Клава размышляла о своей печали и не сразу сообразила, о ком говорит подруга:
– Ты о ком? У меня таких бывших вагон и маленькая тележка.
– О папаше Васькином.
Клавдия возмутилась:
– Папаша, куда там, да кто бы ему сообщил, что он папаша! Семь лет без него жили, а сейчас и вообще нужды в нём нет.
– Ой, Клава, что я наделала, – у Женьки из рук выпала ложка, – Я просто трепло поганое, знаешь, что я ему сказала? Мол радуйся, бессовестный, жил ни за что не отвечал, ни копейки не давал, так уедут твои и знать не будешь, каким сын вырастет.
В другое время Клавдия просто бы наорала на подругу, но алкоголь и эйфория от предстоящей перемены участи смягчили её реакцию. Она только покачала головой сокрушённо и проговорила тихо:
– Да провались ты, Женя, пропадом, не хватало мне проблем перед отъездом, не дай бог притащит свою задницу про сына узнавать, – Клавдия сердито покачала головой. – Хотя вероятность мала: сто лет не хотел ничего знать, а сейчас если сытый и богатый тем более не интересны мы ему. Да хоть бы так!
Но зря обольщалась Клавдия, объясняться всё-таки пришлось. Стоял ясный, осенний вечер, она шагала не спеша после работы по скверу к своему дому, вспоминала, какие продукты есть в холодильнике и размышляла, что приготовит на ужин. Женщина увидела его издалека, даже скорей не увидела, а почувствовала, что это он. Как не гнала назойливые мысли, всё-таки в глубине души, знала, что встреча неминуема. Клавдия шла неторопясь, успокаивая волнение и рассматривая его, изменившегося и чужого. Высокий, в тёмном строгом пальто, ботинки долларов за триста, перчатки не с китайского рынка. Похоже и он слегка нервничал, теребил в руках небольшой, коричневый портфель и в голове мучительно подбирал слова, которые скажет:
– Привет Клава.
– Привет Петя.
Она в упор рассматривала его и думала:
«Что же пошло не так»? Сейчас он нравился ей больше – судя по аромату – хороший одеколон, судя по улыбке – дорогой дантист, да и весь он был какой-то не ширпотребный.
– Ты не изменилась, такая же красивая.
Он попытался взять её за локоть, но Клавдия убрала руку и тяжело вздохнула:
– Ну, зачем ты пришёл, Петя? Что тебе надо сейчас?
– Надо Клава, надо! Ты отключила телефоны, убрала меня из своей жизни, и вот я узнаю, что у меня сын! Не волнуйся, я ничем не помешаю, просто хочу встретиться с ним, хочу хоть чуть чуть побыть рядом, тем более вы куда-то уезжаете. Если не желаешь, то не говори, кто я, скажи, что я твой одноклассник, – Пётр перевёл дух. – А что ты рассказала ему? Он же спрашивал, кто его отец?
– Разбился на самолёте, – буркнула Клава.
– Лётчик– испытатель? – усмехнулся банальности мужчина.
– Пассажир. Зачем внушать ребёнку чувство ложной гордости. Ты просто пассажир, самолёт загорелся, и все стали прыгать с парашютами, а на тебя парашюта не хватило, пришлось погибать.
Они не торопясь шли по жёлтой аллее по направлению к её дому.
– Жестокая ты Клавдия, всё за всех решаешь, кому быть, кому не быть, кому жить, а кому умирать.
– Да только ты Петя не особенно рвался в нашу с Васькой жизнь. Упирались, как могли, ни от кого помощи не ждали.
– Но я же не знал! – вскричал в отчаянии Пётр.
Так, препираясь, они дошли до дома. В голове Клавдии шевелилось миллион мыслей, и ей никак не удавалось расставить всё по полочкам. Она ругала Женьку, думала о предстоящей поездке, о том, как будет жить с Халилом, переживала за родителей, ещё этот чёртов Петя со своими отцовскими чувствами. Остановились у подъезда, Клавдия в упор посмотрела на него и твёрдо сказала:
– Хорошо, пойдём, чаем тебя напою, только ерунду выкинь из головы, и запомни: ты мой одноклассник.
Так за несколько дней до отъезда Пётр, под видом школьного товарища, просочился в их дом, быстро подружился с Василием, возил его в городской бассейн, сидел за компьютером, решал с ним уроки. Об этом Клава узнавала из восторженных рассказов сына, потому, что Пётр делал так, чтобы не попадаться ей на глаза – подозревал, что может нарваться скандал. Но у неё не было времени особенно реагировать на эту информацию, она заканчивала дела на работе, решала вопросы с турфирмой, паковала чемоданы. Только в глубине души изредка царапало чувство ревности. Клавдия вспоминала, как тяжело приходилось, когда болел маленький Вася, как горело его маленькое тельце, и она плакала от бессилия и усталости. Она так нуждалась в ком-то, мать и отец не в счёт, они всегда находились рядом, если могли вырваться с работы, а ей хотела чувствовать присутствие силы и надежды.
Вечером, за день до вылета Пётр ждал её на лавочке во дворе. Клава шла с магазина, нагруженная продуктами к ужину. Увидев его, сдержала неудовольствие, присела рядом и вежливо спросила:
– Меня ждёшь?
– Тебя, – он переминался с ноги на ногу, подбирая слова. – Клавдия, я спросить хочу, а как ты Василия берёшь с собой, ведь не каникулы и, вероятно, разрешение тебе надо от меня?
