«Что за чудеса, куда же я попал?» — Лес совершенно незнакомый. Спустился к ручью, напился, намочил голову, умылся — вода холодная. «Как у нас в Песчанке», — подумал Ефимка. Поднялся на берег, заглянул в палатку, спят трое вчерашних солдат, только бородатого не было. Обошел все палатки, во всех спят солдаты, а около них лежат ружья, сабли, сумки с патронами.
— Ага, значит здесь целое войско. Ну, Дубков не уйдет.
Ефимке сделалось весело, но вспомнилась почему-то звонкоголосая Нюрка, и опять стало тоскливо.
«Домой надо утекать, — думает Ефимка. — Пегашка выстоялся, наелся у дяди Степана, живо докачу до дому. Сказаться бы надо, а то потеряют меня. Но куда побежишь: дороги не видать, лес незнакомый, как раз заплутаешь».
Ефимка сел на пенек. Под ногами что-то зашуршало, Ефимка испугался, вскочил и стал наблюдать: вдруг из травы выскочил полосатенький с пушистым хвостом зверек, вскочил на дерево и быстро помчался по стволу кверху.
— Фу ты, как напугал; бурундук[3], а я думал — змея, — облегченно вздохнул Ефимка.
Бах! Бах! раздалось, и эхо забабахало, по всему лесу.
— Что это, стреляют? — У Ефимки затряслись поджилки. — Может, охотники тетеревов лупят?
Бах! Бах! Бах! Лес наполнился шумом, гулом. Где-то вдали трещало: тра-та-та-та...
— Нет, это не охотники, — решил Ефимка и стал прислушиваться, а у самого душа в пятки ушла от страха. Лес ожил, но как-то по-другому, по-новому.
Знал Ефимка лес в грозу, в бурю, когда трещало, стонало, гремело, делалось темно — ох, и жутко! Или в шишкобой[4], когда триста колотушек стучат на перебой по кедрам, такой стукоток идет, точно дятлы в свои барабаны бубнят, но тогда весело и радостно.
А тут не то: солнце светит, как в шишкобой, а шум и буханье, как в грозу, — и страшно и весело.
«Что-то будет!» — подумал Ефимка и почувствовал, что недоброе надвигается.
Из лесу прискакал бородатый, громко свистнул в свисток у первой палатки, потом у второй, у третьей. Миг — и поляна ожила. Забегали солдаты. Седлали лошадей, надевали сумки с патронами, ружья, сабли.
— Домой тебе, Ефим, не пройти, — сказал бородатый, подъехав к Ефимке. — Ты останешься у нас, пока не пробьем себе дороги. Нас обошли банды! Понимаешь?
Ефимка понял только одно, что дома своего он теперь совсем не увидит, никогда, никогда! — И слезы подступили к горлу.
— Стрелять умеешь? — спросил бородатый.
Ефимка от страха не мог произнести ни слова и только покачал головой.
— На вот, поди поучись, — и бородатый вытащил из-за пояса револьвер и подал Ефимке.
— Вот туда пойди, к старой сосне, нажимай эту собачку и пали, пока не натореешь.
У Ефимки показались слезы.
— Э-ге, брат, никак слезы! Анютка твоя бойчее тебя, жалко, что она ушла, вот бы тебя пристыдила.
— Будь солдатом, вот как я! — и с этими словами бородатый выхватил из кармана револьвер и выстрелил вверх.
Ефимка вздрогнул; в ушах зазвенело.
— Иди! — твердо сказал бородатый и отъехал к выстроившимся солдатам.
У Ефимки в руках никогда не бывало ни ружья, ни револьвера. Потрогал рукой холодное стальное дуло, и дрожь пробежала по телу.
Боязно, а попробовать надо. Захотелось Ефимке быть таким же смелым, как этот бородатый, который все больше и больше ему нравился. Ефимка подошел к сосне, поднял револьвер, отвернулся, зажмурился и нажал собачку.
Бахнуло. Толкнуло что-то в руку, в ушах зазвенело, оглушило. Ефим открыл глаза — ничего, живой, только в ушах еще шумело.
— Не так страшно, — усмехнулся Ефимка.
Поднял еще, хотел смотреть, как пуля вылетит, но когда нажимал собачку, глаза сами закрылись.
Четвертый раз Ефимка выстрелил, не закрывая глаз, а шестой — старался всадить пулю в сучок.
Обернувшись назад, Ефим видел, как бородатый что-то громко говорил солдатам, размахивал руками, грозил кому-то кулаком. Последние слова Ефимка ясно слышал:
— Поняли? Вот так и валяйте... а Ефимка со мной пойдет.
— Научился? — спросил бородатый Ефимку, когда тот подошел поближе. — Давай револьвер, — и, зарядив, передал ему обратно.
— Катай еще в сосну, да меться, чтобы в цель!
VI
— Ну, вот, теперь ты настоящий партизан! — и бородатый похлопал Ефимку по плечу.
Ефимка не знал, что это: плохо или хорошо, но по голосу бородатого он решил, что лестно, и ему стало веселее.
С поляны солдаты все ускакали в лес, остались только двое вчерашних молодых солдат и бородатый.
Ефимке дали куртку и солдатский картуз.
— А вот тебе и оружие, и будешь ты Аника-воин, славный партизан. Врага рази без пощады, за товарища — умри. Вот наша клятва! — и бородатый передал Ефимке заряженный револьвер и запасные патроны.
Ефимка подпоясался кожаным поясом, заткнул револьвер за пояс, надел лихо шапку набекрень и погрозил кулаком:
— Теперь Дубков не уйдет!
