Спросил по-английски: «Мой приговор?». Прокричал то же самое по-арабски и еще раз – на местном наречии: «Мой приговор?» Хедив отвечал. Я видел, как двигались губы, но не слышал ни звука, будто нас разделяло двойное стекло.
Я кричал: «Это мой приговор?» Пелена застилала глаза. Я проваливался, выпадая сквозь щель в сновидениях…
VII. Под священными сводами
1.
Когда выкарабкался из «сна во сне» и взглянул в окно, цвет неба показался мне золотушным.
Встреча назначена, развязка близка. Все, по сути, уже «развязалось». Но то, что уготовил мне Лондон, невозможно предугадать. Если события на берегах Темзы и Нила до сих пор шли параллельными курсами, то ожидавшее меня впереди представлялось бесконечно далеким, как некая точка, где «сходятся» параллельные линии.
Съел завтрак: пару поджаренных хлебцев, капельку масла, капельку джема, капельку кофе – этим можно насытиться только во сне. Встреча назначена в два, и спешить было некуда.
Я направился к станции Паддингтон. Мимо шли спокойные молчаливые люди. Небо было безоблачным, но по-прежнему слегка золотушным. Воздух – комфортен, почти неподвижен.
По дороге зашел к турецкому «рыбнику» поздороваться, перекинуться парою фраз. Он приветливо улыбался, а то, что скрывалось за этим, абсолютно меня не касалось.
Забежал в паб «Таверна Дикенса» попрощаться. Посетителей почти не было. Хотел выпить пива. Но бармен встретил меня с такой неприязнью, что пиво заранее показалось горьким, и я оставил «Таверну».
Свернул в станционный буфет, не спеша, выпил чай с молоком и съел круасан. Сегодня мы возвращаемся, – можно готовить желудок к «нормальной» нагрузке. Оставалась еще масса времени, и хотелось отвлечься от мрачного сна. Но горькие мысли не отлипали. Во сне многое искажено, сдвинуто, не соответствует фактам, многое обострено до пределов чудовищных. В этот раз получалось, я, бывший майор, стал душеприемником другого майора – такого же неудачника, как и сам.
За годы службы особых карьерных высот не достиг. Да и не больно стремился. Я любил свое дело, а за удовольствие надо платить. У нас ведь чем выше по должности, тем дальше от дела.
Будучи начальником радиолокационного отдела Главной Окружной базы, в конце службы я, практически, отвечал за обеспечение и ремонт РЛС в целом Округе.
Выйдя в отставку, работал инженером-строителем, занимаясь электроснабжением и электроникой возводимых объектов.
Потом заболела мать. Днем, когда все работали, находился при ней, а ночью сторожил трест «Промвентиляции».
Когда мать умерла, проектировщики, с которыми в свое время готовил «Олимпиаду-80», помогли устроиться клерком в архитектурную фирму. Там держусь до сих пор: на зарплату еще худо-бедно можно прожить, но никак – не на пенсию.
У детей свои трудности. Для того, кто ни дня не бездельничал, чувствовать себя в тягость родным – почти катастрофа.
У вокзала нашел остановку автобуса N 15, забрался в пожарного цвета машину, идущую в центр, устроился впереди на втором этаже.
Автобус напомнил мне детство, когда по Москве курсировали громоздкие голубые троллейбусы в два этажа. По сравнению с ними здешние великаны – само изящество.
Шофер (веселый латиноамериканец) казался лихим наездником: еще миг, и, «пришпорив коня», он помчится, не разбирая дороги, в открытую «пампу». Однако движение, которое началось, когда он «пришпорил», скорее напоминало не скачку, а куртуазный балет.
Я будто парил на своем возвышении среди городских «декораций». Машины (участники танца), выступая навстречу друг другу, время от времени приостанавливались, жеманно «раскланивались», грациозно меняясь местами. Автобус точно плел кружева.
Здесь царил этикет узких улиц. Объезжая препятствие, шофер мог заехать на встречную полосу. При этом водитель встречной машины любезно и с пониманием, ждал, сколько нужно, не травя вашу душу сигналами и матерщиной.
Это была особая цивилизация, которую можно встретить, наверно, только во сне.
Мы прокатились по Оксфорд Стрит мимо витрин фешенебельных магазинов, повернули на Риджнт Стрит, пересекли хорошо знакомые Пиккадилли Серкус, Трафальгарскую площадь и, миновав вокзал Чарин Кросс, устремились на Стренд.
Несколько столетий назад, как пишут свидетели, тут была деревенская улица. Дорога шла параллельно Темзе, среди утопавших в зелени домиков. Теперь на этом пути лежал деловой центр Лондона.
Проехали Олдвич (Aldwych) – переулок в форме дуги, вытекавший и снова впадавший в Стрэнд. Последний здесь плавно перетекал во Флит Стрит (Fleet Street) – улицу журналистов и книжников и потому называвшуюся когда-то «чернильной».
Справа внизу замелькали бело-бордовые пирамидки Темпля – еще одной цитадели, правда, более поздней, чем Тауэр. Здесь в свое время были тюрьма, место для четвертования и стены, где расчлененные трупы выставлялись для устрашения публики. Темпль не сохранен, как музей. Его строения превращены в рестораны, гостиницы, банки, таверны, суды и прочее. Тут начинается СИТИ (THE CITY) – современная деловая столица Соединенного Королевства Великобритании и Северной Ирландии.
