«Да и, вероятно, с утра уже журналисты будут совать свои носы во все щели, надо взвесить всю информацию, чтоб не брякнуть что лишнего. Не хватало ещё скандала международного. А лучше всего передать это дело российской стороне, пусть у них голова болит».
Так он думал, перелистывая протоколы, прекрасно понимая, что судебная машина может долго скрипеть колёсами, определяя, какое ведомство, и какая страна будет заниматься раскрытием этого преступления, но он должен сделать свою часть работы чётко и грамотно.
Опросы свидетелей и персонала отеля по горячим следам дали основания для задержания женщины. Многие видели, как она неоднократно скандалила с мальчиком, иногда даже давала тумака. Некоторые наблюдали её выпивающей в компании арабских мужчин на территории отеля. Пила она сок или алкоголь точно никто не знал. Был ли это один и тот же мужчина, или разные также ни одна душа толком вспомнить не могла, но то, что она запиралась с мужчиной иногда в своём номере, в то время, как её сын плюхался в бассейне, некоторые могли подтвердить под присягой. Но основными свидетелями оказались норвежцы, которые наблюдали инцидент между матерью и сыном буквально за час до убийства. Они, конечно, понятия не имели о чём громко говорили эти двое, так как разговаривали на русском, но по интонациям сделали выводы, что происходила ссора. В общем характеристика подозреваемой вырисовывалась не в лучшем свете.
Мустафа выключил в кабинете свет и запер дверь. К утру он должен привести себя в боевую готовность.
Машина заехала за высокие, металлические ворота и Клавдию завели в тесную, окрашенную серой краской комнату. Две женщины в полицейской форме ловко и быстро обыскивали её, негромко проговаривая свои действия для другой охранницы, которая сидела в углу за столом и составляла список изъятых вещей. Всё происходило как-то буднично и обыденно. Это всё больше и больше напоминало Клавдии театр абсурда, в котором каждый участник этого представления бездарно и без эмоций играл свою только ему понятную роль. Она стояла абсолютно голая в центре комнаты, а пожилая женщина– доктор в белом халате, в тонких резиновых перчатках и две охранницы ощупывали каждый сантиметр её тела, снимали ювелирные украшения, раздвигали ноги, нагибали, заглядывая в ягодицы. С подозреваемой никто не разговаривал, не просил, не извинялся, просто её, как большую куклу бесцеремонно трогали, вертели в разные стороны. И Клавдия так же молча без стеснения и возмущения подчинялась их действиям. У неё забрали сумочку со всем содержимым, документы, украшения, но позволили одеть её же одежду, и после проверки, что не сорвана резьба, отдали бутылку воды, которую сунул ей сердобольный переводчик. Клавдия покорно шла, в сопровождении охраны по мрачным, гулким коридорам, обеими руками прижимая к груди драгоценную пластиковую бутылку. С лязгом и скрипом открывались и закрывались двери. И с каждой закрывшейся дверью за спиной она лишалась какого нибудь чувства– перестала распознавать запахи, её тело стало неметь, она перестала слышать… и когда закрылась последняя дверь в камеру для Клавдии наступила темнота. Ключи в замке ещё громко лязгали, а её тело обмякло и завалилось безвольным тюфяком на грязный пол. Но сознание тоненькой ниточкой пульсировало, стараясь уловить хоть что-то живое в теле, и Клава попыталась выдавить из себя хоть один звук, только одно слово, но получился только хрип. Ей мучительно не хватало воздуха. Женщина задыхалась, но снова и снова силилась кричать, набирая пыльный воздух в лёгкие пока в её тело и душу по капле возвращалось жуткое осознание происходящего. Так Клавдия физически поняла, что пришло горе – у неё нет больше сына! Из горла вырвались крики и превратились в рыдания, а тело корёжило и лихорадило пока не загромыхали тяжёлые запоры. Это оказался тюремный доктор с лицом без единой эмоции и сострадания. Старик вколол успокоительное и удалился. Клава постепенно затихла и впала в беспамятство сна на несколько часов.
Ей снился удивительный, светлый сон. Да и не сон это был вовсе. Это случилось несколько лет назад, когда Василию только исполнилось три года. Стояло юное лето с ароматом цветущей сирени, черёмухи и гомоном птиц за открытым окном. Она проснулась от того, что сынок пришлёпал босыми ногами ещё сонный в её комнату и взялся теребить за плечо, требуя внимания, сока и конфет. Клавдия затащила его на кровать, щекоча и целуя белобрысую макушку, вдыхая чудесный запах, как пахнут только дети. Сладости были обещаны за хорошее, смирное поведение. И проказник с вечера клятвенно обещал не бегать, изображая черепашку Ниндзя, не кричать, как индеец и не прыгать, как Человек– паук. Сегодня они везли Василия в церковь на крещение– мать настояла. Компания собралась приличная, родители, две тётки бальзаковского возраста с отцовской стороны со своими кавалерами и будущие кумовья– Женька подружка, да парень знакомый звукооператор с местного телевидения. Все стояли на улице возле подъезда, ждали виновника торжества, которого надо было накормить, сводить в туалет, и только потом, в последний момент, чтобы не испачкался, одеть во всё нарядное. Мужчины докуривали сигареты, травили анекдоты, поглядывая на цветущих, благоухающих женщин, которые громко смеялись над побасёнками и поправляли платки на голове – ведь в храм едут, а с непокрытой головой можно и опростоволоситься. Наконец-то вся нарядная и радостная процессия расселась по машинам и отправилась на таинство.
