обраться до деревни, а там уж есть и телефон, и участковый.
Странный мерный шум за дверью усилился. Стекло в окошке жалобно звякнуло.
Я поднял голову и понял — это дождь. Даже не дождь, а самый настоящий ливень. Вон, как шумит!
Ну, хоть что-то хорошее! Такой ливень промочит лес насквозь. Значит, есть шанс, что пожар потух, не успев разгореться. Только бы дождь не прекратился, шёл подольше.
Но где я нахожусь? И где тот незнакомец, что помог мне спастись от огня? Судя по прекратившемуся стуку топора, он где-то неподалёку. Надо выглянуть наружу и оглядеться!
Не успел я подойти к двери, как она открылась. Шум дождя усилился, в лицо ударил свежий мокрый ветер.
В помещение вошёл тот самый человек. Вода ручьями стекала с его фуфайки. В руках незнакомец держал охапку дров.
Его коричневое от загара лицо густо заросло чёрной бородой, в которой сверкали капельки воды. В давно не стриженых волосах пробивалась изрядная седина. Человек бросил на меня внимательный взгляд цепких глаз, но ничего не сказал. Молча свалил дрова возле печи. Снял с плеч мокрую фуфайку и повесил её на вбитый в стену толстый гвоздь. Повернулся лицом к иконе, трижды перекрестился и поклонился в пояс. Затем присел на корточки и стал растапливать печь.
— Кто вы? — спросил я.
Человек не ответил.
Я вернулся к нарам и присел на край.
Растопив печь, человек поставил на железную пластину помятую алюминиевую кастрюлю с водой. И только потом повернулся ко мне.
— Трифон.
Необычное имя очень подходило его внешности. Было в нём что-то старинное, основательное — неторопливая походка, широкие косые плечи, и то, как естественно, не нарочито он перекрестился на икону.
— Спасибо за помощь, — сказал я.
— Бога благодари, а не меня, — просто ответил Трифон.
Он мельком взглянул на мою ногу, снова надел фуфайку и вышел под дождь. В просвете двери я успел заметить мокрый глиняный откос возле входа.
Через минуту Трифон вернулся с полным ведром холодной воды. Поставил ведро передо мной.
— Ногу опусти — легче станет.
Я опустил ступню в холодную воду. Боль сразу утихла, нога начала неметь от холода.
— Держи, сколько сможешь, — добавил Трифон. — Я пока похлёбку сварю.
От печки шло приятное тепло. Трифон положил на стол широкую доску в чёрных ножевых зарубках. Вытащил из сапога сточенный нож и принялся крошить им на доске какие-то толстые корневища. Плотная белая мякоть привлекла моё внимание.
— Что это? — спросил я.
— Лопух, — ответил Трифон.
Он ссыпал измельчённый корень в кипящую воду. Туда же отправилась мелко порезанная зелень крапивы и несколько тщательно вымытых картофелин. Картошку Трифон чистить не стал, просто порезал крупными кусками.
— Вы здесь живёте? — снова попробовал я завязать разговор.
Ответ на мой вопрос был очевиден. Но мне хотелось разговорить Трифона. К моему удивлению, он ответил.
— Живу.
Он помешал похлёбку деревянной самодельной ложкой. Добавил соли из стеклянной литровой банки, которая стояла на полке.
— Покажи ногу!
Я вытащил ногу из ведра, вытянул вперед. Трифон наклонился, подхватил мою ступню широкой мозолистой ладонью. Я непроизвольно напрягся в ожидании боли. Но прикосновения грубых пальцев были острожными, почти невесомыми.
— Растяжение, — кивнул Трифон, подтверждая мою догадку. — Вечером компресс сделаю. Через два дня опухоль спадёт, сможешь ходить.
Через два дня? Но словам Трифона верилось против воли.
Трифон отпусти мою ногу и выставил на стол две алюминиевые миски. Деревянным половником разлил по ним похлёбку и протянул мне ложку.
— Держи!
Сам он снова повернулся лицом к иконе.
— Господи, Иисусе Христе, Боже наш, благослови нам пищу и питие молитвами Пречистыя Твоея Матери и всех святых Твоих, яко благословен во веки веков. Аминь!
Затем Трифон поклонился иконе, перекрестил миски с похлёбкой. Сел на сосновый чурбак и принялся хлебать варево.
Я зачерпнул деревянной ложкой из миски. Горячая, чуть подсоленная вода с травяным вкусом. Корень лопуха почти не разварился и похрустывал на зубах. Крапива липла к стенкам миски тёмно-зелёными клочками.
Весь день я пролежал наедине со своими мыслями, глядя в низкий деревянный потолок. Трифон сразу после обеда куда-то ушел и вернулся только к вечеру. За стенами его дома мирно шумел дождь, нагоняя сонливость, делая мысли ленивыми и неповоротливыми. Я думал о том, что нужно добраться до Черёмуховки. Позвонить в Ленинград предупредить Тимофеева о пожаре, который устроил Жмыхин.
Затем я стал думать о Трифоне. Что этот молчаливый человек делает в лесу? Почему он живет здесь один? Есть ли у него еще какое-то место жительства, работа, документы? Ответов на эти вопросы у меня не было. А спрашивать Трифона я не решался. Он и без того очень помог мне. Если хочет молчать — это его дело. Значит, так тому и быть.
Трифон вернулся только к вечеру, когда в маленьком окошке уже начало темнеть. Достал с полки толстую свечку, зажег её и закрепил в деревянном подсвечнике перед иконой. Дрожащий огонек осветил помещение.