С холмов к речной волне сбегает множество нешироких почти безлюдных (в выходные дни) улиц со светлыми шести-семи этажными зданиями. Среди них поднимают головы колоссы всемирно известных банков и фирм.
Отсюда маленькая Англия правила заморскими территориями и диктовала свою волю «морям». Здесь по сей день – ее мозг и кошель.
Среди небоскребов плыли солнечные колонны «Святого Павла». Старый Собор, глядел из-под купола-шлема, как бы стесняясь окружающей «шушеры».
Все эти дни, кроме дня обзорной экскурсии, я, в основном, путешествовал под землей, выходя на поверхность только в намеченных точках, и часто видел город в электрическом свете. Сегодня – солнечный день. Воскресенье.
Мы следовали зигзагообразным маршрутом, как по извилинам «мозга», когда-то решавшего судьбы народов.
Покинув Индию, Англия оставила набухшее от крови пограничье с Исламом: этносы, уживавшиеся на едином пространстве, не терпят, когда им отводят конфессиональные «рамки»: всегда кажется, что обделили.
Еще минут десять красный автобус катился по светлым и полупустынным улицам СИТИ, и замер, наконец, перед Тауэром. Я сошел.
На знакомой площадке перед музеем, среди кафе, киосков, билетных касс, было больше народа, чем в будние дни. А дальневосточных туристов, как водится, – больше, чем прочих. Им до всего было дело.
Я видел их и на острове Сан Микель у могилы Иосифа Бродского. Спрашивается: вообще, какое им дело до загадочного изгнанника.
За плечами преобладающей на планете расы тьма поколений без пьянства – сплошное «УШУ».
Их религия… проповедует дисциплину, терпимость, умеренность. Человек не должен предаваться чрезмерно ни плотским утехам, ибо «жизнь плоти низменна», ни аскетизму, который тоже «неблагороден и горестен».
Буддизм вездесущ. Считают, что в средние века он растворился в Индуизме, решительно на него повлияв. Многочисленны формы буддизма: ламаизм, магический буддизм, хинаяна, махаяна, дзен (буддизм Японии) и пр. Но ни в одной из них, нет неистовства инквизиции и «священных войн».
И если цивилизации все-таки схлопнутся, именно с Востока можно ждать Возрождения.
Перед воротами Тауэра я посмотрел на часы. Было начало второго. «Все! Покатались – довольно! Пора отправляться на встречу! Впереди ожидало самое главное, ради чего меня занесло в эту жизнь, в эти сны».
2.
С Холма я спустился к перрону, а ровно в час поднялся в лифте, напоминавшем «рудничную клеть», из сумасшедшей глубины станции Грейт Портленд Стрит (Great Portland Street), перешел улицу и оказался в Риджнтс Парке, огороженном от внешнего мира шпалерами высокого (в рост человека) кустарника.
Вдоль внутренней стороны «шпалер» проходит дорожка, и я по ней двигаюсь, предположительно, в том направлении, где меня ждут и где все вопросы должно разрешиться.
Дорожку окаймляет густая трава и деревья, рассаженные так, чтобы не затеняли друг друга. На деревьях уже появляются почки и первая зелень.
В России красивы леса и рощи – «зеленые общины». А отдельно стоящие «отщепенцы» – непременно уродливы.
В Англии дерево, как солист в балете. Каждым можно любоваться отдельно.
Культ индивидуализма и «право на суверенное пространство, куда не дано вторгаться постороннему», перенесены здесь на парковую культуру. Тогда как внутри завораживающего русского леса, зачастую, – гниль, сухостой, и пеньки.
В моей жизни теперь почти все – позади. Остается лишь вымороченный «довесок» в награду и в наказание одновременно. Впереди, главным образом, – боль, чистое небо и… музыка снов. За последние дни мы, с музыкой, надоели друг другу. Все чаще она уходит «в песок» – в слои, откуда почти не слышна.
Сегодня с утра из глубин доносились печальные звуки, навеянные трагическим сном.
Пытаясь отвлечься, приглушить их рыдания, я забился в автобус. Но здесь, в тишине февральского парка, они, наконец, прорвались наружу.
Мелодия напоминает Реквием Моцарта – колыбельную со взрыдами безутешной тоски: «О, горе! Не возможно поверить! Душа кровоточит! Несу на руках „бездыханное тело“. Укачиваю, пою, убаюкиваю, теряю рассудок!»
Впереди (шагах в двадцати), понурившись, тащится хухр. Что с приятелем? Вот тебе на?! Эта бестия меня парадирует!
Назло расправляю плечи, поднимаю колени. Тревожно. Мне не до смеха. Но не могу сдержать смех.
Теперь, повернувшись кругом, хухр пятится.
Взвился воображаемый «жезл», – грянул марш из оперы Верди «Аида» – «Слава героям». «Капельмейстер» опять развернулся. Мы шествуем в ногу. Он – впереди. Между нами невидимые оркестранты с медными трубами.
А по правую руку открывается «Озеро для катания в лодках» (Boating Lake) с пешеходными мостиками, огороженными, вместо перил, решетчатыми барьерами в рост человека. Но лодок не видно. Это озеро – настоящее царство пернатых.