— Надо было там и назначать встречу, — хохочет Павел. — А не возле театра. Но кто же знал, что ты так быстро освободишься. Я думал — до вечера на собрании застрянешь.
Мы идем вдоль набережной Мойки. Это изрядный крюк, но куда нам спешить? Знаменитая пышечная находится на улице Желябова, неподалеку от Дома Ленинградской Торговли.
Подождав зеленый сигнал, мы переходим Невский проспект и идем по улице Желябова.
А вот и вывеска «Пышки». Кроме них здесь можно купить стакан кофе с молоком и котлету в тесте — все изумительно вкусное.
В пышечной ярко пахнет разогретым маслом и жареным тестом.
— Смотри! — толкает меня Павел. — Наши!
За круглым столиком у окна стоят Катя и Вера. Они весело болтают о чем-то и не замечают нас.
— Катя! — громко говорю я.
Девушки поворачиваются к нам и удивленно улыбаются. Я замечаю, какие они разные — темноволосая Вера и светленькая Катя.
— Вот это сюрприз! — опомнившись, говорит Вера. — А вы откуда?
— Паша, где твой пиджак? — спрашивает Катя.
— Он его подарил, — смеюсь я.
Ну, надо же! Случайно встретиться в огромном городе — что это, если не судьба?
Мы с Павлом берем по тарелке пышек и кофе и присоединяемся к девушкам. Пышки пропитаны маслом и щедро посыпаны сахарной пудрой.
Катя берет пышку из моей тарелки.
— У тебя вкуснее, — смеется она.
Павел косится на Веру. Потом пододвигает свою тарелку к ней:
— Угощайся.
Вера загадочно улыбается и тоже берет пышку.
— Спасибо!
— Как вы узнали, что мы здесь? — спрашивает Катя.
— Павел почувствовал зов сердца, — улыбаюсь я.
— Ничего подобного! — краснея, протестует Павел. — Это был зов желудка.
Потом мы гуляем неподалеку. У нас билеты в театр имени Кирова — в нем сегодня дают «Травиату».
— Вы знаете, что главная героиня «Травиаты» — куртизанка? — с улыбкой спрашивает Вера. — «Травиата» в переводе с итальянского значит «заблудшая».
Я качаю головой — с итальянским у меня явные пробелы.
Павел, выбрав момент, тихо спрашивает у меня кто такая «куртизанка».
Я шепотом объясняю ему и вижу, как лицо Павла удивленно вытягивается.
— Ничего себе!
Я спрашиваю Веру про Глеба.
— Злится, — с улыбкой отвечает Вера. — Ни с кем из нас не разговаривает, и все время ходит мрачный. Так ему и надо!
Я про себя думаю, что выбрасывать протокол, который я составил на Глеба, еще рано. Пусть полежит в ящике стола.
Кажется, я начинаю понимать, что хотел сказать мне Тимофеев. Надо выбирать, к кому относиться с сочувствием — к таким людям, как Болотников и Глеб, или к тем, кто страдает от их подлости и глупости.
Все вместе не получится.
Через дорогу я вижу аптеку и вовремя вспоминаю, что обещал Катерине Худояровой купить лекарства для ее тестя.
— Катюша, — спрашиваю я, — поможешь?
Я протягиваю Кате скомканную бумажку, которую передала мне Катерина.
Мы вместе покупаем необходимое. Катя просит чистый листок и на нем ученическим почерком пишет, как правильно принимать лекарство. Это для Катерины.
Я прячу листок в коробочку с лекарством, а коробочку — в карман пиджака.
А потом мы идем в театр.
Роскошный зал театра полон. Музыканты настраивают свои инструменты. Зрители тихо переговариваются и шуршат программками.
Но вот гаснут огромные люстры, и оркестр начинает увертюру. Чудесная, лиричная музыка Верди плывет над притихшим залом, словно озерная волна.
Я вижу, как глаза Павла закрываются. Он роняет голову, потом вздергивает ее, испуганно косясь на Веру. Хлопает глазами и с преувеличенным интересом смотрит на сцену.
Но вот его подбородок снова упирается в грудь.
Катя насмешливо смотрит на меня.
— Составишь ему компанию? — шепотом спрашивает она.
— Обязательно, — так же шепотом отвечаю я.
На выходе из театра мы быстро прощаемся. До последней электрички всего два часа, а мне надо проводить Катю до общежития. Вера живет где-то на севере Ленинграда. Павел и слышать не хочет о том, чтобы она добиралась домой одна.
— Встретимся на вокзале, — говорю я. — Третий вагон.
Павел торопливо кивает, и они спешат в метро.
А мы с Катей снова садимся на троллейбус — так быстрее.
На вечерних улицах зажигаются фонари. В ушах все еще звучит волшебная итальянская музыка.
— Хорошо, правда? — спрашивает Катя, прижимаясь ко мне.
Мы едем по мосту, а под нами рассекает волны «Метеор». Его широкие квадратные окна ярко освещены.
— Хорошо, — соглашаюсь я. — Замечательный вечер.
— Ты так и не рассказал, чем кончилась история с жалобой, — напоминает мне Катя.
Я делюсь с ней подробностями.
— Это правильно, — кивает Катя, когда я говорю, что Болотникова исключили из общества. — Так ему и надо!
Я провожаю Катю до общежития. Вахтерша сурово кивает мне — она на посту, и не дремлет. Я одобрительно киваю в ответ.
— Звони, ладно? — говорю я Кате.
