Я не верю, что собака так быстро вернется. Яд, который содержат мухоморы, одурманил ее. То-то она так смело бросилась на кабанье стадо. Но Беглова надо чем-то занять, чтобы ему было спокойнее.
— Подожду, — кивает Владимир Вениаминович. — Вдруг, и правда, вернется.
Он решительно усаживается на обрубок поваленной сосны. Ветер уронил сосну на дорогу, и ее распилили, чтобы не мешала проезду.
— Только в лес не ходи, — предупреждаю я его. — Нет смысла. Собака назад по своему следу придет.
Чтобы дать Беглову больше времени, я решил обновить все аншлаги. Два из них, и в самом деле, нуждались в замене — над одним тоже покуражились неизвестные стрелки, а второй основательно проржавел от дождей. Краска с него слезла настолько, что надписи можно было различить с большим трудом.
Я доехал почти до шоссе — там мой участок заканчивался. Ну, вот — теперь вдоль всей границы стоят новенькие аншлаги. Красота!
Не стыдно и отчитаться за проделанную работу.
Старые аншлаги я складываю в кузов. Какие-то из них можно будет обновить. Подкрашу, прорисую надписи, заменю стойки. Пусть лежат в запасе, всегда пригодятся.
Я разворачиваю машину и еду обратно в Черемуховку.
Беглов так и сидит на обочине дороги. Когда я останавливаюсь рядом, он грустно смотрит на меня и разводит руками.
— Не пришла? — спрашиваю я.
— Нет, — хрипло отвечает Беглов.
Он так долго звал Нохой, что надорвал голос.
— Не отчаивайся, Владимир Вениаминович, — подбадриваю я его. — Вечером снова приедем сюда, позовем. И утром, если понадобится. Отыщется собака.
— Ты думаешь?
— Конечно, — киваю я. — Мои псы не по одному дню в лесу пропадали, и всегда возвращались.
— Ладно, поехали, — вздыхает Беглов.
Вылезая из машины возле дома, он снова оглядывается. Надеется, что Нохой сама прибежала в деревню, понимаю я.
— Она вернется, — говорю я как можно тверже.
И иду топить баню — время уже к вечеру.
Чиркаю спичкой, подношу ее к дровам. Вижу, как дрожащий огонек быстро бежит по краю мятого газетного листа. Потом трещит береста, скручиваясь и исходя черным деготным дымом.
Я жду, пока огонь разгорится, и закрываю дверцу. Пламя как будто этого и ждет — гудит в трубе, подхваченное тягой воздуха.
Я вовремя вспоминаю, что Трифон просил меня хорошенько проветрить баню. Открываю настежь дверь и квадратное подслеповатое окошко, выходящее к реке.
Баня у меня маленькая, и топится быстро. Через час камни нагреваются, а от воды в горячем котле начинает подниматься пар. Я ковшиком доливаю туда холодной воды из бочки.
А потом еду за Георгием Петровичем и Трифоном.
Трифон выносит на крыльцо медпункта легкие брезентовые носилки.
— А это зачем? — удивленно спрашиваю я.
— Надо, — просто отвечает Трифон.
Ну, надо — так надо. Пожав плечами, я закидываю носилки в машину.
В коридоре медпункта слышится хриплый кашель, а потом генерал тоже выходит на улицу. Несмотря на теплый осенний день, на его плечи накинут овчинный полушубок. На голове — нелепая шерстяная шапочка.
Генерал тяжело опирается на трость.
На крыльце он останавливается, привычно хлопает себя по карманам в поисках сигарет. Потом машет рукой и идет к машине.
— Как вы, Георгий Петрович? — спрашиваю я.
— Нормально, — бодрится генерал. — Андрей Иванович, я тебя вчера не спросил. А как твой отец себя чувствует?
— Хорошо, — улыбаюсь я. — Уже год, как вышел на работу.
— А что врачи говорят?
— Удивляются. Недавно обследовался — легкие чистые.
Генерал слушает меня внимательно, искоса поглядывая из-под нависших бровей.
Я понимаю — ему важно услышать, что с моим отцом все в порядке. Ведь отца тоже лечил Трифон и вытащил его практически с того света. Все остальные врачи не смогли, а Трифон — смог.
— С отцом все хорошо, — повторяю я. — И с вами тоже все будет в порядке.
Беглов, услышав, что мы подъехали, спускается с крыльца.
— Ты не представляешь, Георгий, что сегодня произошло! — оживленно говорит Беглов, подходя к генералу. — Поехали мы с Андреем Ивановичем в лес. Ну, и захватил я с собой свою собаку. Думаю — надо же проверить, как она грибы ищет. Вдруг шаманы мне соврали.
Он дружески обнимает Георгия Петровича за плечи и ведет к дому.
— И что ты думаешь? — продолжает Беглов. — Нашла мухомор, сожрала его и кинулась за кабанами. Там в ельнике целое стадо на дневку расположилось. Как порскнули из кустов! А Нохой — за ними. Гонит и прямо ревет от азарта. Я — за ней, да куда там!
Голос его звучит успокаивающе.
Трифон бросает на них короткий взгляд и вытаскивает из кузова носилки.
— Андрей, у тебя ватное одеяло есть?
— Найдется, — киваю я.
— Приготовь его. Нам понадобится часа два или три. Так что не беспокойтесь, ждите.
