенно когда им плохо. Многие ветераны Минсредмаша знали, к примеру, что между Славским и Музруковым «пробежала кошка» еще со времен строительства «Сороковки» под Кыштымом. Но гнобить бывшего начальника, когда он стал твоим подчиненным? Такого у Ефима Павловича никогда не было.
Лев Дмитриевич Рябев описывает в этой связи случай, когда Славский вместе с Устиновым в 1973‐м приехал проинспектировать Арзамас-16 незадолго до ухода на пенсию сильно болевшего Бориса Глебовича Музрукова, остававшегося еще директором ядерного центра: «Ефим Павлович как лось носился по всем дорогам объекта, – никаких обедов, пока все не осмотрит: чай с пирожками на ходу и дальше. А Борис Глебович Музруков тяжело болел и физически не поспевал за стремительным Славским. Ефим Павлович, увидев его в таком состоянии, несмотря на их напряженные отношения еще с Челябинска-40, резко сбавил темп и вдруг начал говорить о Музрукове очень теплые слова, явно стараясь ободрить и поддержать его. Хотя до этого они много лет фактически не общались, кроме официоза».
Это глубоко человечное, не по «протоколу», а изнутри идущее сочувствие вместе с тягой действенно помочь в неприятности, в беде отмечает и Ангелина Гуськова: «Будучи очень здоровым человеком, Е.П. с искренним (хотя и скрываемым часто за шуткой) сочувствием относился к болезням и бедам своих соратников и товарищей. Я вспоминаю его удивительный такт и бережность к тяжело больному Б.Л. Ванникову во время нашего совместного путешествия по Уралу, его деятельную заботу и участие к Б.Г. Музрукову, тревогу и огорчения за И.В. Курчатова, житейскую помощь пострадавшему при аварии А.А. Каратыгину и многим, многим другим».
В качестве не противоположной, а органично вытекающей из первой черты характера Гуськова отмечает, как сегодня бы сказали «нулевую терпимость» Славского к хитреньким «подлипалам», пытавшимся втеревшись сперва к нему в доверие, «выбить» для себя какие-то блага или привилегии: «Е.П. умел резко и категорично отвергать надуманные претензии, необоснованный поиск привилегий и льгот, я помню, что на мой вопрос о его решении в одном таком случае обращения к нему домой, он лаконично ответил мне: – «Спустил с лестницы».