В этот момент, к счастью, застрекотали винты дирижабля, а меня, наконец, потянуло вверх и в сторону, унося всё дальше от жуткой зверюги. И я уже почти было поверил в своё спасение, когда она, наконец, прыгнула. В общем… Это точно был кот, потому что так умеют только они — прямо с места и куда выше собственного роста. Гибкое бежевое тело пронеслось сквозь кроны ближайших деревьев и в целом облаке листьев и мелких веток взвилось выше — всё ближе и ближе ко мне. Пасть снова распахнулась, и на меня буквально обрушилась страшная вонь из неё…
— Плохой кот! Фу!.. Отстань!..
Я даже не заметил, как принялся отчаянно палить, хотя вообще-то никакого толку от моей стрельбы не было… Во всяком случае, ни один из зарядов кастета не наносил достаточно урона, чтобы сбить прыжок и предотвратить неизбежное. Это самое неизбежное за меня предотвратила спасительная гравитация… Вонючая пасть находилась всего в полутора метрах от меня, когда её приближение окончательно и бесповоротно остановилось. А потом огромная туша снова понеслась к земле — с крайне разочарованным и полным искренней досады выражением морды. От приземления чудовищного «котика» окрестный лес содрогнулся, а с крон деревьев поднялись, как мне показалось, даже ещё не умевшие летать птенцы.
Я выжил… И даже понял, почему этот изобилующий добычей лес не стали отмечать на схеме. А нужное количество яиц мы с Рубари всё-таки успели собрать до конца дня — правда, в небольших рощах, где уж точно не будет скрываться настолько крупная зверюга.
Глава 35
В которой происходит множество событий, но предшествует им всем одно — выброс.
Гроза приближалась. Утром вместе с последней партией яиц я выехал в мэрию на нанятой телеге с весьма добродушным старичком-извозчиком. Корзины мы с Рубари погрузили вместе, а дальше я уже поехал без него.
— То-то-то! Милыя, пошли-пошли!.. — извозчик чуть ли не воздушными поцелуями разогнал своих неторопливо бредущих шарков, и мы поехали по улице, идущей вдоль обрыва. — Заказ поди везёшь, эфирник?
— А?… Да, отец, заказ везу сдавать… — подтвердил я.
— Хорошее дело! — одобрил старичок. — Сегодня вам всё равно вылетать не надо.
— Наверно, да. Не стоит, — кивнул я, поглядев в сторону склона скалы, откуда накатывал огромный тёмный вихрь. — Гроза, дождь…
— Гроза! Скажешь тоже!.. Буря! — старичок указал узловатым пальцем, проследив за которым я обнаружил искрящийся шар, пролетавший в отдалении. — Вон и мэлоннели собрались ужо! Вот ужо грянет так грянет… Как бы выброс не случился!
— А что не так с выбросом? — набравшись смелости, поинтересовался я. — А то я как ни спрашиваю, никто нормально не объясняет.
— А! Так ты подобрыш! — старик будто кивнул каким-то своим догадкам. — Так потому, сынок, не объясняют, потому что как вспомнят, так сразу штаны обгаживают. Это же выброс!
— Так страшно? — удивился я.
— Страшно… Он же, выброс, понимаешь ли, всю пневму отовсюду выбрасывает! — охотно отозвался старичок, который, судя по возрасту, штаны при мыслях о смерти не загаживал. Весьма достойный человек, уважаю!.. — Из человеков, из тварей и чудовищ, из животных… И из накопителей, если ничем не защищены. А ежли помрёшь — так и всё. Конец…
— Вон оно что! — я радостно закивал, но старик уже разошёлся не на шутку.
— Много я выбросов, сынок, видал, ой много… Ежли кратко говорить — страсть просто! Просто страсть! Молнии енти так и свёркают, так и свёркают! — старичок забавно коверкал слова, с чем я тут уже сталкивался. Как мне удалось узнать, это был диалект крайнего юга, в то время как я говорил на диалекте центра, который сейчас распространился повсеместно по миру людей и считался эталоном. — Гром гремит так, что стекла в домах брякают, двери трясёт… Страсть такая, что хочется забиться в уголок и скулить… Хотя это поначалу. Потом, ежли не совсем трус, привыкаешь… А бывает так, что человеки и счёты сводят промеж собой. Не всегда, но бывает…
Затем старичок пустился в своё богатое событиями жизнеописание, но, к счастью, к мэрскому складу мы добрались раньше, чем он добрался до взрослого возраста. Сдав яйца, я заглянул к Пали, отчитался и получил продление заказов в письменной форме, после чего сходил в бухгалтерию и пошёл в ангар пешком. Зря, кстати, пошёл — надо было бы бежать…
Понял я это слишком поздно — уже заметив, как над городом в каком-то просто непотребном количестве носятся мэлоннели, оставляя за собой шлейфы сверкающих искр. Я быстро свернул в сторону склона скалы и в ужасе уставился на тёмный вихрь, уверенно надвигающийся на город. Скорость у него была такая, что не оставалось сомнений — ещё десять минут, и надо мной разверзнутся все хляби небесные. Я рванул по улице в сторону ангара со всех ног, наплевав на незаметность и прочую чушь, что неизменно становится именно чушью перед гневом природы.
Впрочем, я такой догадливый был не один — люди вообще разбегались с улиц стремительно. И всё равно, несмотря на свой забег, в ангар я вошёл уже мокрый: попал под первый залп дождя, который обрушил на скалу усиливающийся ветер. Первым делом я попрятал все чешуйки, какие были, в кошельки — грозное предупреждение деда-извозчика меня аж до внутренней жабы пробрало. А потом старательно принялся перекачивать содержимое семечка пневмы в защищённый накопитель.
