— Как он? — спрашиваю я.
Мария Антоновна машет рукой, забыв про миску. Пшено сыплется на землю, куры, толкаясь, бросаются его клевать.
— Заклевали его вчера на собрании, — с горечью говорит она. — Набросились, прямо как эти куры. А все статья проклятая.
— Какая статья? В газете?
Вчера я ничего не добился от Федора Игнатьевича. Да не сильно и старался — важнее было доставить его домой.
— В газете, — кивает Мария Антоновна. — Да ты заходи, Андрей Иванович. Федор уже проснулся.
В этот момент и сам председатель выходит на крыльцо. В одной руке у него пачка папирос, в другой — сложенная газета.
Вид у Федора Игнатьевича порядком помятый — седые волосы растрепаны, глаза красные. Увидев меня, он отводит взгляд.
— Прости, Андрей Иванович, — хрипло говорит председатель. — Стыдоба-то какая. Напился и уснул на скамейке!
Ему невыносимо стыдно.
— Ничего, Федор Игнатьевич, — говорю я, чтобы его поддержать. — Все обошлось. Расскажешь, что случилось?
Вместо ответа он сует мне газету. Я разворачиваю ее и вижу заголовок, подчеркнутый красными чернилами:
«Пропадай, урожай».
— Что это? — спрашиваю я.
— Ты почитай, — кивает мне председатель.
Он пытается достать из пачки папиросу, но пальцы его не слушаются. Папироса падает в траву. Федор Игнатьевич раздраженно топчет ее ногой и достает другую. Мнет ее в пальцах.
Я читаю статью, и волосы у меня буквально встают дыбом.
Автор пишет о том, как в Черемуховке из-за халатного отношения руководителей совхоза чуть не пропал урожай картофеля. Чтобы его спасти, совхозу пришлось привлекать к уборке случайных людей — даже охотников и туристов.
От лица одного из туристов и написана статья. Написана гаденько — правда в ней причудливо перемешана с чудовищной ложью.
С одной стороны автор хвалит советских людей за неравнодушие и готовность прийти на помощь. С другой — недвусмысленно обвиняет руководство совхоза и председателя сельсовета в бесхозяйственности.
«Безалаберность… производственный травматизм… нарушение режима труда и отдыха…»
Трескучие пустые фразы.
Но я живо представляю, как больно Федору Игнатьевичу от каждого слова.
Я дочитываю до конца. Статья не подписана — она опубликована от имени редакции.
— Гад! — говорю я себе под нос.
Но Федор Игнатьевич меня слышит.
— Знаешь, кто это написал, Андрей Иванович? — спрашивает он.
— Догадываюсь. Но доказать не могу. Отвратительное вранье.
— А вот в райкоме так не считают.
Федор Игнатьевич глубоко затягивается. Его руки дрожат.
— С должности меня хотят снять.
Он гасит папиросу. Я вижу его потухший взгляд.
Федор Игнатьевич переживает не за себя. Ему больно за Черемуховку. Несправедливость давит ему на грудь, не дает дышать.
— Разберемся, Федор Игнатьевич, — говорю я.
А сам лихорадочно думаю — что теперь делать. И нахожу решение.
Вотинов.
Генерал Георгий Петрович Вотинов — вот, кто может мне помочь.
Мы с генералом познакомились несколько лет назад, когда он приехал в Черемуховку на охоту.
Я не ждал ничего хорошего от приезда генерала. Представлял себе важного чина в окружении многочисленной свиты — вечно всем недовольного.
Но Георгий Петрович Вотинов оказался очень простым человеком. Бывший фронтовик, умнейшая голова, и очень внимателен к людям.
Мы сразу подружились. Генерал еще не раз приезжал в Черемуховку, да и я бывал у него в гостях, в Ленинграде.
Там генерал случайно узнал мою тайну.
Узнал, что я живу вторую жизнь.
Смешная вышла история.
Внимательный Георгий Петрович заподозрил, что я — не тот, за кого себя выдаю. Как он сам мне потом сказал — принял за шпиона. И сломал голову, пытаясь понять, что шпион делает в глухой деревне Ленинградской области.
Чтобы выяснить это, генерал пригласил меня к себе в гости и познакомил со своим другом. Друг оказался психотерапевтом, который, к тому же владел техниками гипноза. За разговором он загипнотизировал меня и вызнал мою тайну.
Мне они признались в этом намного позже. У нас тогда вышел неприятный разговор.
Какое-то время мы были одержимы идеей предотвратить надвигавшийся развал страны. Но поняли, что это не в наших силах.
Сколько мы тогда думали, какие искали варианты! И всегда выходило одно — чтобы что-то изменить, нам придется сказать правду. В эту правду мало кто поверит. А те, кто поверит — используют ее в своих интересах только и всего.
И тогда мы решили просто жить. И постараться помочь самым близким.
Вот и настал момент, когда близкому человеку нужна моя помощь.
— Федор Игнатьевич, ты собираешься в сельсовет? — спрашиваю я.
Председатель молча качает головой.
— Ну, что ты раскис? — строго спрашивает его Мария Антоновна. — Федор!
Я вижу, что ей очень обидно за мужа.
— Ну, и снимут тебя с должности, — говорит она. — Ничего. Будешь пенсию получать.
— Дай мне ключ, Федор Игнатьевич — прошу я. — Надо позвонить.
