– Со мной всё хорошо, и спасибо Пётр, ты так много делаешь для нас, – она осеклась, хотела сказать для меня и для Васьки, но поправилась и сказала, – для меня и для родителей.
Она кое-как вытащила себя из дома. Слегка привела себя в порядок и отправилась на работу. Клава как-то незаметно для себя полюбила покой и одиночество. Если раньше она обожала большие компании, шум, веселье, песни, танцы до упаду, походы в рестораны, красивые платья, яркий макияж и высокие каблуки, то сейчас Клава чувствовала спокойствие и уют в своём улиточном домике. Но когда открыла двери и вошла во Дворец культуры, стало тепло и радостно. Коллектив готовился к Новому году. Повсюду сверкали яркие гирлянды, наряженная огромная ёлка возвышалась, как царица. Работники сцены таскали декорации к сказке, осветители проверяли свет, костюмер пожилая, полная женщина тащила расшитые блёстками костюм и парик для Снегурочки. Увидев Клавдию радостно воскликнула:
– Эй, ребята! Клавдия пришла!
И все побросав свои дела потянулись к ней, ощупывая, осматривая, расспрашивая и рассказывая новости, и что мол, как хорошо, что всё хорошо, да не совсем хорошо, но могло быть ещё хуже. И здорово, что вернулась, а то роль Кикиморы играть некому на утренниках. Стало тепло на душе и границы её улитки немного расширились. Тут из кабинета на шум выплыла баржеобразная директор. Начёс на смоляных волосах, жирная подводка и синие тени на веках, пунцовая помада, сапоги на голенищах мехом наружу и из такого же искусственного меха дамская сумочка, похожая на большую, серую крысу.
«О боже, – подумала Клава, – кто же придумывает такую моду, и зачем искать и шить специальный костюм на Кикимору, вот она готовая уже вышла к народу».
– А я уходить собралась, дела в городе, но уж пошли, поговорим и решим, что с тобой делать. – заколыхала большой грудью директор.
Раньше Клава от такой прелюдии впала бы в крайнее волнение, но сейчас, после пережитой трагедии, угроза потерять работу её даже не потревожила.
«Это правда, – подумала она, – то, что нас не убивает, делает сильней». Но угрозы никакой не было. Начальница пожурила её за необоснованное отсутствие на работе, те несколько дней пока она находилась у родителей, а на остальное время у неё имелись все необходимые бумажки из полиции и из Российского МИДа.
И жизнь как-то покатилась, поехала, побежала. Новогодние праздники занимали почти всё время. Утром грим Кикиморы, детские стихи, подарки, хороводы, вечером-длинное платье, корпоративные вечеринки, шампанское, тосты и пляски до упаду. Её лучшая подруга Женька после работы скорее бежала домой, потому что её новый кавалер не терпел задержки ужина. А Клавдия же не хотела приходить домой одна, чтобы не слышать тоскливую тишину. Пётр знал, что она свалится от усталости, но будет ждать его на работе среди выпивших гостей и коллег. Он старался приехать и забрать как можно раньше. Они ни о чём не договаривались, но всё как-то само собой получалось, что каждый вечер ложились в одной квартире, но в разных комнатах, а утром встречались на кухне, пили кофе, говорили о том, о сём и разбегались по своим делам.
Пышнотелая директор в честь последнего рабочего дня в этом году одела всё крайне блестящее, даже восьмиметровая ёлка на втором этаже с переливчатыми гирляндами множества огоньков и мишуры уступала ей в праздничной нарядности. И расшитое серебристыми блёстками платье, и золотые туфли, и перламутровый лак на ногтях, и даже искрящийся налёт на чёрных волосах говорили о торжественности момента. Весь коллектив терпеливо выслушивал разглагольствования культурного лидера о тех достижениях и показателях, которых они достигли за этот год. И все, конечно, ждали, когда она закончит свои пустые рассусоливания и начнёт раздавать премию в конвертах и подарки в пакетах. Это была многолетняя традиция получать в канун нового года деньги наличными. Эти деньги заработал коллектив корпоративами и утренниками. Часть начальница раздавала сотрудникам, а большую долю с удовольствием запихивала себе в карман. Никто её не контролировал, а народ и тем более. Все были рады был получить хоть какие-то копеечки к празднику, потому что зарплата придёт только после длинных выходных, где-то в середине января. А долгими, зимними вечерами, сидя у телевизора всякий желал выпить рюмочку– другую да и закусить не квашеной капустой, а как минимум салатом оливье, а может даже заливным из свиного языка.
Большая часть коллектива и не только мужская была уже в состоянии оживления и веселья, и от этого в душном кабинете витал лёгкий алкогольный запах. Подруга Женька находилась в числе счастливого большинства, что-то болтала, выпытывала, кто и какие салаты хочет готовить на стол. Клавдия усмехнулась:
«Кто празднику рад, тот накануне пьян»!