И Василий не доставил хлопот, вёл себя серьёзно и немного робко. Сын был под огромным впечатлением от высоких, расписных сводов церкви, зычного голоса батюшки, его бороды, одеяния, и количества детей, которых привели на сегодняшний обряд. Он крепко держал свою крёстную мать Женьку за руку и в этот раз не задавал вопросов, а только удивлённо хлопал глазами. В гулком зале было шумно и гулко– дети по-разному реагировали на священника, а особенно на купание в купели. Церемония происходила долго, но парень стоически выполнял всё, что должно– стоял в очереди среди других детей и взрослых, целовал крест, задирал штаны, когда батюшка мазал колени, да так умаялся, что лишь похвастался своим нательным крестиком, сразу заснул, как только сели в машину.
Стол накрыли по-барски, со множеством закусок, копчёной сёмгой, запечённом в духовке мясом и множеством бутылок разнообразного алкоголя. Подошли ещё коллеги с работы, близкие соседи, и гулянка получилась на славу с матерными частушками под гармошку, с песнями, хохотом и анекдотами. Про виновника торжества вскоре забыли, и когда разошлись гости, Клавдия обнаружила его спящего в детской на полу среди раскиданных игрушек. Мордочка и руки были замазаны шоколадом, новый костюмчик заляпан пятнами неизвестного происхождения и только серебристый, нательный крестик блестел чисто. Так и не снимал Васенька этот крестик, Клавдия только верёвочки меняла, когда они истрёпывались от времени.
Глава 4
Камера была небольшой, с цементным полом, с дыркой в полу, чтобы справлять нужду и кран, из которого тонкой струйкой текла тёплая, с сильным запахом хлорки вода. Под потолком для вентиляции и света находилось небольшое окно без стекла, с толстой решёткой. Стояла невероятная духота, и воздух пропитался устойчивым запахом пота и какой-то дезинфекции. Мебели не имелось никакой. Женщины с разными судьбами, убеждениями, мыслями, которых путь привёл в эти жуткие стены спали прямо на полу, кто свернувшись калачиком, кто закрывал голову руками, как будто скрывая свою душу, тело и сердце от постороннего присутствия. Только Клавдия лежала на спине прямая, с открытыми ладонями. Ещё действовало успокоительное и снотворное. Где-то вдалеке мулла запел свою витиеватую песню. Первый луч солнца проник через решётку и песчинки закружили и запрыгали, проникая по все щели и закутки. Сквозь ресницы, как сквозь бамбуковые жалюзи проникал тусклый свет. Клавдия пошевелилась, ощущая, что у неё ещё есть тело, онемевшие конечности постепенно начинали слушаться. Она попыталась сесть, постепенно разлепляя веки. Сознание вернуло воспоминания прошлого дня, и утробный вой вырвался из её горла. Она раскачивалась из стороны в сторону, царапала ногтями цементный пол и голосила. К ней подползали, подходили женщины, кто с раздражением, кто с сочувствием, кто вовсе безучастно. Истерики здесь не были редкостью, но никого особенно не интересовали причины. Все хотели скорее успокоить эту безумную, потому что в такую рань вызвать врача получится навряд ли, как они сделали накануне вечером, а наблюдать страдания казалось невыносимо, и слышать рыдания мучительно. Здесь каждый имел свою душевную каторгу и усугублять её чужим горем, без надобности, никто не хотел. Кто-то пытался дать воды, кто-то тряс за плечи, но Клавдия задыхалась от рыданий, как будто душа покидала тело. Женщины безуспешно, молча канителились вокруг безумной, и тогда одна крупная бабища с размаху залепила пощёчину. Клавдия вдруг замолчала, только тихо всхлипывала. Кто-то протянул бутылку с водой, кто-то протирал лицо влажным полотенцем, чьи-то услужливые руки подложили под голову кучу тряпок и уложили женщину обратно на пол. Все вернулись на свои места со своими невесёлыми мыслями, и камера затихла ещё на какое-то время.
Клавдия, свернувшись калачиком, поджав под себя ноги, лежала тихо со своими чёрными мыслями плохо представляя, что делать и как жить дальше. И что это будет за жизнь без Васи, в котором она находила весь смысл своего существования. Думы роились одна черней другой. Самым невыносимым стало осознание того, что как только она решила запустить ещё одного мужчину в своё сердце, судьба забирает самое дорогое. Чувство вины раздавило безысходностью. Как будто она саморучно внесла драгоценную плату за семейную жизнь. Но Клавдия решила ни с кем не делиться своими мыслями, да и вообще про Халила лучше по возможности не упоминать.
Через несколько часов принесли тюремный завтрак – сухая лепёшка, кусочек сыра и чечевичная каша. Жительницы камеры оживились, заговорили, потянулись за скудной едой. Клавдия, с ничего не выражающим лицом, наблю