Я не говорю Федору Игнатьевичу, кому собираюсь звонить. Не хочу обнадеживать его раньше времени.
А сам председатель не спрашивает. Газетная статья оглушила его, как взрыв.
— Федор Игнатьевич отдает мне ключ от сельсовета.
— Только ты не пей больше, — прошу я его. — Не усугубляй ситуацию.
Других слов у меня пока нет.
Поэтому я молча выхожу за калитку и иду к сельсовету.
Кабинет председателя кажется мне покинутым. Я понимаю, что никогда не бывал здесь в отсутствие Федора Игнатьевича.
Кажется, все на своих местах, но самого важного не хватает.
Нет человека.
Я подтягиваю к себе телефон и снимаю трубку. Набираю номер квартиры Вотинова, косясь на настенные часы.
Восемь часов утра. Обычно в это время генерал собирается на службу.
Несколько долгих гудков, и вот на том конце провода снимают трубку.
— Алло, — говорит сочный баритон.
Он не похож на хрипловатый голос Вотинова, но кажется мне знакомым. Секунда, и я вспоминаю.
Это Беглов. Тот самый психотерапевт, который узнал мою тайну. Друг Георгия Петровича.
— Владимир Вениаминович? — спрашиваю я.
— Кто это? — удивляется баритон.
— Это Андрей Синицын, помнишь?
— Конечно, Андрей Иванович. У тебя что-то случилось?
— Случилось, — честно говорю я. — Мне нужно срочно поговорить с генералом.
— У него сейчас врач. Я могу ему передать, зачем ты звонил. Или перезвони минут через тридцать.
Я неожиданно думаю, что так даже лучше. И рассказываю Беглову о газетной заметке.
— Что за газета? — деловито спрашивает Беглов.
— «Ленинградский комсомолец».
— А, эта дрянь! Знаю я их главного редактора.
В голосе Беглова я слышу отвращение.
— Можешь помочь, Владимир Вениаминович? — спрашиваю я.
— Могу, — не колеблясь, отвечает Беглов. — Это и в моих интересах тоже. Как фамилия этого Глеба?
— Я не уверен, что статью написал он, — честно говорю я. — Только предположение.
Беглов коротко смеется.
— Ты забыл, где я служу? Выясним.
— А что с генералом? — спрашиваю я.
Голос Беглова становится серьезным.
— Непонятно, — с досадой говорит он. — Кашляет, слабость у него. Три недели пролежал в больнице — врачи только руками разводят. Напичкали его лекарствами и выписали домой.
— Может, показать его Трифону? — предлагаю я.
Беглов на секунду замолкает. Потом говорит:
— Черт, как я сам об этом не подумал! Андрей Иванович, а ты можешь это устроить? Надо срочно. Понимаешь, пошел слух, что нашего генерала хотят по состоянию здоровья отправить на пенсию. Медкомиссию ему назначили.
— Могу, — не колеблясь, отвечаю я. — Когда он приедет?
— Послезавтра, — сразу же говорит Беглов. — И я вместе с ним приеду. Одного его сейчас отпускать нельзя. Найдешь, где нам разместиться?
— Все так серьезно? — спрашиваю я.
— Очень, — подтверждает Беглов. — Андрей Иванович, мы приедем на электричке. Не хочу брать служебную машину. Сам понимаешь — не надо, чтобы кто-то знал, зачем мы к тебе едем. Пусть думают, что мы просто решили прокатиться за грибами.
— Хорошая идея, — говорю я. — Грибов в этом году много.
Частые дожди сделали свое дело — грибы высыпали по всему лесу. Старики и мальчишки собирали их прямо за деревней, таскали полные корзины подберезовиков и лисичек.
— Вот и отлично, — говорит Беглов. — Значит, едем к тебе за грибами. Сможешь нас встретить?
— Конечно, — говорю я.
— А с газетой я улажу сегодня же, — обещает Беглов. — Сам поговорю с редактором. Продиктуй-ка мне фамилии охотников и туристов, которые были на картошке.
— Зачем? — спрашиваю я.
Беглов смеется.
— Потому что одного опровержения будет недостаточно. Сделаем серию статей о хороших советских людях. Андрей Иванович, как хорошо, что ты догадался позвонить! Прямо надежду дал. Я уже не знал, что делать с генералом. Врачи советуют ему на море съездить, в санаторий. А он упирается. Не поверишь — в депрессию впал! Ругается, ворчит.
Я качаю головой. Все это совершенно не похоже на Георгия Петровича.
— Нельзя ему на пенсию, — с горечью говорит Беглов. — Но это между нами, ладно?
Мы прощаемся, договорившись встретиться на вокзале послезавтра. У меня словно камень падает с души — если Беглов обещал помочь, значит, все будет в порядке.
Но какой надо быть сволочью, чтобы написать такую подлую статью? И ведь представил все так, будто сам был на картошке.
Я снова вспоминаю слова Тимофеева. Черт, он опять прав! Если бы я сразу дал ход протоколу, который составил на Глеба — из газеты его точно бы вышибли. И не было бы проклятой статьи.
Нельзя давать шанс подлецам, вот что. Гадину надо давить сразу.
Я закрываю за собой дверь. Обхожу здание и заглядываю в опорный пункт милиции. Там никого, на двери висит замок.
Получается, Павел еще не вернулся из Ленинграда? Ничего себе! Загулял, парнишка молодой, в красной рубашоночке.