— Как п-т-хнет, н-до к р-д-чу з-йти! — напомнил Рубари про Фабило, а я в ответ только кивнул, внимательно слушая, как за дверьми ангара лишь нарастает шум.
А потом всё случилось так, как и описывал старичок. Сверкнуло, грохнуло — и створки ворот принялись покачиваться вперёд-назад, истерично гремя засовом. Ветер снаружи взревел, беснуясь и закидывая мир льющимися в разные стороны потоками воды. Я с удивлением посмотрел на Рубари, от которого отделилась золотая звёздочка и принялась кружиться в воздухе.
— Что за?.. — не удержался я, заметив, что и от меня звёздочка отделилась, а потом — ещё одна.
— В-брос! — в ужасе ответил мне механик.
Каждая золотая звёздочка стоила мне одной единицы пневмы… С каждой новой звёздочкой и запас на возрождение в моём семечке становился всё меньше и меньше. И очень скоро по ангару уже кружилось почти триста единиц. Две сотни моих и, видимо, ещё сотня — Рубари. Всё, умирать теперь было решительно нельзя… А за стенами ангара всё ещё бесновалась, рыча и урча, ненасытная буря.
— Ну всё… Т-перь с-тки без пн-вмы х-дить!.. — вздохнул механик.
— Сутки не получится пневму хранить в семечке? — удивился я, а Рубари грустно вздохнул:
— М-жет и б-льше, — пояснил он. — Б-ли сл-ч-и и д-сять дней б-ло н-льзя!
«Д-и-и-и-инь!» — требовательно зазвучало из нашего сарайчика.
Мы с Рубари переглянулись и вместе двинулись к двери. Шар висел прямо за дверью, переливаясь перламутровым и алым. И всё ещё продолжая тревожно звенеть.
«Д-и-и-и-инь!»
Я протянул руку и коснулся его, кивнув Рубари, чтобы он побыстрее присоединялся.
— Не! — воспротивился он. — Не л-блю их!
— Не дури!.. Это звонок нам обоим! — жёстко сказал я. — И ещё мне очень не нравится алый…
«Д-и-и-и-инь!»
Наконец, и Рубари осознал, что цвет явно весьма нехороший, и всё-таки коснулся шара рукой.
— Алло! Привет, люди! — знакомый жизнерадостный голос никак не вязался с тем, что вообще происходило вокруг.
— Привет! — поздоровались мы хором. А если быть точнее, то дуэтом… Несколько растерянным и минорно настроенным дуэтом.
— Рубари? Фант? — уточнил неизвестный собеседник.
— Да! — мрачно сказал Рубари.
— Это я, — стараясь сохранять спокойствие, кивнул я.
— Не ходите сразу к Фабило! Слышите? — голос затрещал помехами. — Ни в к… сл…ае…е…х…. к ….ло!
— Не ходить вообще? Или сегодня? — решился уточнить я, хмурясь в попытке разобрать слова.
— В ближ… ять час…! Пот…м мо. о! — помехи усилились, практически перекрывая всё, что нам сейчас пытались донести.
— Хорошо! — всё равно кивнул я, хоть уже слабо понимал, о чём вообще речь.
— Если пойдёте — не попадайтесь никому на …за с. ком …ый …те! Слы…. ни…му… за!
— Не очень слышим, но в целом поняли… — кивнул я.
— Н…ё….а!
Шар пропал. А прилетевшее вслед за ним сообщение немного приоткрыло завесу тайны:
Не ходите к Фабило!
Дополнительно: строгий запрет на посещение действует 10 часов.
Оптимально: если пойдёте после отмены строгого запрета, постарайтесь не попадаться никому на глаза с тем, с чем покинете дом.
Рубари и Фант должны выжить!
— Что то зн-чит? — поинтересовался Рубари.
— Не знаю, что это вообще значит… Но мне всё это не нравится! — признался я. — Есть из дома твоего родича другой выход?
— Не зн-ю! — развёл руками механик.
Буря бушевала почти четыре часа… Прямо за дверями ангара был слышен грохот воды, лившейся вниз и разбивавшейся о наш причал. Всё, что вылилось на скалу и не осело в бочках на крышах, резервуарах и естественных углублениях, теперь стекало вниз самыми удобными путями, сплошными водопадами срываясь на поверхность.
Однако, как оказалось, это было лишь начало… Когда буря прекратилась, снаружи раздались крики и звуки — будто кто-то кидался грязью в стену. Вот только кидались не грязью и не в стену. Я приоткрыл дверцу в воротах и успел застать момент, когда со скалы полетело чьё-то тело. В городе, немного в отдалении, что-то громко ухнуло, а потом раздался страшный грохот…
— День выброса! День выброса, люди! — раздался сверху возбуждённый крик. — Покажем жирным свиньям поверхность!
— Да!.. — слитный рёв нескольких глоток стал ему ответом.
А я прикрыл дверь и огляделся, думая, чем бы привалить ворота. Рубари верно истолковал моё замешательство:
— Да к-му мы н-жны? — удивился он. — Не дрейфь!
Это был страшный день и страшная ночь для Саливари… Крики, грохот и сверкание оружия доносились даже до нашего отдалённого ангара. Когда мы, выждав положенные десять часов, всё-таки вышли на улицу, мне живо вспомнился Экори, разорённый гусеницами. То тут, то там в лужах крови и воды валялись изуродованные тела. Под удар попали все, кто хоть чем-то мог не понравиться погромщикам… Да и сами погромщики нередко гибли… А ещё иногда попадались места побоищ, где явно не грабили и даже не мстили — видимо, там сводили старые счёты банды контрабандистов.