У нас уговор — Катя будет звонить в сельсовет по вечерам, ровно в девять. А я жду ее звонка в те дни, когда нахожусь в Черемуховке.
Такая вот сложная система связи в эпоху без интернета и мобильных телефонов.
— Конечно, — кивает Катя. — Знаешь, мне кажется, что я соскучусь по тебе, как только поднимусь в комнату.
— Это вряд ли, — улыбаюсь я. — Там тебя наверняка ждут соседки.
— Правда, — радостно кивает Катя. — Беги, а то опоздаешь!
Я еще раз целую ее. Вахтерша одобрительно кивает — ей нравится наш ответственный подход к маскировке.
А потом я бегу на метро — до электрички остается всего полчаса.
Павла на вокзале нет. Я стою в прокуренном тамбуре, придерживая руками автоматические двери — вдруг он появится в последний момент.
«Осторожно, двери закрываются» — безразлично бормочет динамик.
Ну, Паша! Значит, не успел — или не захотел успевать.
Я улыбаюсь. Молодчина, так и надо!
Двери с шипением закрываются. Электричка медленно трогается.
На всякий случай я прохожу все вагоны от хвоста до головы поезда. Павла нет — точно, остался в Ленинграде.
Электричка почти пуста. Редкие пассажиры сидят порознь друг от друга. Только во втором вагоне весело хохочет компания молодежи. Когда я прохожу мимо, они на секунду умолкают — я для них слишком взрослый, человек из другого, пока еще чужого для них мира.
Я иду в следующий вагон. Сажусь на жесткую деревянную скамейку и прислоняюсь лбом к оконному стеклу. Стекло холодное. Я вглядываюсь в темноту, в которой мелькают только столбы и редкие огни деревень.
Потом закрываю глаза.
Просыпаюсь только когда электричка уже подъезжает к Волхову. Вагон совершенно пуст. Пуст и перрон — я выхожу на него и словно окунаюсь в чернильную темноту, которую не могут разогнать даже редкие фонари.
Несмотря на глубокую ночь, я чувствую себя непривычно бодрым — выспался за два часа дороги.
Иду через пустую вокзальную площадь. Машинально бросаю взгляд на автобусную остановку. Их на площади несколько — две для городских автобусов и две для пригородных. Еще есть стоянка такси, на которой светит зеленым огоньком одинокая бежевая «Волга».
Я гляжу на остановку, где днем забирают пассажиров пригородные автобусы. Вижу скамейку под фонарем, а на скамейке — одинокую обмякшую фигуру. Фигура кажется мне знакомой.
Мгновение я не верю своим глазам. Потом сворачиваю и быстро иду к скамейке.
— Федор Игнатьевич!
Кажется, председатель спит.
Я трясу его за плечо, а он что-то бормочет, не просыпаясь. От него сильно пахнет водкой.
— Федор Игнатьевич, что случилось?
Моя машина стоит буквально в сотне метров от скамейки. Я поднимаю Федора Игнатьевича, пытаюсь забросить его руку себе на шею. Его не держат ноги. Спросонок он отталкивает меня. Потом узнает:
— Андрей?
— Поехали домой, Федор Игнатьевич, — говорю я.
— Сейчас!
Он пытается подняться.
И тут к нам подходит наряд милиции.
— Распиваем, граждане?
Понятно — мы для них выглядим, как два алкаша. Один потрезвее — и пытается утащить своего приятеля, который нализался в стельку.
Я показываю удостоверение — какое счастье, что оно у меня с собой. Прошу войти в положение.
— Это наш председатель, из Черемуховки. Ребята, давайте, я его домой отвезу. У меня машина рядом — вон она.
Милиционеры переглядываются.
— Он фронтовик, — использую я последний аргумент.
— Ну-ка, дыхни! — требует милиционер.
Я дышу ему в лицо, он недоверчиво принюхивается. Говорит второму:
— Вроде, трезвый.
На скамейке рядом с Федором Игнатьевичем — его портфель с бумагами. Портфель старый и потертый, но производит впечатление на милиционеров. Они машут рукой и даже помогают мне дотащить Федора Игнатьевича до машины.
Мы усаживаем его на пассажирское сиденье. Милиционер кладет на колени председателю портфель.
— Спасибо, — говорю я милиционерам.
Они козыряют и уходят, а я завожу машину. Немного прогреваю двигатель, включаю фары и осторожно трогаюсь с места. Ремней безопасности нет и в помине — кто о них слышал в семьдесят седьмом году?
Федор Игнатьевич тяжело наваливается плечом на дверцу. На мгновение просыпается.
— Андрей? Андрей Иванович! А мне в райкоме… такое…
Дальше он неразборчиво бормочет что-то себе под нос. Я слышу только ругательства.
— Завтра расскажешь, Федор Игнатьевич, — говорю я.
Мы уже выехали за город. Дорога на Киселево темна и пуста. Фары светят тускло, чернота ночи им не по зубам, и я вглядываюсь в темноту до боли в глазах.
Глава 13
Утром я первым делом иду узнать, как там Федор Игнатьевич. Мы живем практически по соседству — только перейти Песенку по мосту и свернуть налево.
Жена председателя, Мария Антоновна, собирается кормить кур. Она идет к сараю с большой эмалированной миской пшена и громко зовет:
— Цып-цып!
Куры сбегаются к ней.
— Андрей Иванович, — говорит мне Мария Антоновна, — спасибо, что вчера доставил моего старика.