— Ого! Да ты храбрость начинаешь проявлять, напрасно я тебя с теми ребятами не отправил.
— А куда они поехали, Дубкова ловить?
— Его, дьявола... только живым его трудно поймать, не таковский он.
— А ты видел его, дядя? — спросил Ефимка.
— Как же, вот как тебя.
— И не поймал его? — поразился Ефимка.
— Нельзя было, в гостях мы встретились...
— Н-ну? Где же это было! — удивился солдат, которого бородатый звал Зозулей.
— Да в Осиновке, на прошлой неделе...
— Расскажи, пожалуйста, ты нам про это не рассказывал, — попросил Зозуля.
— Ну, заехал я к Вандеихе, думаю: передохну и конь подкормится... захожу, а там гости: начальник милиции, два казака, офицер какой-то, да еще человека три солдат... Ну, от компании и я не прочь... Выпивали, как полагается, закусывали... Все говорили про Дубкова, что поймали, расстреляли... Офицерик божился, что он его ловил, и сам ему руки назад скручивал, и что Дубков плакал, в ногах валялся, просил отпустить... одним словом, размазня, а не главарь шайки. Один гость встал из-за стола, поблагодарил хозяйку, за ручку со всеми простился, подошел к офицерику-то последнему, погрозил ему пальцем и тихонько говорит:
— Благодари хозяйку, что я здесь услыхал твою брехню, а то посмотрел бы я, кто из нас размазня.
Потом обернулся ко всем и сказал:
— До свидания, граждане. Не верьте этому брехуну. У Дубкова не шайка, а отряд, и не разбойничает он, а борется с кулаками и мироедами... Сам же он жив и здоров и вам того желает!
Поклонился и скрылся за дверь.
Мы все опешили, глаза вытаращили: ведь это сам Дубков! Выбежали на улицу, а его след простыл.
Ефимка слушал с затаенным дыханием.
— А страшный он? — спросил Ефимка.
— Нет, простой, веселый, с бородкой... Ну, погоди, может сам увидишь, сцапаем мы его, голубчика... не долго ему гулять! — весело сказал бородатый, и солдаты рассмеялись.
Рассказ бородатого захватил Ефимку. Он забыл и дом, и Нюрку, и захотелось пробраться к Дубкову и вместе с ним совершать набеги.
Вспомнились ему сказки дачника Володи про морских разбойников, про отважных атаманов. Значит, не врут в книжках, бывают же вот такие смелые, настоящие люди.
В лесу раздался пронзительный свист.
— Пора, — сказал бородатый. — Зозуля и Бараш, вперед, Ефим со мной.
Солдаты двинулись вперед. Ефим с бородатым сзади.
Послышались два свистка.
Выстрелы стали чаще, пули жужжали, как пчелы.
— Ну, дела наши плохи... обходят, черти, знать, много их нагнали. За мной! — крикнул бородатый и поскакал в другую сторону от свиста.
Все ехали за ним, едва успевали.
Выехали к маленькой деревушке. У крайней хаты человек десяток мужиков, видимо, знакомых солдатам.
— Мир честной компании! — поздоровался бородатый, слезая с коня.
— Здорово, — ответили мужики.
— Что нового слышно? — спросил бородатый.
— Нового-то много, брат... видишь, скольких хат нет, — указали мужики на середину деревни, где торчали обгорелые столбы и печные трубы.
— Что, пожар был? — поразились солдаты, — когда?
— На прошлой неделе сожгли проклятые разбойники... хорошо, что старики-то во-время уехали, а то что бы с ними сделали?!
— Чьи хаты-то? — спросил бородатый.
— Две Костюхиных, да Михаила Бубнова. Костюхины-то ребята перебежали к вам, ну, и старики за ними подались...
— А Михайла за что? — интересовался бородатый.
— По доносу аксеновского мельника... зря пострадал мужик!
— Ну, не отчаивайтесь, — сказал бородатый — скоро конец будет поджигателям... Вы знаете, нет ни одной подтаежной деревни, чтобы из них не было у нас добровольцев.
— Знаем, — отвечали мужики, — через нас каждый день перебегают солдаты.
— Дяденька, я зайду в хату напиться? — спросил Ефимка у бородатого.
— Зайди, зайди...
Ефимка забежал в избу.
— Тебе чего, паренек? — встретила его старуха.
— Нет ли водицы напиться? — спросил Ефим.
— А вот квас в ковшике, пей на здоровье. Хорошо в жар-то.
Ефим с жадностью выпил полковша.
— И у вас значит банды были? — спросил Ефим, указывая на обгорелые хаты. — Ишь ведь, какой пожарище устроили!
— А кабы не были, милый, и дело бы другое было... Само бы не загорелось.
— И Дубков был у вас?
— Дубков-то был, дай бог ему здоровья, — перекрестилась старуха, — старика моего от петли спас... Захватили душегубы... так, ни за што... Ну, да спасибо, Дубков то был неподалече, выручил... Ах, что было-то у нас, паренек... Как бы не Дубков — всю бы деревню спалили, окаянные...
— Ну, что, напился парень-то? — прервал словоохотливую старуху мужичий голос под окном, — ждут!
— Сейчас! — спохватился Ефимка, — спасибо, бабка! — поблагодарил он старуху и побежал на улицу, а в голове, как живой, Дубков, бесстрашный, отбивающий от разбойников бабкиного старика и спасающий деревню от поджигателей.
— Ну, забирайся, Ефим, — и бородатый подал ему руку и посадил на лошадь.