Трифон прислоняет носилки к стене дома и, пригнувшись, ныряет в низкую дверь бани. Я слышу, как он гремит тазами. Потом шипит вода, попавшая на раскаленные камни. Из приоткрытой двери вырываются белые клубы пара.
— Я ее часа два ждал, пока Андрей Иванович аншлаги ставил, — рассказывает Беглов. — Кричал, звал — чуть не охрип. Так и не пришла. Но Андрей говорит — найдется псина.
— Ну, ты даешь, Володя, — качает головой генерал Вотинов.
На сухих губах Георгия Петровича я вижу улыбку.
Похоже, Беглову удалось отвлечь его от тягостных мыслей.
Снова хлопает дверь бани. Трифон высовывает голову.
— Идем, Георгий Петрович, — зовет он. — Все готово.
Генерал Вотинов кивает нам и вслед за Трифоном шагает в предбанник. Дверь за ними со скрипом закрывается.
Глава 17
Трифон не только плотно закрывает дверь бани, но и запирает ее изнутри. Я слышу, как он вставляет крючок в проушину.
Мы с Бегловым глядим друг на друга.
— Они там часа два или три будут, — говорю я. — Идем в дом, Владимир Вениаминович? Чаю заварим.
Беглов качает головой.
— Не могу. Тревожусь я за Георгия. Лучше здесь посижу, на воздухе.
— Тогда давай пить чай здесь, — предлагаю я.
Иду в дом и ставлю на плиту чайник. Потом подкатываю к завалинке толстый березовый чурбак вместо стола.
В хорошую погоду мы с Катей часто пьем чай на застекленной веранде. А может, и во дворе сделать стол и скамейки? Или на берегу, поближе к воде.
Мысли ворочаются в голове, и я радуюсь им — лишь бы отвлекали от тревоги за Георгия Петровича.
Я завариваю чай, а Беглов выносит на улицу сахарницу и вазочку с засохшим круглым печеньем.
Беглов рассеянно макает печенье в горячий чай.
— Андрей, что ты знаешь о Трифоне? — неожиданно спрашивает он.
— В каком смысле? — не понимаю я.
— Я не о его жизни спрашиваю, — качает головой Владимир Вениаминович. — Как он лечит? Чем?
— Не знаю, — говорю я.
— Но ведь он вылечил твоего отца? Как он это сделал, ты видел?
Да, я видел. В крохотной палате черемуховского медпункта Трифон на моих глазах прижимал ладони к груди отца. Из-под пальцев Трифона, прямо сквозь кожу проступала темная кровь.
А я держал отца за руку и кричал ему, чтобы он не вздумал уходить.
Но я не хочу рассказывать об этом Беглову. Это слишком личное, чтобы делиться им с другим человеком.
— Не знаю, — повторяю я.
Владимир Вениаминович понимает мое состояние и не настаивает на ответе. Вместо этого говорит:
— Ты знаешь, Андрей Иванович, я долго жил в Индии. И такого там насмотрелся. Видел, как люди босиком ходят по раскаленным углям. И никаких ожогов у них не бывает. Видел, как подолгу обходятся без еды. Видел, как задерживают дыхание на полчаса, как останавливают сердце или усилием воли заставляют его биться чаще.
Размокшее печенье в руке Беглова ломается. Крошки падают ему на брюки, но Владимир Вениаминович этого не замечает. Он весь погружен в свои мысли.
— Однажды йог на моих глазах вылечил человека, которого укусила кобра. Она заползла в дом — искала добычу. У несчастного уже остановилось дыхание — наступил паралич дыхательных мышц. Его губы почернели, он потерял сознание. Его смерть была делом нескольких минут. Йог просто положил ему руку на горло и стал петь мантры. Через две или три минуты дыхание восстановилось. Укушенному пришлось долго лечиться, но он остался жив.
Беглов делает глоток остывшего чая.
— Кто-то говорит, что это фокусы. Кто-то считает чудом.
— А ты что думаешь? — спрашиваю я.
— Я думаю, что мы еще не скоро поймем все возможности человека. Физикой это не объяснить. Разгадка кроется где-то глубоко в нашем сознании.
— Поэтому ты и стал психотерапевтом?
— Да, — кивает Беглов.
И неожиданно меняет тему.
— Андрей, никому не рассказывай о Трифоне. Это может быть опасно для него. Теперь йога у нас под запретом. А были времена…
Беглов на несколько секунд умолкает.
Я тоже молчу.
Глядя мне прямо в глаза, Владимир Вениаминович продолжает:
— Я сейчас расскажу тебе то, чего ты не должен знать. Йога до сих пор считается перспективным направлением. Ее даже используют в подготовке космонавтов. В свое время специально приглашали практиков из Индии, чтобы разработать систему упражнений и дыхательных техник. Но потом решили, что это слишком опасно.
— Почему? — спрашиваю я.
— Потому что один из принципов йоги — это свобода ума. Понимаешь? Практик свободен, им невозможно управлять.
Владимир Вениаминович трет ладонью бровь.
— Сейчас за безобидные занятия йогой можно получить реальный тюремный срок. Знал бы ты, скольких я в свое время вытащил… Ладно, это тебе точно не нужно. Запомни главное — никому не говори о Трифоне.
— Я и сам хотел попросить тебя о том же, — киваю я. — Хотя, вряд ли Трифон — йог. Невероятно.
Беглов машет рукой.
— Это неважно. Техникам воздействия на энергетическое тело столько тысяч лет, что и представить невозможно. Как-нибудь я тебе расскажу удивительные вещи.