Трифон снова поставил на печь кастрюлю. Налил воды, сунул в воду большой пучок какой-то травы, которую принёс с собой, и долго варил. Затем он разложил на столе длинную хлопчатобумажную тряпицу. Ровным слоем выложил на неё травяную кашицу, перед тем сильно отжимая из неё воду.
— Давай ногу, — обратился он ко мне.
Меня неприятно царапнуло, что Трифон до сих пор не поинтересовался моим именем.
— Меня зовут Андрей, — сказал я.
Трифон еле заметно пожал плечами, словно говоря — а какая разница? Но потом всё же отозвался.
— Давай ногу, Андрей. Перевяжу.
Я протянул ногу, и он туго обмотал её тряпкой с травяной кашицей. Кончик тряпки разорвал, сделал оборот вокруг лодыжки и закрепил. Было видно, что накладывать бинт для него не в диковинку.
Закончив с перевязкой, он молча кивнул. Наклонился, вынул из-под стола деревянную заготовку. Достал из-за голенища нож, сел на свою постель и принялся строгать. Я увидел, что он делает деревянную ложку. Провозившись около часа, Трифон убрал поделку. Помолился перед иконой, погасил свечу и улёгся. Почти сразу я услышал его мирное сопение. Трифон спал.
Через день опухоль спала. Нога ещё болела, но осторожно ступая на неё, я мог медленно передвигаться. Воспользовавшись этим, я обулся, потянул на себя тяжёлую дверь и вышел на улицу.
К моему удивлению, за дверью оказались ступеньки, ведущие наверх. Ступеньки были вырыты в крутом земляном откосе и укреплены каркасом из жердей. Я поднялся по ним.
Так вот оно что! Трифон жил не в избушке, как я сперва подумал, а в землянке. Землянка была глубоко врыта в небольшой холм. Крыша и стены обложены зеленеющим дёрном. Вход тоже скрывался за специально устроенным бугром земли. Отойди на два шага в сторону — и не заметишь, что рядом с тобой человеческое жильё.
Только теперь мне стали понятны стены из вертикальных брёвен — они предохраняли землю от осыпания.
Рядом с землянкой был крепко вкопан деревянный крест. Подножие обложено серыми валунами, то ли принесёнными с реки, то ли собранными в лесу. Поодаль — куча дров, прикрытая еловыми лапами то ли от дождя, то ли от постороннего глаза. И больше ничего. Ни сарайчика, ни какого-нибудь другого строения.
Дождь, который шёл двое суток непрерывно, к этому времени утих. В лесу перекрикивались птицы. Я различил далёкое кукование кукушки и дробный перестук дятла.
Втянул в себя воздух — он был свежим, без горького привкуса дыма или гари. Значит, пожар всё же затих.
Я беспокойно оглянулся и увидел еле заметную тропинку, которая вела вглубь леса. Пройдя по тропинке, я наткнулся на яму, поперёк которой были уложены два толстых бревна. Никакой загородки — вот такие вот «удобства». Ну, что поделать…
Когда я вернулся к землянке, Трифон уже был там. Поставив торчком толстый чурбак, который до этого валялся в высокой траве, он чистил на нём рыбу. Десяток небольших плотвичек лежал рядом.
Трифон искоса взглянул на меня, оценил мою прихрамывающую походку и кивнул.
— Хорошо. Завтра сможешь вернуться домой. А сегодня похлебаем ухи во славу Господа.
— Спасибо, Трифон, — ответил я. — За то, что помог, приютил и вылечил. Что я могу для тебя сделать?
Трифон сгрёб в широкую ладонь рыбьи головы и потроха и молча понёс их к яме в лесу. Вернулся, вытер руки о траву.
— Господь надоумит. Об одном прошу — никому не говори обо мне ни слова. Но и врать не надо. Господь не одобряет враньё. Просто молчи, если не станут спрашивать.
— Хорошо, — согласился я, обрадованный тем, что он мне ответил.
До сих пор Трифон словно не слышал моих вопросов.
— Но пойми и ты меня. Здесь мой обход, я тут работаю. Отвечаю за этот участок леса. Потому и интересуюсь.
Трифон снова помолчал. Я искоса наблюдал за ним — он дышал легко и свободно.
— Никаких тайн у меня нет, — наконец ответил он. — Ни загадок, ни преступлений. Я просто ушёл от мира, вот и всё. Живу здесь, молюсь богу. Собираю ягоды и грибы. Иногда выхожу к людям, чтобы продать то, что собрал, и купить самое необходимое. Да, ещё ловлю рыбу. Но немного, только на еду. А зверей не трогаю — мясо я давно не ем. Хватит тебе этого?
— Да, — кивнул я. — Спасибо, что объяснил. Так чем я могу отблагодарить тебя за помощь? Инструменты, консервы, лекарства?
Трифон еле заметно улыбнулся в густую седую бороду.
— Господь надоумит, если понадобится, — повторил он.
Затем собрал вычищенную рыбу и молча ушёл в землянку.
Глава 27
На следующее утро я собрался домой. Выбрался из землянки и сидел на травянистом холме, тщательно наматывая портянки. Рядом Трифон вытёсывал мне костыль из толстой суковатой берёзы.
— Ну-ка, примерь!
Я поднялся на ноги. Размер Трифон выбрал идеально — крепкий сук ложился как раз в подмышку. Верхний обрубок ствола упирался в плечо, крепко фиксируя костыль.