Приветливость мигом слетела. Клавдия ощетинилась и зло зашипела:
– А ты кто такой, чтобы я разрешения у тебя просила! Я, мать одиночка, а то, что отчество Петрович, так это к тебе отношения имеет косвенное, законом не подтверждённое, и уроки неделю пропустит, не беда, наверстаем, я с директором договорилась. А если трудности нам решил создать, так я быстро прикрою все встречи. Так что скажи спасибо, что ещё двери не закрыла перед тобой! Одноклассник!
Клавдия резко поднялась и направилась к подъезду. Он поторопился за ней:
– Да подожди ты Клава, может тебе лучше без него за границей будет?
– Не лучше! Васька мечтает о поездке, с ластами и в маске в ванной сидит вечерами, тренируется. Да и привыкать надо постепенно. Жить мы там будем, я замуж выхожу за египтянина. У тебя наверное жена, дети! Живи, как жил и не мешай нам! Наши дороги ведут в разные стороны! Ты ничего не сделал для моего сына, а сейчас, хотя бы не мешай!
Он поник, хотя заранее понимал, что не сможет ничего изменить, но должен был попытаться. Пётр знал, что у него ещё есть немного времени, ещё верил, что найдёт возможность, что-то исправить, до того, как они уедут навсегда.
– Нет у меня никого, мать только на Сахалине живёт, развёлся три года назад, – Петру вдруг стало невыносимо горько и одиноко, но он только спросил, ни на что не надеясь. – Но я могу вас хотя бы в аэропорт отвезти?
– Можешь! – смилостивилась Клава. – Самолёт завтра вечером, после обеда мы будем ждать тебя.
Халил сидел за столом, наклонив голову, и молча рассматривал узор ковра на полу. Весь его вид показывал согласие и покорность, хотя в груди всё клокотало от негодования и протеста. Утром он решил рассказать родителям о предстоящей встрече с будущей женой и её сыном, о планах на грядущее и о том, что благодаря финансовым вложениям его супруги, он надеется открыть небольшую клинику. Информации было так много для стариков, что они сначала не понимали чему больше радоваться – предстоящее женитьбе последнего сына или открытию его личного, медицинского дела, но когда начали вникать в детали, то их досаде не было предела. Да и собственно, по большому, счёту радоваться нечему. Их единственный сын хотел совершить ошибку– жениться на женщине не их веры, имеющей ребёнка и вдобавок не очень молодой, что ставило под сомнение рождение внуков. После долгих разговоров и причитаний родители поставили условия: ни о каком знакомстве и заключении официального брака речи быть не может пока эта женщина не примет ислам. Родного ребёнка женщина должна оставить в своей стране, а они молитвами упросят Аллаха, чтобы он дал внуков. А если ревностно начнут воссылать молитву, то Аллах подарит мальчика. Халил понимал, что непокорность родителям есть тяжкий грех, молчал и тяжело соображал, какие слова надо найти, какие резоны, чтобы убедить такую женщину, как Клавдия одеть мусульманское платье, и покрыть голову платком.
«Но ничего, – думал Халил, – вода камень точит, время есть, если она любит меня, то согласится».
Клавдия верила в приметы, верила в сновидения, верила в знаки. Она боялась чёрных кошек, перебегающих дорогу, ставила веник вверх тормашками, для того, чтобы водились деньги, она радовалась, когда встречала людей с полными вёдрами воды, мусора, угля, да чего угодно, только чтобы с полными. Но в последнее время она видела мрачные сновидения и просыпалась от того, что синичка стучала в окно её спальни и боялась, что синичка несёт какую-то беду. Но в суете дня быстро забывала об этом. И за несколько часов до вылета Клавдия, подкрашивая глаза, неловко повернулась на высоком, кухонном стуле, вдруг нечаянно уронила зеркало, которое разлетелось на мелкие осколки по плиточному полу. Она замерла в испуге, потом взяла веник и, ругая себя последними словами за криворукость, быстро начала сметать острое стекло. Но думать об этом маленьком происшествии долго, просто не хватило времени. Приехали родители, дать последние, важные наставления. Через несколько часов Пётр на большой, роскошной машине ждал их во дворе чтобы увезти в аэропорт. Мужчины прощались невозмутимо, без сантиментов, а мать еле сдерживалась, чтобы не залиться слезами и только наказала внуку на прощанье:
– Теперь ты, Васенька, за нашу дочь отвечаешь. Ты же мужчина, следи за ней, чтобы дров не наломала.
Внук сделался серьёзным, часто закивал головой, но быстро переключился на мать и потащил её к стойке регистрации.
Восторгам Василия не было предела. Он первый раз летел в самолёте, первый раз видел море, пустыню и верблюдов. Он много что видел, ел, чувствовал первый раз в его маленькой жизни. Он вертелся как заведённый, задавал миллион вопросов, и сам на них и отвечал, если Клавдия мешкала с ответом. Жизнь он воспринимал в прекрасном, розовом свете. Ничего не могло опечалить или омрачить его безоблачное существование. Недомогал и легко грустил только в те дни, когда болел. Но Вася понимал, что это временно, и скоро он опять побежит с пацанами во двор, или на каток, или на футбольное поле. Ему нравились все перемены в его жизни и то, что после детского сада пойдёт в школу, заимеет множество друзей и даже подружек. Он редко плакал, как-то до этого не доходили руки и не хватало времени. Паренёк не завидовал другим мальчишкам, у которых были отцы и машины. Зато его мать работала