И вспомнила, как год назад они с ней на пару так радостно и весело готовились к встрече Нового года, что хватило сил только сварить яйца и открыть баночку икры. Они кое-как, чуть тёпленькие дотянули до двенадцати часов, открыли бутылку шампанского, выпили по бокалу и упали без чувств на диван, как только прозвучал последний удар курантов. Благо у Василия имелась гора шоколадных конфет, мандаринов, яблок, мультики по телевизору и всякие игрушки на компьютере, и он не затаил обиды на мать за испорченный праздник. И мало того похмельным утром отпоил их чаем с лимоном, потом, как буравчик, втиснулся между ними под одеяло и взял обещание, что позднее, как только уйдёт боль из башки, они отправятся предаваться развлечениям на ледяные горки. Так они лежали втроём, щекотали Ваську, хохотали над анекдотами, а потом оделись потеплее и долго катались на горках пока совсем не замёрзли и не проголодались.
От воспоминаний слёзы подступили совсем близко, в это время зазвонил телефон и Клавдия с облегчением выскочила из кабинета. Через пелену она никак не могла разглядеть цифры, потом вытерла глаза, вздохнула несколько раз и включила мобильник. По номеру она поняла кто ей звонил и, прикрыв ладонью рот, тихо ответила. Совсем не хотелось, чтобы кто-то услышал этот разговор и разглядел её слёзы.
Пётр видел, что Клава вышла из Дворца культуры сама не своя– шубка расстёгнута, шарф развивается на ветру, ни перчаток, ни шапки. Он выскочил, открыл дверь автомобиля, чтобы она быстрей согрелась в тёплом салоне. Спрашивать не стал, решил– сама расскажет, как только успокоится. Поехали по магазинам, закупить всякой еды, алкоголя, деликатесов, фруктов к новогоднему столу. Дома Клава, сославшись на недомогание и сказав, что приляжет буквально на часик, ушла в Васькину комнату. Пётр убедил её, что справится по хозяйству сам, решил накрыть стол, так как делала его мама – с фужерами, мандаринами, со множеством свечей, хрустальными салатниками, вилками и ножами из спрятанного в шкафу мельхиора. По телевизору передавали праздничный концерт, и он в коротком фартуке носился пританцовывая по квартире в такт музыке, то вытаскивая из тумбочек красивые блюда для рыбы и мяса, то лез на стул, развешивая на люстрах серпантин, то зажигая свечи в канделябрах с виньетками, которые нашёл на антресолях в шкафу.
Клавдия вышла в красивом, тёмном платье, торжественная и строгая и Пётр на ходу сбросил фартук, как галантны кавалер, распахнул руки, приглашая её на танец. Клава с улыбкой опустила руки ему на плечи. Так они несколько минут неловко протоптались на одном месте в красивой одежде и в растоптанных домашних тапках, прижимаясь друг к друг– то ли как в последний раз, то ли уже не желая разлучаться. Он заметил, что Клава плакала, но пудрилась старательно, чтобы не было видно покрасневшего носа, почувствовал волнующий запах духов тонкий, медовый, еле уловимый. А она, казалось, слышит, как стучит его сердце, горячая, сухая рука обнимает за плечи, и вена пульсирует на шее. Так бы и топтались рядом до бесконечности, но еле разлепились. Сели рядом, напротив телевизора, как будто семейная пара, прожившая долгое время вместе, знающая привычки друг друга, и у которых нет нужды в лишних вопросах и словах. Пётр разлил шампанское по бокалам, но она замахала руками, и они не чокаясь выпили. Клавдия сделала небольшой глоток, вздохнула, поставила фужер на стол. Она не знала, как начать разговор совсем непраздничный и не новогодний, но твёрдо решила, что надо это сказать именно сейчас. Клава задумала прекратить квартирное соседство с этим чужим и уже таким родным человеком. Она прекрасно понимала, что каждый день, проведённый под одной крышей будет всё сильнее привязывать их друг к другу. То, о чём она хотела сообщить окончательно разрушит этот хрупкий мир, но уж лучше это сделать сейчас, чтобы завтра, в первый день нового года начать жизнь с нового, белого, как снег листа.
– Сегодня звонил адвокат из Египта. Нашли убийцу нашего сына. Сегодня был суд и его приговорили к пожизненному сроку.
Пётр встал из-за стола, взял сигарету, но не решился закурить, сломал и бросил в пепельницу.
– Я знал, что так и произойдёт! Но кто это, за что? Кому наш Василий мог помешать?
Пётр подошёл, сел перед ней на колени, взял за плечи и заглянул в глаза.
– Да не молчи ты, Клава!
Она подняла пустые глаза – ведь давно знала ответ, только не понимала зачем и почему он это сделал, но ещё до того, как нашла, выпавший из его кармана крестик сына поняла, что это сделал он. Догадалась, когда лежала на бетонном, грязном полу камеры. Знала и боялась поверить, когда слушала непонятные песни муллы, когда перебирала в памяти последние дни, проведённые вместе с сыном. Когда ожидала известий о том, что её жизнь так же закончится здесь, на чужой египетской земле.
– Это Халил, – Клавдия обхватила себя ледяными ладонями и зябко передёрнула плечами. – Ты не спрашивай меня, зачем и почему, я сама не знаю. Только думай о том, что он наказан.
Пётр прижал её к себе,стал гладить по голове,приговаривая:
– Ты только не вини себя ни в чём. Всё что происходит в этом мире, происходит независимо от нас. Это судьба. Ты…
Клава расцепила его руки и перебила его грубо сама того не желая: